Дмитрий Волчек: В воскресенье завершился Роттердамский фестиваль – самый крупный в мире смотр артхаусного кино. В этом году у фестиваля новый директор – Рутгер Вольфсон, человек молодой, полный энергии и реформаторских идей. На техническом уровне это смена логотипа и принципов структурирования программы – на мой вкус, вполне разумные перемены, хотя многие завсегдатаи Роттердама недовольны. Есть и некоторые идеологические перемены: в Роттердаме вообще без особой приязни относились к Голливуду, но все-таки какие-то американские коммерческие фильмы попадали в программу – в этом году их вообще не было. Это не снобизм, а просто стремление оградить свое поле. Один из постоянных гостей фестиваля, чилийский режиссер Рауль Руис говорит, что Голливуд, который воспринимает кино не как способ исследования человека, а лишь как развлечение, стал великой блудницей наших дней, и нуждается в своем реформаторе, в своем Обаме. Но, конечно, режиссеры, которых приглашают в Роттердам, увлечены не заговорами против Голливуда, а своими экспериментами; в программе, наравне с фильмами, всегда были инсталляции и перформансы, но в этом году они не выделены в отдельную секцию, а получили в каталоге те же права, что и обычные фильмы на пленке. И еще одно новшество: короткометражные ленты – причем, знаменитых режиссеров – в частности, Карлоса Рейгадаса и Гая Мэддина – снятые специально для фестиваля, проецируют на высотные здания в Роттердаме, это очень красиво – такой цикл с игривым названием «Размер имеет значение» придумал новый директор. О замыслах Рутгера Вольфсона размышляет кинокритик Андрей Плахов.


Андрей Плахов: Мне показалось, что новый директор, поскольку он - бывший куратор различных артпроектов, он уже в этом году почувствовал вкус к руководству кинофестивалем и попытался соединить кино с другими видами современного искусства. В частности, программа «Размер имеет значение» в этом смысле показательна, потому что концепция этой программы говорит о том, что если 20-й век был веком медиа и движущихся образов, то 21-й век будет веком меняющихся, варьирующихся экранов. И эти большие экраны, которые установлены на зданиях города, вернее, проекции специально снятых фильмов, заказанных Роттердамским фестивалем, которые показываются прямо на городских стенах, они довольно любопытны, потому что, действительно, это некая рефлексия по поводу развития новых технологий и того, каким будет кино в 21-м веке. Ведь экраны меняются, размер экранов меняется колоссально - от экранов мультиплексов до окошечек мобильных телефонов сегодня. Кроме того традиция Роттердама, и новый директор в этом смысле ее продолжает - соединять кино с инсталляциями с перформансами, с выставками различного типа и, скажем, программа «Голодные призраки», в которой собраны азиатские фильмы об ушедших душах, которые возвращаются в наш мир, древнеазиатская традиция, находят продолжение в экспозиции так называемого «Дома призраков». Это очень любопытное место, куда стоит зайти всем посетителям фестиваля, потому что она расширяет пространство кинематографическое, которое существует в самих кинотеатрах, на фестивальных просмотрах.

Дмитрий Волчек: Художники Дмитрий Гельфанд и Эвелина Домнич представили в Роттердаме очередной проект из своего цикла экспериментов на пересечении науки и искусства: они пропускали луч лазера сквозь мыльные пузыри, и на трех экранах появлялись прекрасные разноцветные фигуры. «Десять тысяч павлиньих перьев в мыльной пене» называется их перформанс.

Эвелина, расскажите, как рождаются павлиньи перья?

Эвелина Домнич: Вот эта структура павлиньего пера, даже то, как оно у павлина присутствует, это такие нанорельефы на перьях, там нет никакого пигмента, и когда белый свет просто падает, он разлагается таким образом, что создает эти узоры. И когда изучали физики мыльные пленки, они увидели такие же структуры, что просто является дефракционной структурой света. И интересно, что у павлина это фрактальный узор появился на макроуровне, хотя это совершенно узор из микроуровня. Сегодня почему-то не очень много было видно павлиньих перьев, но бывают такие перформансы, когда эти перья плывут и плывут.


Дмитрий Волчек: То есть, вы сами не знаете, что появится на экране, вы не можете это контролировать?

Эвелина Домнич: Это нелинейная сред, но какие-то моменты мы контролируем, даем возможность им случиться.

Дмитрий Волчек: Тогда расскажите, как вы это делаете?


Эвелина Домнич: Мы используем белый лазер и мыльные пузыри. Лазер должен все время попадать в стенку мыльного пузыря. И когда он попадет, он по мыльному пузырю бегает, как по проводу, то есть, он изгибается по форме пузыря и выходит в каком-то месте. И все вот это место, где лазер проникает в мыльную пленку, рождает проекцию. То есть иногда это маленькое, узкое, когда небольшой фрагмент, а когда на все три экрана, он там очень хорошо заворачивается.

Дмитрий Волчек: Но это, в основном, три цвета – кроваво-красный, зеленый и синий.

Эвелина Домнич: Это белый лазер, так называемый, RGB-laser - red, green and blue, то есть он разлагается на эти три основных цвета, которые между собой миксуются, и там получаются такие сочетания, которые на грани. В московском Институте физики Академии наук Старцев и Стойлов то же самое сделали, пропустили лазер через мыльную пленку и, что удивительно, что лазер распадается на такие пучки, на такие линии, вместо того, чтобы в виде конуса равномерного распределяться в пространстве, как обычно, он разбивается на такие, как они их назвали, усики, которые полностью не проявляют никаких признаков интерференции. То есть, они как бы себя не замечают и являются такими носителями информации.

Дмитрий Гельфанд: Без всякой потери интенсивности света.

Эвелина Домнич: Да, это очень странное поведение.


Дмитрий Гельфанд: Каждый из этих усиков оптических может отдельно взятую проекцию создать.

Дмитрий Волчек: То есть мыльные пузыри не так просты, как мы думали? У них есть некие оккультные свойства?


Дмитрий Гельфанд: Это прототип живых клеток.

Эвелина Домнич: Гравитация, которую мы наблюдаем на нашей планете, является очень локальным явлением. Гораздо более универсальное явление в космосе - это микрогравитация или отсутствие гравитации, и в таком состоянии большинство жидкостей ведут себя как мыльные пленки и как пузыри. Но вот в нашей системе гравитации только у мыла проявляются такие свойства, которые позволили в определенный момент использовать мыльные планки как калькулятор наименьшей поверхности любой сложнейшей формы. Это почти как первый компьютер, 19-й век, и интересные возможности, которые с другими жидкостями в состоянии такой же сильной гравитации, как у нас наблюдается, невозможны.


Дмитрий Гельфанд: Именно в этой стадии эволюции материи возникает вопрос разницы между живым и неживым.

Эвелина Домнич: И созданием гомункулуса. Но, в принципе, нас в этом интересует процесс эволюции света, как свет замедляется, превращается в кристаллическую решетку, в органическую материю, потом эта кристаллическая решетка становится оптически чувствительной и появляется биологическая материя, потому что отличие биологической материи в том, что она чувствительна к свету, и все органические молекулы на земле закручены в левую сторону. То есть они все представляют собой как бы линзу, чтобы собрать урожай света.



Дмитрий Волчек: Как связан ваш костюм с гребнем с этим экспериментом?

Эвелина Домнич: Это тоже такая дефракционная решетка своего рода.

Дмитрий Волчек: Поясню, что Эвелина Домнич и Дмитрий Гельфанд появились в зале, за своей машинкой по производству мыльных пузырей, в обтягивающих костюмах с капюшонами, увенчанными чем-то вроде петушиных гребней.

Это только одна из очень многих ваших экспериментальных работ связанных с наукой. Расскажите, пожалуйста, о других проектах, которые вы сейчас разрабатываете.

Эвелина Домнич: Мы сейчас разрабатываем проект с квантовыми точками, где тоже белый свет разлагается на световой спектр и визуализирует магнитное поле. Потому что эти квантовые точки состоят из коллоида металлического, и эти наночастички железа поворачиваются под определенным углом в зависимости от магнитного поля. Но это будет гораздо на более маленьком уровне, миниатюрном. Не то что это огромная проекция, а ты смотришь на эту жидкость и уже внутри нее такие миниатюры, которые вызываются колебаниями магнитного поля.

Дмитрий Волчек: То есть, это часть любимой разработки российского правительства - нанотехнологии.

Эвелина Домнич: Да. Режем атом пополам.

Дмитрий Волчек: Я помню, Дмитрий, вы исследовали тайны шишковидной железы. Далеко ли вы зашли в своих экспериментах и продолжаете ли свои работы?

Дмитрий Гельфанд: У нас недавно поступили потрясающие новости, что удастся собственную лабораторию в Амстердаме создать - лаборатория иммерсивного искусства. Будет фотоновая комната, различные эксперименты с ультрафиолетом, с инфракрасными излучениями, с теми, которые вроде не должны хорошо регистрироваться в человеческом восприятии, но точно так же как и с Camera Lucida, мы продолжаем расширять возможности зрения в темных условиях и, опять же, с теми или иными эмиссиями, которые должны быть невидимыми.

Дмитрий Волчек: Это будет постоянное место, куда сможет приходить публика, что-то вроде музея, галереи или передвижная лаборатория?

Дмитрий Гельфанд: Оно всегда передвижное.

Эвелина Домнич: Это рабочая комната, то есть там многоканальная звуковая система, различные наностробоскопы для экспериментов по замедлению времени и визуализации звуковых феноменов, и так далее. Звуколевитатор. То есть мы хотим ее насытить именно не видеопроекторами и лампочками, а таким интересным научным оборудованием, с которым можно проводить эксперименты. Мы будем приглашать публику в какие-то моменты, но, в основном, это рабочее пространство.


Дмитрий Волчек: Мы с вами говорим на кинофестивале. Где та точка, где ваши эксперименты соприкасаются с кинематографом?

Дмитрий Гельфанд: Это - пленка.

Эвелина Домнич: Даже мыльная. Но мы продолжаем линию художников направления органики, таких как Матюшин, которые изучали беспредметный мир природы, тем самым предлагая новые мизансцены и новые истории.

Дмитрий Волчек: Я приезжаю в Роттердам много лет, и не помню, чтобы когда-нибудь в программе было столько российских фильмов. Это не какой-то специальный российский фокус; просто, как отмечает Андрей Плахов, не было для авторского кино в России такого удачного года:

Андрей Плахов: Видимо, все-таки Роттердамский фестиваль решил показать российское кино в его реальном объеме и масштабе. То есть, действительно представить лучшие фильмы и достижения артхаусного кино, которых было много в 2008 году. Я думаю, что этот год войдет в историю российского кино как пик артхауса. Сейчас происходит экономический кризис, производство сворачивается, неизвестно что будет в ближайшие годы, поэтому, наверное, этот год останется, как 1913 год остался, может быть, для России годом сравнения.

Дмитрий Волчек: То есть, такая лебединая песня.


Андрей Плахов: Надеемся, что не совсем, конечно, но, тем не менее. Действительно, это хорошие, интересные фильмы, разные и дающие почву для размышления о том, что происходит на этой территории кинематографической. Это и «Юрьев день» Кирилла Серебренникова, и «Дикое поле» Калатозишвили, и новые фильмы, премьеры которых состоится в Роттердаме. Сейчас мировая премьера фильма Андрея Кржижановского «Полторы комнаты» по мотивам биографии Иосифа Бродского. Все они пользуются большим спросом, залы полны, и в этом смысле можно сказать, что Россия в Роттердаме выглядит очень заметно.


Дмитрий Волчек: Неприятная история: у некоторых российских гостей фестиваля возникли проблемы с шенгенскими визами, и Алексей Балабанов в интервью фестивальной газете заклеймил работников голландского консульства в Петербурге: его жене пришлось простоять несколько часов в очередях, визу дали со скрипом, и Балабанов говорит раздраженно, что это фашизм: хуже, чем в КГБ, с ним обошлись.
Алексей Герман-младший, который привез в Роттердам свой фильм «Бумажный солдат», жаловался голландским журналистам, что на родине некоторые критики его новую работу приняли в штыки:


Алексей Герман: Мы всегда были на территории искусства, мы не были на территории политики, но огромное количество газет русских начали уничтожать фильм на всякий случай, потому что такая внутренняя журналистская цензура появилась. Просто фильм незаметен: есть фильм, нет – неважно. Но испугались из-за того, что фильм не показывает всех героями стопроцентными, из-за того, что фильм говорит о том, что эпоха надежд и эпоха, когда все получалось, заканчивается застоем, заканчивается обрушением. Потому что фильм заканчивается в 72-м году, и это как раз то время, когда начал рушиться потихоньку Советский Союз. Существует мифология, что в Советском Союзе всегда все было хорошо. Это не официальная мифология, но она существует в голосах и фильм, так или иначе, затронул эту мифологию. Любое касание мифа и разрушение мифа, даже не разрушение, там нет такого разрушения, а другой взгляд на него вызывает раздражение всегда.


Дмитрий Волчек: В этом году в Роттердаме было много не только российских фильмов, но и турецких. Кинокритика Андрея Плахова увлекла панорама турецкого кино:


Андрей Плахов: Наверное, можно сказать, что сегодня Турция это горячая территория на карте кинематографа. Если в свое время мы знали Йылмаза Гюнея - классика турецкого кино, в последние годы много говорили про Нури Бильге Джейлана - режиссера фильмов, побеждавших на Каннском фестивале, то основной поток турецкого кино был почти неизвестен. Вот сейчас Роттердамский фестиваль взялся его представить, и выяснилось, что там достаточно много любопытного. Фильмы, конечно, разного качества и не все равноценны. В них чувствуется очень сильное влияние и индийского кино и, может быть, египетского кино. Но в то же время и очень сильные европейские инъекции культурные и, в частности, во многих фильмах мы видим, как меняется сегодня Турция, в каком противоречии она существует. С одной стороны, традиционная исламская культура, с другой стороны - страна, которая, вот-вот может быть, вступит в Европейский Союз, все это перемешано и не решены многие социальные проблемы, а в то же время мы видим, что для людей наступают проблемы абсолютно экзистенциальные, которые европейское кино рассматривало в 60-е годы, а сегодня все это перекочевало в такие экраны как Турция. Интересно посмотреть картины, снятые молодыми режиссерами и, кстати, заметно, что Каннский фестиваль, Венецианский и другие крупные фестивали проявляют интерес к турецкому кино, наверняка можно сказать, что на ближайшие несколько лет это будет одна из территорий, которые будут очень сложными и востребованными.

Дмитрий Волчек: Каждый год в конце января в Роттердаме собираются синефилы из разных стран. Переводчик Светлана Захарова приехала на фестиваль из Бельгии.

Светлана Захарова: Здесь можно увидеть такие фильмы, которые у нас в Бельгии не показывают, там, где я живу.

Дмитрий Волчек: Российские фильмы, в первую очередь?

Светлана Захарова: Кстати, нет. Российские фильмы меня не настолько интересуют. А интересуют именно такие ретроспективы и современные нидерландские фильмы, которые у нас просто в прокате не идут, потому что они слишком экспериментальные и особенные.


Дмитрий Волчек: Что вы посмотрели, что вам понравилось?

Светлана Захарова: «Сад Марты» понравился больше всего. Это черно-белая драма такая. Драма, но очень смешная. Потому что там были такие моменты, вкрапления, над которыми хохотал весь зал. Была очень интересная постановка, очень интересные актеры и концовка неожиданная. То есть создавалось впечатление одновременно и драмы, и какой-то пародии на драму, и юмора какого-то очень приятного. Осталось очень хорошее, легкое ощущение.

Дмитрий Волчек: Нравится вам атмосфера фестиваля, как он организован?

Светлана Захарова: Наверное, да. Кончено, толпы народу везде, но это создает определенную атмосферу. Я давно никуда не ходила, никуда не выезжала, и мне было очень приятно даже замешаться в толпе и ощутить, что ты один из них, как-то вместе со всеми этими людьми чем-то интересуешься, что-то смотришь.


Дмитрий Волчек: И много молодежи, много студентов - синефилов, киноманов.

Светлана Захарова: Да, очень много. Очень много можно встретить необычных людей, даже по внешности, знаменитостей.

Дмитрий Волчек: Вы видели режиссера Балабанова.

Светлана Захарова: Со спины, в джинсовом костюме и мельком услышала, как он говорил что-то по-русски, а потом мне сказали, что это был Балабанов. Но он тоже может быть, когда-нибудь, где-нибудь.

Дмитрий Волчек: Фильм «Сад Марты», о котором говорила Светлана Захарова, представлен в рамках ретроспективы швейцарского режиссера Петера Лихти. В основе его последнего фильма «Стрекот насекомых» - дневник японца, который решил свести счеты с жизнью, заморив себя голодом в лесу. Лихти – идеальный режиссер для Роттердама – он работает вместе с экспериментальным художником Романом Сингером, автором экстравагантных перформансов. В ретроспективу Лихти были включены не только его фильмы, но и работы других режиссеров, которые ему нравятся.


Петер Лихти: Сначала я занимался живописью, рисунком, изучал историю искусств, и лишь потом стал снимать кино. Мне хотелось экспериментировать, испробовать все кинематографические формы. В фильме «Сад Марты» я работал с большой съемочной группой, до этого я снял «Чемодан Сигнера» - фильм, который не вполне можно назвать документальным, это история художника, очень хорошего, но очень сложного художника. А следом был «Сад Марты» - игровой фильм, основанный на кошмаре, который мне однажды приснился, и на опыте жизни в маленьком швейцарском городке – довольно угнетающем опыте. Думаю, что каждому швейцарскому художнику знакомо это чувство ограниченности – да, ты можешь поехать куда угодно, Швейцария – открытая страна, но границы все равно существуют.


Дмитрий Волчек: Фильмы Петера Лихти смотрел и еще один постоянный роттердамский зритель - Дмитрий Мартов: он каждый год приезжает на фестиваль из Бостона.
Дмитрий, вот что интересно. Вы приезжаете из Америки, из Бостона в Роттердам уже несколько лет, с другого континента. Это довольно тяжелый перелет и вообще очень обременительно. В Америке ведь есть все. Неужели там нет фильмов, которые показывают в Роттердаме?

Дмитрий Мартов: Большинство фильмов, которые можно увидеть в Роттердаме, увидеть где-либо во всем мире довольно трудно.

Дмитрий Волчек: В Бостоне есть какие-то клубы или артхаусные кинотеатры?

Дмитрий Мартов: Да, разумеется, в Бостоне есть несколько киноархивов, есть несколько кинотеатров, которые показывают исключительно артхаусные фильмы. В последние годы дистрибуция независимых артхаусных фильмов становится все хуже и хуже. Появляются какие-то небольшие компании, которые берут это на себя, но крупные дистрибуторы обанкротились или закрылись. Но дело даже не в этом. Просто Роттердам - это последнее убежище для среднестатистического синефила с улицы, которого не удовлетворяет то, что можно увидеть в кино или даже на ДВД. Для меня это еще и возможность выбраться в Европу. То есть некоторые люди зимой пытаются отдохнуть где-нибудь в теплых краях, а для меня лучший отдых это в кинотеатре, в кресле, в полусонном состоянии. После перелета довольно сложно перестроиться на европейское время, но для меня это все часть Роттердамского фестиваля.

Дмитрий Волчек: Что вам не нравится в Роттердамском фестивале? Будь ваша воля, будь вы директором, что бы вы изменили?

Дмитрий Мартов: Абсолютно ничего. Фестиваль с каждым годом становится все лучше. Нет, вообще-то это преувеличение: фестиваль не меняется. У фестиваля, конечно, меняются директора, меняются логотипы, меняются эмблемы, но остается неизменным то, что здесь всегда можно увидеть редкие и интересные фильмы, можно всегда познакомиться с какими-то новыми именами. Третья неизменная вещь, что здесь всегда можно увидеть новый фильм Рауля Руиса, который в прошлом году снял четыре фильма, по крайней мере, один из них, показанный в этом году, мне очень понравился.

Дмитрий Волчек: Я как раз хотел спросить у вас, какой именно фильм возглавляет ваш список лучшего из того, что вы увидели за эти дни?

Дмитрий Мартов: Я бы отметил того же Рауля Руиса, который после многомиллионных продукций с участием Джона Малковича и прочих звезд вернулся к своим кустарным корням и снял эдакую камерную, готическую мыльную оперу. Это тот Руис, которого любят его поклонники, ближе к Руису 80-х годов. Также я бы отметил фильм молодого французского режиссера Жана-Шарля Фитусси, бывшего ассистента Штраубе.


Дмитрий Волчек: Вы даже познакомились с ним.


Дмитрий Мартов: Я с ним перебросился парой фраз после фильма, в котором я узрел ссылки на некоторые другие фильмы, которые, как я считал, довольно широко известны. Он мне объявил, что, кроме меня, эти фильмы никто не смотрел.

Дмитрий Волчек: Роттердам открывает фестивальный год, а из Голландии синефилы устремляются в Германию – 5 февраля открывается Берлинский кинофестиваль. О его программе мы еще не раз будем говорить на волнах Свободы, а во второй части радиожурнала Поверх барьеров расскажем о новых лицах французского кино.