Александр Генис: Классики только кажутся мертвыми. На самом деле они продолжают жить напряженной и часто суетной жизнью, участвуя в посмертной ярмарке тщеславия. Одних авторов задвигают на пыльные полки, других оживляет новый подход, новая биография, новое издание и новая волна внимания. Именно такую судьбу - вернуться к нам, в сегодняшний день - уготовила писателю Джону Чиверу вызвавшая горячий отклик книга Блэйка Бейли. Слушателям “Американского часа” ее представит ведущая нашего “Книжного обозрения” Марина Ефимова.
Марина Ефимова: Джон Чивер – редкий пример современного писателя (он умер в 1982 году), про которого можно с уверенностью сказать: классик. Кроме пяти романов, Чивер написал 120 блистательных рассказов. Все они печатались в журнале “Ньюйоркер”, и Джон Апдайк писал, что это было “лучшее из всего, что опубликовал журнал за всю его историю”. В Америке бытует сравнение Чивера с двумя другими классиками. Чивера называют “Чеховым американского пригорода” и уподобляют художнику Эдварду Хопперу. Оба сравнения вполне обоснованны, по-моему, хотя сходятся эти три художника лишь в одном свойстве – в умении детально и любовно воссоздать уютный мир благополучия и потом осветить его трагическим светом. Но если Чехов и Чивер способны увидеть трагикомичность жизни, то в картинах Хоппера никакого юмора нет. И если Чехов всерьез сказал: “В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли”, то тогда Чивер просто не подошел бы под чеховское определение человека. Вот что написал Апдайк в своей, опубликованной уже после кончины писателя, рецензии на новую биографию Чивера:
Диктор: “Даже я, при том, что был знаком с Чивером и не раз наслаждался его обществом, не чаял закончить эту слишком уж добросовестную биографию и прорваться, наконец, через миазмы этой жизни, которая принесла так мало счастья и ее обладателю, и всем, кто его окружал”.
Марина Ефимова: Рассказывает молодой друг Чивера литератор Макс Зиммер, “занесенный, - как пишет биограф, - в жизнь писателя запоздалым гомосексуальным пылом Чивера”:
Диктор: “Если был на свете человек, который терпеть себя не мог, то это был Джон. Он считал свое существование – ошибкой, грехом. Он был, как никто, одарен талантом и любовью близких людей, но при этом не раз говорил, что у него никого нет, кроме его старой собаки. Это было его отчаяние. И при этом в нем начисто отсутствовала способность увидеть и понять, каким отчаянием и самоотвращением он заражает других”.
Марина Ефимова: Зная за собой гомосексуальные порывы и считая их постыдными, Чивер еще в юности надеялся “вылечиться” любовью женщины и завел роман с женой друга Лайлой Рефрежер, которая (через много лет) сказала про него биографу:
Диктор: “Он был такой милый, такой, в общем, порядочный человек. Но только в нем было что-то, что мешало ему быть абсолютно порядочным”.
Марина Ефимова: “Никто из нас, - пишет Апдайк, - не может назвать себя абсолютно порядочным человеком. Но в Чивере диковинным образом сочеталось признание и понимание собственных грехов и слабостей с чопорным, цензорским отношением к грехам и слабостям других. Между его темными наклонностями и его таким ясным, ярким искусством была почти органическая несочетаемость”.
Чивер женился на красивой и одаренной женщине Мэри Уинтерниц, родившей ему троих детей. С деньгами в доме всегда было плохо, к тому же Чивер пил, постепенно превращаясь в скрытого, но неизлечимого алкоголика (читай рассказ “Скорбь о бутылке джина”). Но попытки Мэри заняться чем-то самостоятельным: писать, преподавать - он не только высмеивал, но и преобразовывал в почти преступные действия своих персонажей. В его классическом рассказе “Пловец” жена, забрав детей, уходит от мужа, потерявшего работу и социальный статус, и тот сходит с ума. В замечательном рассказе “О юность и красота” жена, находящаяся в ситуации, похожей на ситуацию Мэри, то ли случайно, то ли не совсем случайно убивает мужа, который пытается удержать уходящую молодость. В рассказе “Океан” героиня (с явными чертами Мэри) пытается отравить мужа.
Диктор: “Как отец Чивер мог быть любящим и заботливым, но мог быть и безжалостно саркастичным. Он не делал секрета из того, что разочарован в двух старших детях, Сюзан и Бенджамене. Сюзан, похожая на отца характером и интеллектом, не могла простить ему обид детства. Это видно из книги ее воспоминаний “Домой засветло!”. Бенджамен, издавший после смерти отца его дневники, был потрясен тем, как мало в этих дневниках было упоминаний о них, о детях. Оба – Сюзан и Бен – стали писателями. Только младший, Фред, профессор юриспруденции, оказался не ранен отцовским сарказмом. Он, единственный, брал на себя заботу о Чивере в тяжелые дни его запоев и был способен взглянуть на отца со стороны”.
Марина Ефимова: “Он был совершенно незнаком с реальным миром, - рассказывал Фред биографу. – Любой лавочник мог его обмануть. Он, ведь, никогда ничем не занимался, кроме писательства. Как моряк, он был всегда в море и не знал, как живут на земле. И никто, абсолютно никто не разделил с ним его жизнь”.
Я бы добавила - кроме его персонажей и его читателей. Он создал для нас целый мир, даже два: мир многоквартирного нью-йоркского дома, где живут герои рассказов “Исполинское радио”, “История Саттон-Плэйс”, “Город, где разбиваются мечты”, и мир выдуманного пригорода Шейди Хилл, приюта верхушки среднего класса, где обитают герои рассказов “Пловец”, “Взломщик из Шейди Хилла”, “О юность и красота”, “Пять сорок восемь”. Об этом мире литературный критик Джеймс Уолкотт пишет в рецензии, опубликованной в журнале “Vanity Fair”:
Диктор: “Какие бы пороки и жалкие слабости своих пригородных героев ни описывал Чивер, они всегда неразрывно переплетены золотыми нитями его нежной жалости к этим героям, его нежной любви к облакам, ветру, дождю, солнцу, к плавательным бассейнам, к теннисным кортам, к элегантной зелени – ко всему, что составляет их миниатюрное и шаткое королевство. В этом, созданном Чивером царстве, всегда кроется что-то дикое, готовое сорваться с цепи от неожиданной мелочи: от лишнего глотка виски, от белого следа лямки на загорелой коже. Как и Скотт Фитцджеральд, Чивер был очарованным романтиком. Но сколько бы он ни скользил и ни падал в реальной жизни, в прозе он до самого конца крепко держал вожжи своего лирического дара, позволяя демонам пугнуть и отрезвить нас, но не давая им разнести в прах нашу живую душу”.
Марина Ефимова: Я со стыдом думаю о том, что мы, читатели, даром получаем то, за что великие таланты платят кровью, счастьем, жизнью. Как мало им достается при жизни той любви, которой после смерти их одаривают поколения читателей.
