Мне хотелось бы, чтобы ты вспомнила эту песню,
Твою песню, ту, которая была твоей любимой.
Кажется, ее написали Превер и Косма...
Кроме тебя есть и другие, с которыми я забываюсь…
Но они похожи друг на дружку
И в итоге вызывают лишь равнодушие.
А с нашей историей — ничего нельзя поделать,
Её нельзя забыть… Невозможно узнать,
Где начинается и где кончается равнодушие.
Проходит осень и приходит зима…
И это песня Превера «Опавшие Листья»
Стирается в моей памяти…
И когда она, наконец, уйдет в забытье,
Мои «опавшие, мёртвые любови» —
Наконец-то умрут…
2 марта 1991 года — пятнадцать лет назад Сержа Гэнзбура не стало. Он сделал все, что мог, чтобы катапультироваться с нашего шарика как можно раньше, он не дотянул месяца до своих 63 лет. Он пил как рыбка, он курил как пожарник. Его кончина была запрограммирована и в последние годы, как сказал один поэт, «лишь пуговицы пальто его удерживали от распада…»
Его отец Иосиф, Жозеф, был родом из Харькова, его мать, которую все звали Олей, была из Феодосии. Серж родился в эмиграции, в Париже, в районе музыкантов, художников и гетер. Никто его не звал Сержем, при рождении ему дали имя — Люсьян…
Рассказывает Филипп Майер: «Люсьян Жанзбур переиначил свое имя на Серж Гэнзбур, потом просто на Гэнзбур, а потом еще и на Гэнз-бар. Так делают некоторые дети, мифоманы и бандиты, выбирая в новом имени убежище, скрываясь под псевдонимом или кличкой, о чем нам сообщают расследования полицейских. Поговаривают, что в разные эпохи Гэнзбур, меняя имя, пытался свалить на чужие плечи то, что он сделал сам... То, что сделал или то, что у него не вышло… Потому что в течении всей жизни он говорил всем и каждому, у кого не было затычек в ушах, что "песни, мдаааа…, это вовсе не то, ради чего стоило городить огород", и что "на самом деле, его призвание — это живопись…" Может быть действительно главным в его жизни должна была быть живопись. Короче, как пела Мирей: "Послушные дети делают то, что от них требуют родители…" Но вот тут-то и загвоздка: Люсьяна Жанзбура, который должен был стать художником, переехал Серж Гэнзбур, который кропал в нотной тетрадке. Первый ли обвинял второго, что тот спускает его талант в канализацию шоу-бизнеса? Или же второй говорил первому: "Я вывернул наизнанку пальто и обнаружил, что оно подбито норкой?.." Как бы там ни было, когда Гэнзбур набрасывал портрет Гэнзбура, он использовал все свое искусство кокетства, чтобы себя не приукрашивать: "Я маленький, я вор, подделыватель, кутила, подкольщик, неврастеник, пессимист, бешенный пессимист, гордец, растяпа, беглец, рохля и нарком". Так он себя обрисовал в интервью журналу "Анрокуптибль" в 1988 году».
Отец Сержа Гэнзбура был помешен на музыке, быть может, еще сильнее, чем сын. Он играл Шопена в притонах Константинополя в 1919, поджидая разрешения на въезд во Францию, он играл джаз практически во всех ночных клубах, кафе и кабаре краснофонарного района Пигаль в Париже с первых же дней иммиграции и - до прихода немцев. Он снял для сына chambre de bonne, мансарду на чердаке, чтобы тот, наконец, мог установить мольберт и попытаться переплюнуть любимого Боннара, но он же гнал Сержа зарабатывать деньги в ночных клубах бренчанием на гитаре. Бренчание победило. Серж не забыл Боннара, но ноты с него осыпались, как те самые листья из песни Превера и Косма.
Во Франции издан двухтомник песен Сержа, а так же выпущен двойной компакт, на котором известные актеры не поют, а читают тексты песен Гэнзбура. Этот, казалось бы, легкомысленный скандалист, подчас провокатор, вечно пьяный прожигатель жизни, писал настоящие стихи, явление более чем редкое в наши дни. Вот отрывок из песни Гэнзбура «Бесполезные слова»:
Слова износились до нитки
Сквозь них просвечивает скука
И тень скончавшихся лет
Преследует словарь…
Уведи меня за руку
Прочь от банальности
Спаси меня от идеи
Что нет иной возможности
Как самовыражаться лишь в клише…
У Сержа Гэнзбура успех был внезапным, ошеломляющим и стабильным. Хотел он быть художником или нет, музыка из него выплескивалась при каждом движении, а французский язык после него изменился так же, как после Лео Ферре и Жоржа Брассанса. Но он сочинял слова и на музыку Бориса Виана, он не забывал своего учителя Шарля Тренэ. Он писал музыку на границе эстрады и джаза, на перекрестке поп-музыки и традиционного шансона. Его первый хит — «Контролер линии Лила» был переиначен в Израиле на песню разведчиков. Он публично на три-четверти сжег на ТВ 500-франковую ассигнацию, чтобы показать сколько у него отбирает налоговое управление. Он спровоцировал чуть ли не бунт среди десантников (он сам был десантником), переложив «Марсельезу» на ритм рэгги. Он заставил петь Бриджитт Бардо и Джейн Биркин, он сочинял музыку для фильмов, и он был вечно недоволен. Он знал, что может подняться еще на один этаж. Но этим этажом оказалось небо.
