Василий Бархатов — самый молодой в России, если не во всем мире, режиссер оперного театра. В Мариинском театре Василий Бархатов поставил "Енуфу" Яначека, в прошлом году номинированную на премию "Золотая Маска". И вот теперь — "Братья Карамазовы".
Василий Бархатов дал интервью Радио Свобода.
— Расскажите об истории ваших взаимоотношений с Мариинским театром. О Гергиеве всюду распространяются всяческие слухи, что он Анну Нетребко, например, нашел под лестницей, когда она убирала театр и что-то напевала вполголоса, что он услышал и вытащил ее на сцену и в результате сделал такой огромной дивой.
— Дело в том, что ее действительно Валерий Гергиев нашел на лестнице в консерватории. Я же караулил его целенаправленно. Люди уже ему, скажем так, донесли о том, что есть я, и я бы мог попробовать, как режиссер оперы Шостаковича "Москва-Черемушки", вот с чего все это началось. Первый небольшой разговор у нас состоялся, блиц-опрос, где я учился, где чего ставил.
— Василий, а сколько вам было лет, когда вас пригласил Ростовский театр?
— Двадцать один.
— А когда вы ставили оперу "Москва-Черемушки"?
— Двадцать два года. В целом, наверное, если брать какую-то сюжетную структуру, новая постановка "Карамазовых" напоминает пырьевские фильмы. Как основной детективный, скажем так, сюжет этой книги, он начинается в скиту и заканчивается на суде. Он пронизан историей великого инквизитора. Музыка — это, наверное, продолжение такой стилистики большой русской оперы, то есть это Чайковский, Прокофьев, высоким русским стилем, что называется, это написано. Это абсолютно мелодичная опера, то есть там никаких таких бессмысленных, аритмичных звукоизречений нет, она, что называется, легко слушается. Бывает, у людей просто стоит ограничитель и начинаются спазмы, когда они слышат музыку, вроде Берга, Шенберга. Вот такие люди спокойно могут пойти, ничего с ними не случится. Она, скорее, даже с какими-то мелодичными номерами, которые уходят потом в народ, они будут крутиться в голове.
— Есть ли что-то особенное в интерпретации сюжета Карамазовых?
— До того, как я внимательно посмотрел партитуру и клавир, я, естественно, какое-то уже представление имел, основываясь на Достоевском, естественно. Я старался вернуть больше Достоевского и каких-то смыслов. Например, для меня очень важный момент — это смерть старца и то, что для Алеши это не то, что событие, это конец света, в общем, его личный конец света, после которого начинается какая-то, совершенно другая жизнь. Вообще, композитором Алеша нарисован, выписан не таким мягкотелым, хлопающим глазами, как в фильме Мягков, он такой... Вот начал с того, что вообще не понимает, что происходит, и закончил тем, что так и не понял, что произошло. А в нем больше карамазовского. Оно же есть, Алеша же в себе это давит, он как ядерное хранилище под огромным количеством вот этого бетона залитого, понимаешь, что у него там вот эта радиация карамазовская. И у композитора это сделано, то есть он более какой-то такой грубый что ли, и с этим я абсолютно согласен и мне это было нужно. Вот такие вещи мне очень помогали, я их там нашел у композитора.
Читайте и слушайте полный текст интервью с Василием Бархатовым на Радио Свобода
Василий Бархатов дал интервью Радио Свобода.
— Расскажите об истории ваших взаимоотношений с Мариинским театром. О Гергиеве всюду распространяются всяческие слухи, что он Анну Нетребко, например, нашел под лестницей, когда она убирала театр и что-то напевала вполголоса, что он услышал и вытащил ее на сцену и в результате сделал такой огромной дивой.
— Дело в том, что ее действительно Валерий Гергиев нашел на лестнице в консерватории. Я же караулил его целенаправленно. Люди уже ему, скажем так, донесли о том, что есть я, и я бы мог попробовать, как режиссер оперы Шостаковича "Москва-Черемушки", вот с чего все это началось. Первый небольшой разговор у нас состоялся, блиц-опрос, где я учился, где чего ставил.
— Василий, а сколько вам было лет, когда вас пригласил Ростовский театр?
— Двадцать один.
— А когда вы ставили оперу "Москва-Черемушки"?
— Двадцать два года. В целом, наверное, если брать какую-то сюжетную структуру, новая постановка "Карамазовых" напоминает пырьевские фильмы. Как основной детективный, скажем так, сюжет этой книги, он начинается в скиту и заканчивается на суде. Он пронизан историей великого инквизитора. Музыка — это, наверное, продолжение такой стилистики большой русской оперы, то есть это Чайковский, Прокофьев, высоким русским стилем, что называется, это написано. Это абсолютно мелодичная опера, то есть там никаких таких бессмысленных, аритмичных звукоизречений нет, она, что называется, легко слушается. Бывает, у людей просто стоит ограничитель и начинаются спазмы, когда они слышат музыку, вроде Берга, Шенберга. Вот такие люди спокойно могут пойти, ничего с ними не случится. Она, скорее, даже с какими-то мелодичными номерами, которые уходят потом в народ, они будут крутиться в голове.
— Есть ли что-то особенное в интерпретации сюжета Карамазовых?
— До того, как я внимательно посмотрел партитуру и клавир, я, естественно, какое-то уже представление имел, основываясь на Достоевском, естественно. Я старался вернуть больше Достоевского и каких-то смыслов. Например, для меня очень важный момент — это смерть старца и то, что для Алеши это не то, что событие, это конец света, в общем, его личный конец света, после которого начинается какая-то, совершенно другая жизнь. Вообще, композитором Алеша нарисован, выписан не таким мягкотелым, хлопающим глазами, как в фильме Мягков, он такой... Вот начал с того, что вообще не понимает, что происходит, и закончил тем, что так и не понял, что произошло. А в нем больше карамазовского. Оно же есть, Алеша же в себе это давит, он как ядерное хранилище под огромным количеством вот этого бетона залитого, понимаешь, что у него там вот эта радиация карамазовская. И у композитора это сделано, то есть он более какой-то такой грубый что ли, и с этим я абсолютно согласен и мне это было нужно. Вот такие вещи мне очень помогали, я их там нашел у композитора.
Читайте и слушайте полный текст интервью с Василием Бархатовым на Радио Свобода
