Письмо экс-лидеров посткоммунистической Европы президенту Обаме выглядит подлинным манифестом, а манифест не обязан быть программой действий. С точки зрения реальной политики оно, как совершенно резонно отмечают комментаторы, звучит и вовсе наивно. А поскольку Обаму в наивности никто не подозревает, то и политического хода этому посланию никто не предрекает.
И только, кажется, уважение к людям, чьи подписи под письмом стоят, удерживает прогрессивное общественное мнение от прямых насмешек.
Между тем, письмо, как не трудно догадаться, вовсе не Обаме, потому что у манифестов не бывает конкретного адресата. Обама – это лишь часть текста, исключительно ради жанрового хода вынесенная в заголовок. Да и к политике этот текст не имеет ни малейшего отношения, в чем, собственно говоря, и кроется досадно незамеченная суть.
Ведь ни Вацлав Гавел, ни Лех Валенса, ни Вайра Вике-Фрейберга, заклиная Обаму не считать, будто все, начатое Америкой и Западом в отношении европейского Востока в романтические 90-е, сделано до конца, наверняка не считают что Россия и в самом деле в обозримой перспективе поступит с освободившимися от коммунизма европейцами так же, как она в прошлом году поступила с грузинами. И едва ли они всерьез надеются, что Обама, озаботившись этой тревогой, прервет на полуслове свой разговор с Кремлем о, скажем, Иране или Северной Корее и строго спросит, почему Москва никак не осудит пакт Молотова-Риббентроппа?
Они ведь тоже отнюдь не наивны, и несомненный успех восточноевропейского самоутверждения 90-х убедительно говорит за то, что прекраснодушными романтиками они если и были, то больше, как ни крути, для виду.
Просто тот романтизм в 90-е и был политикой. На очень короткий миг этика и мораль вчерашних диссидентов стала государственной позицией и политическим мейнстримом. Это было чудом и неслыханной удачей. Прагматичный Клаус был после Гавела, и в этом была логика момента. После Валенсы был Квасьневский, после Ландсбергиса – Бразаускас... Надо было жить в наступившей обыденности, в которой уже не было той счастливой ясности в вопросе, что такое хорошо и что такое плохо.
Отношения с Россией у них не слишком складывались даже тогда, когда в воздухе еще пахло гарью уходящих на восток российских танков и когда было понятно, что возвращаться проторенными в 56-м или 68-м маршрутами в обозримой перспективе они не намерены. Не в танках дело, настороженность к Москве – это часть восточноевропейской этики, а не политики, вот в чем дело и в чем роковая путаница. И даже сегодня в Польше не очень боятся "Искандеров", которыми собирается грозить миру Россия из Калининградской области. Просто когда большая страна в едином порыве встает на защиту товарища Сталина, кто-то должен снова сказать, что такое хорошо и что такое плохо – вне зависимости от реальной политики, от маршрутов транспортировки газа. Только кто? Правозащитники? Но кто их слушает без улыбки, в лучшем случае, жалостливой? Пусть даже при полном понимании несомненности того, о чем они говорят.
Это, как принято говорить, проблема позиционирования. Кто такие Лех Валенса или Витатутас Ландсбергис? Носители диссидентской этики и этического стандарта или политики, которые проиграли в своих собственных странах, и даже их сторонники не возьмутся уверять, что их кумиры всегда и во всем были безупречны. Это проблема диссидента у власти, и, может быть, достойно ее решил только Вацлав Гавел, но если бы письма такого рода подписывали только безупречные, они никогда не смогли бы стать коллективными.
Обама ведь тоже в этом контексте фигура не политическая, он в этом жанре – моральный авторитет. Такой же, как и они сами. Кто-то искренне, кто-то по привычке к самовыражению, кто-то от боязни забвения – они решили, что вправе внести ту ясность, которую и должны вносить моральные авторитеты. Что, конечно, самонадеянно. И, конечно, вызывающе. Если бы занять это место стремился кто-нибудь еще.
И только, кажется, уважение к людям, чьи подписи под письмом стоят, удерживает прогрессивное общественное мнение от прямых насмешек.
Между тем, письмо, как не трудно догадаться, вовсе не Обаме, потому что у манифестов не бывает конкретного адресата. Обама – это лишь часть текста, исключительно ради жанрового хода вынесенная в заголовок. Да и к политике этот текст не имеет ни малейшего отношения, в чем, собственно говоря, и кроется досадно незамеченная суть.
Ведь ни Вацлав Гавел, ни Лех Валенса, ни Вайра Вике-Фрейберга, заклиная Обаму не считать, будто все, начатое Америкой и Западом в отношении европейского Востока в романтические 90-е, сделано до конца, наверняка не считают что Россия и в самом деле в обозримой перспективе поступит с освободившимися от коммунизма европейцами так же, как она в прошлом году поступила с грузинами. И едва ли они всерьез надеются, что Обама, озаботившись этой тревогой, прервет на полуслове свой разговор с Кремлем о, скажем, Иране или Северной Корее и строго спросит, почему Москва никак не осудит пакт Молотова-Риббентроппа?
Они ведь тоже отнюдь не наивны, и несомненный успех восточноевропейского самоутверждения 90-х убедительно говорит за то, что прекраснодушными романтиками они если и были, то больше, как ни крути, для виду.
На очень короткий миг этика и мораль вчерашних диссидентов стала государственной позицией и политическим мейнстримом. Это было чудом и неслыханной удачей
Просто тот романтизм в 90-е и был политикой. На очень короткий миг этика и мораль вчерашних диссидентов стала государственной позицией и политическим мейнстримом. Это было чудом и неслыханной удачей. Прагматичный Клаус был после Гавела, и в этом была логика момента. После Валенсы был Квасьневский, после Ландсбергиса – Бразаускас... Надо было жить в наступившей обыденности, в которой уже не было той счастливой ясности в вопросе, что такое хорошо и что такое плохо.
Отношения с Россией у них не слишком складывались даже тогда, когда в воздухе еще пахло гарью уходящих на восток российских танков и когда было понятно, что возвращаться проторенными в 56-м или 68-м маршрутами в обозримой перспективе они не намерены. Не в танках дело, настороженность к Москве – это часть восточноевропейской этики, а не политики, вот в чем дело и в чем роковая путаница. И даже сегодня в Польше не очень боятся "Искандеров", которыми собирается грозить миру Россия из Калининградской области. Просто когда большая страна в едином порыве встает на защиту товарища Сталина, кто-то должен снова сказать, что такое хорошо и что такое плохо – вне зависимости от реальной политики, от маршрутов транспортировки газа. Только кто? Правозащитники? Но кто их слушает без улыбки, в лучшем случае, жалостливой? Пусть даже при полном понимании несомненности того, о чем они говорят.
Это, как принято говорить, проблема позиционирования. Кто такие Лех Валенса или Витатутас Ландсбергис? Носители диссидентской этики и этического стандарта или политики, которые проиграли в своих собственных странах, и даже их сторонники не возьмутся уверять, что их кумиры всегда и во всем были безупречны. Это проблема диссидента у власти, и, может быть, достойно ее решил только Вацлав Гавел, но если бы письма такого рода подписывали только безупречные, они никогда не смогли бы стать коллективными.
Обама ведь тоже в этом контексте фигура не политическая, он в этом жанре – моральный авторитет. Такой же, как и они сами. Кто-то искренне, кто-то по привычке к самовыражению, кто-то от боязни забвения – они решили, что вправе внести ту ясность, которую и должны вносить моральные авторитеты. Что, конечно, самонадеянно. И, конечно, вызывающе. Если бы занять это место стремился кто-нибудь еще.
