В издательстве «Праксис» на русском языке вышла книга французского философа Жака Рансьера «На краю политического». (Aux bords du politigue). Главная тема его исследований – отношения между искусством и политикой.
В маленькой фигурке 66-летнего Жака Рансьера (Jacques Ranciere) есть что-то от «Человека дождя» в исполнении Дастина Хоффмана. Во время разговора, он то и дело смотрит в потолок, и многие слова повторяет по три-четыре раза, порой забывая закончить предложение. Яркая звезда в современном французском философском созвездии, Рансьер получил мировую известность еще в 1965 году, когда вышла его книга «Читая "Капитал"» (Reading «Capital»), написанная в соавторстве с Луи Алтуссером (Louis Althusser). Спустя три года Рансьер публично порвал с Альтуссером из-за разногласий по поводу студенческих волнений 1968 году. Сам Рансьер объяснил этот разрыв, в основе которого был политический и теоретический спор, как отражение «историко-философских отношений между просвещенными и массой».
Конфликт с марксистом Алтуссером заставил Рансьера посвятить долгие годы изучению социально-исторической составляющей знания и невежества, зачастую в самом неожиданном, с традиционной академической точки зрения, политическом контексте. Рансьер хотел понять, в чем состояли традиции рабочего класса, и как они были нарушены марксистской идеологией. На какое-то время, это даже заставило Рансьера отказаться от философского дискурса как такового. Однако если сначала он предполагал, что существует социалистическая идеология, рожденная непосредственно из рабочей культуры, то со временем пришел к выводу, что «пролетариат» - это не больше чем пустая дефиниция. Сравнивая дневники плотника, жившего в девятнадцатом веке, и классические философские тексты, Рансьер обнаружил их концептуальное сходство. По его словам, «рабочий» есть не социальная функция, а определенное отношение к логосу, к слову. Слово «рабочий» подчеркивает ограниченность его деятельности во времени, тем самым ограничивая и доступ к вечному, стратегическому, политическому, пишет Рансьер в книге «Философ и его бедняки» (1983). В своих более поздних работах он пытается ответить на вопрос, каким образом приписанные словесные ярлыки влияют на бытие, в частности, бытие эстетическое.
Свои взгляды Жак Рансьер кратко сформулировал так: «Я убежден, что политика означает не осуществление власти, а – в гораздо большей степени – выделение некоего сообщества. Сообщества, в котором всё разделяется по принципу способности объекта к выполнению определенной задачи. Что есть политическое сообщество? Почему вообще существует такая вещь, как политика? Я бы сказал, что политика существует за отсутствием естественного закона, по которому люди разделялись бы на категории правящих и управляемых. Политика существует в той же степени, в которой есть, так сказать, нестыковка объектов, функций, мест. В этом, на мой взгляд, и заключается основной парадокс политики».
Вас часто называют анархистом.
Ну, хорошо, я это прозвище принимаю, если позволите объяснить, что такое анархизм. Анархизм – противоположность «архэ», то есть противоположность предвкушению, абсолютному началу и начальствованию. Иными словами, «архэ» - это ожидание правящего начала, начала по призванию. Политика же, в моем представлении, является такой странной формой правления, которая основывается не на призвании и истинных способностях правящей группы, а, наоборот, – на отсутствии «архэ». Так что это не делает меня анархистом, здесь вообще все дело не в убеждениях, а в дефинициях, в определениях. Даже наши современные правительства основаны как бы на нейтрализации истинных способностей. Именно с этой точки зрения я и решил взглянуть на взаимоотношение политики и эстетики. Искусство, потерявшее вектор, направление, способно породить политический крах.
Принято считать, что люди поднимаются на восстание, когда узнают о том, о чем раньше не знали. Так вот, я всегда считал, что знание или незнание здесь не при чем. Знание и незнание тесно соединены между собой, это стороны одной медали. О некоторых вещах мы просто вынуждены знать меньше. Нет, я предполагаю, что все дело в конструировании нового образа, олицетворяющего новый опыт. Хорошей иллюстрацией здесь служит греческий бюст без головы, рук и ног – бельведерский торс - в Ватикане, идеал красоты. То есть отделение от рук, рук рабочего. Это говорит само за себя. Здесь и эстетика, и политика. Произошло расчленение опыта. Я полагаю, что если я, например, буду создавать такие объекты, я буду создавать и новую форму репрезентации, которая спровоцирует и знание, и эмоции, и мобилизует сознание.
Искусство, ставящее перед собой общественно-важные задачи и эти задачи выполняющее – разве это искусство?
Эстетическое переживание всегда подразумевает разъединение, нарушение связи. Однако у всего есть обратная сторона, и, таким образом, в область эстетики может попасть все что угодно. Сегодня мы можем получить множество различных интерпретаций одного и того же представления. Потому что каждый из нас вправе заявить, что такое-то представление (которое на самом деле может не иметь никакого отношения к искусству) является искусством, так как «я так решил». А можно все повернуть наоборот и из искусства делать документ истории, как сейчас поступают некоторые режиссеры.
Какова связь между эстетическими способностями индивида и его деятельностью?
Художнику совсем не обязательно вести себя так, как какой-нибудь общественный деятель, активист. Цель художника – реанимировать эстетические способности в каждом зрителе. Это не означает, что каждый зритель – потенциальный художник. Вот, например, португальский документалист Педро Коста работает над фильмом о социальной обреченности, нищете. В такой ситуации на художника накладываются обязательства. Мы ожидаем от художника, что он сконцентрирует внимание на документальной, информативной составляющей, которая не является искусством. А Педро Коста решил, что является. И решил этим воспользоваться. Все можно использовать – красоту обшарпанных стен, например. Однако одновременно он показал интересную форму общения между эстетическим чувством вообще и тем, что я называю эстетическим чувством бедняков. Он сыграл на границе искусства и не искусства, однако, не ради искусства. Он увидел, что граница эта неоднозначна.
То есть, искусство играет гораздо более важную роль в истории, чем можно было бы предположить?
Мне интересны не взаимоотношения искусства и эстетики, а то, как мы сегодня существуем во времени, когда постоянно возникают новые формы искусства, а содержание предмета искусства менее важно, нежели место, где он выставлен, то есть его контекст. Контекст публичности галерей. Контекст разъединения предмета искусства от изначального вектора его назначения. Политические и эстетические стратегии не способны предсказать окончательный эффект. Искусство само по себе – потенциальный взрыв, но взрыв без стратегии, без направленности.
