Александр Генис: Сегодняшний выпуск нашей рубрики “Картинки с выставки” увезет нас в окрестности Филадельфии, в музей Фонда Барнса, где размещена самая ценная в мире частная коллекция живописи.
Альберт Барнс прожил очень странную и очень американскую жизнь. Он родился в 1872-м году в бедном районе Филадельфии. Здесь он на всю жизнь подружился с афро-американцами. Став врачом, Барнс разработал обеззараживающий препарат, основанный на использование серебра – Аргирол. Это средство принесло ему богатство, которое он употребил на коллекционирование картин. Обладая фантастическим чутьем и вкусом, Барнс покупал в Европе полотна импрессионистов и более поздних французских мастеров. Некоторые были до него никому не известны. Так, именно Барнс открыл Сутина, которого он нашел в мансарде наедине с разлагающимися тушами животных. Барнс тут же купил 60 картин, что и принесло художнику первую славу.
Постепенно коллекция росла в размере, пока она не стала самым ценным собранием в мире. Теперь немного статистики. Только Сезанна в музее 69 картин Любимый художник Барнса Ренуар, которого он считал новым Тицианом, представлен 180 полотнами. А также: семь Ван-Гогов, с которых, кстати сказать, началась коллекция, 59 работ Матисса, включая специально выполненные для фонда панно, 46 картин Пикассо, 16 работ Модильяни, плюс старые мастера, начиная с Эль Греко.
Составив небывалую по роскоши галерею, Барнс распоряжался ею очень необычно. Сперва он развесил картины прямо в цехах своих фабрик. Поднявшись с самого низу социальной лестницы, Барнс свято верил в просветительскую силу искусства и считал живопись - причем, именно новую модернистскую - доступной всем. В 1922 году был организован Фонд Барнса, который возглавил знаменитый американский философ Джон Дьюи. Музей расположился в специально выстроенном для него здании, где он до сих пор и находится.
В Фонде Барнса терпеливого посетителя, а на экскурсию надо записываться за несколько недель, если не месяцев, ждет много сюрпризов. Барнс был, бесспорно, чудаком, и искусство понимал не так, как другие. Прежде всего, он отрицал хронологический принцип. Картины висят на 82 стенах и каждая из них оформлена по личным указаниям коллекционера. Иногда полотна объединяет цветовая гамма, иногда – игра схожих форм, но никогда – тема. Барнс не верил в сюжетную живопись и принципиально не позволял указывать ни названия работ, ни, даже, их авторов. Он считал каждую стену с картинами абстрактной симфонией в красках и настаивал на том, чтобы живопись созерцали, слушая определенную музыку. Так Ренуару, утверждал Барнс, подходит “Пляска духов” из “Орфея” Глюка.
Превратив элитарный музей в демократическую академию, Барнс собирал в ней способную молодежь из бедных, часто афро-американских семей, и учил своих студентов наслаждаться картинами. Многие из них сами стали художниками. Фонд и теперь работает на завещанных его основателем началах.
И в этом – проблема. Барнс видел музей инструментом просвещения, а не развлечения. В своем завещании он запретил одалживать картины, менять экспозицию, устраивать выставки, расширять залы. Однако старое здание музея способно вместить слишком мало посетителей. Поэтому уже 20 лет идут препирательства в судах Филадельфии. Отцы города хотят, нарушив волю Барнса, перевезти собрание из пригорода в центр, разместив в просторном, специально выстроенном музее. Их можно понять: такой музей станет одним из лучших в мире и соберет не тысячи, как сейчас, а миллионы зрителей. Но я рад, что успел посмотреть коллекцию Барнса такой, какой ее создал этот очаровательный чудак, эксцентрический и экстатический любитель искусства.
Помимо всего прочего, это – просто радостное зрелище. Дело в том, что Барнс не верил в способность живописи передавать страдания, поэтому он собирал лишь те картины, которые внушали зрителю жизнерадостное мироощущение.
А теперь я предложил Соломону Волкову найти таких же эксцентриков, как доктор Барнс, среди чудаков в мире музыки.
Соломон Волков: Музыка вообще очень предрасполагает человека к эксцентризму, я должен вам сказать.
Александр Генис: А почему, чем музыка так виновата?
Соломон Волков: Почему это так получается. Потому что я даже лично знал довольно большое количество композиторов, которых смело можно назвать эксцентриками. Скажем, если говорить об американской музыке, то, наверное, самым знаменитым эксцентриком в ней был Чарльз Айвз - композитор, который родился в 1874 году, а умер в 1954 году. Музыка его достаточно эксцентричная, но и жизнь очень примечательная. Он бросил идеи о том, чтобы стать профессиональным композитором, рано довольно занялся страховкой профессиональной, стал очень богатым и известным мастером страхового дела, и даже теоретиком страхового дела. Он заложил основы социально- ответственной модели страхования. Я должен сказать, что у Айвза в довершение к этому были некоторые эксцентрические особенности. Он, например, не читал вообще газет, дома у него не было радио, он обходился также без проигрывателя. И Слонимский, его знакомый, рассказывал мне, что он от него узнал впервые о существовании нацистов, Гитлера, страшно рассердился и сказал, что с этим человеком что-то нужно делать.
Александр Генис: Это мне напоминает историю про Бродского, который думал, что политбюро состоит из трех человек, потому что в сказках так всегда бывает.
Соломон Волков: Один из афоризмов Айвза, который любил афоризмы, был, что “музыка это искусство экстравагантной речи”. Во –первых, замечательно сказано, и потом замечательно характеризует произведения самого Айвза. Но я хочу показать, как звучал голос самого Айвза, потому что он записал, не имея проигрывателя, в 1918 году приватным образом, это не было никогда выпущено на пластинке, “Патриотическую песню” в связи с участием Америки в Первой мировой войне. А спустя больше 50 лет к этой частной записи Айвза, который с большим энтузиазмом распевает свою песню, квартет “Кронос” добавил свое сопровождение и, таким образом, подстроился к Айвзу. Вот, как это теперь звучит.
Другим эксцентриком, его я уже знал лично, был знаменитый американский авангардист Джон Кейдж, родившийся в 1912 и умерший в 1992 году. Айвз был, скорее, как я понимаю, агрессивным эксцентриком, а Кейдж, наоборот, был очень тихим эксцентриком, он говорил очень тихо, умиротворенно, занимался, как вы знаете, гибами.
Александр Генис: Он был основателем Микологического нью-йоркского общества. Я знаком с членами Микологического общества, они считают Кейджа своим святым, тем более, что он написал опус, посвященный грибам.
Соломон Волков: Но здесь то, что я хочу показать Кейджа сегодня это “Сюита для игрушечного пианино”. Тоже довольно экстравагантная идея, но выполнение прелестное, симпатичное, это такая игрушечная квазиориентальная музыка, которую играют на игрушечном пианино.
Александр Генис: Соломон, как вы считаете, всегда можно найти национальные особенности таланта – язык, стиль, юмор? В эксцентрике тоже существуют национальные особенности?
Соломон Волков: Думаю, что да, потому что, когда я учился в интернате, в Музыкальной школе в Ленинграде, половина окружавших меня людей были, так или иначе, эксцентриками. У нас в интернате это называлось или “смурняк” или “закидон”. Причем в этом не было совершенно ничего обидного. Наоборот, к “закидонам” или “смурнякам” относились с большим уважением. А они занимались самыми разнообразными вещами. Например, один мой знакомый “смурняк” - композитор, который приспособил будильник таким образом, что будильник включал проигрыватель с записью “Весны священной” Стравинского, с диким таким ревом. Он вскакивал тогда и под это дело бежал чистить зубы. И вот к таким эксцентриками относился замечательный русский композитор Валерий Гаврилин. Как раз, когда я пришел в интернат, он уже ушел из него, но приходил еще к своим приятелям туда, а также, я сразу этого, конечно, не понял, а понял немножко позднее, он женился на нашей старшей воспитательнице Наталье Евгеньевне. Мы его очень любили и уважали, но он в своей жизни тоже был несомненным эксцентриком, и нужно было за ним, например, ходить и вынимать из него сочинения. И вот таким образом был сделан знаменитый балет “Анюта”. Балет этот появился впервые на телевидении в 1982 году, режиссер Александр Белинский его задумал. Ему хотелось сделать балет на сюжет “Анны на шее Чехова”, и он никак не мог композитора подыскать. И вдруг он услышал вальс Гаврилинский, никакого он отношения не имел ни к балету, ни к Чехову, но он понял, что это есть чеховский вальс, и он стал приставать к Гаврилину, чтобы он к нему сочинил музыку. А тот не захотел сочинять музыку и говорил про балет, что это тупое, ужасное искусство. Потому что он в юности аккомпанировал когда-то в балетной школе, возненавидел после этого ее, как Шостакович возненавидел игру в кинотеатре, и отказывался категорически. И вот собрали буквально по кусочкам из разных произведений Гаврилина этот балет. Его поставил в итоге Васильев, и в нем танцевала Екатерина Максимова. И этот балет стал одной их самых большущих творческих удач Гаврилина - он был удостоен Государственной премии России в 1984 году. Когда я его слушаю, он мне напоминает и о национальной особенности эксцентриады в России, и о тех американских эксцентриках, которые тоже, как и Гаврилин, были замечательные композиторы. А вот этот фрагмент из того самого вальса чеховского Гаврилина я хочу посвятить памяти Екатерины Максимовой.
