Александр Генис: Метеорологи говорят, что такого холодного лета в Нью-Йорке не было 140 лет. Прохлада, дожди, туманы – моя погода. Другие жалуются, я хожу за лисичками. Но в августе, как и следовало ожидать от самого жаркого месяца американского календаря, праздник кончился, и наступила обычная, традиционная и невыносимая погода. В Нью-Йорке летом чувствуешь себя обиженным жизнью. Жара, словно лупа, умножает радости сбежавших в отпуск: их солнце греет, тебя – печет.
Вот тут-то в самый раз обратиться к студеной книге, выпущенный к разгару летнего зноя, с многообещающим зимним названием: “Холод”. Это сочинение слушателям “Американского часа” представит обозреватель нашего книжного обозрения Марина Ефимова.
Bill Streever. Cold. Adventures in the World’s Frozen Places
Билл Стривер. “Холод. Приключения в замерзшем мире”
Марина Ефимова: Многие ученые считают, что понимание холода (как физического явления) приведет и к общему пониманию мира. Ледники создавали наши ландшафты: наступая, они перемалывали камни в “глетчерную муку” или (по-русски) в “поддонную морену”, а отступая, бросали на пути другие камни - размером в холмы.
Диктор: “Холод во многом определил историю человека, пути его миграции и места его цивилизации. Изобретение кондиционирования воздуха сделало целые области пригодными для жилья (Флориду, например). Рефрижераторы в корне изменили сельское хозяйство вообще и животноводство в особенности. Температура сыграла важнейшую роль и в истории диких животных, определяя их повадки и места обитания”.
Марина Ефимова: Билл Стривер приводит в своей книге несколько леденящих душу историй о жизни и смерти полярных исследователей. Но, в основном, описанные им приключения происходят в местах, гораздо более холодных, чем Арктика и Антарктика, в местах, которым ученые дали общее латинское название “фригор”.
Диктор: “Фригор – по латыни “холод”. Этим словом ученые еще в 19-м веке назвали область абсолютного нуля температуры – нижнего предела холода. (По шкале Цельсия ему соответствует температура “минус 273 градуса”). Английский химик и физик Джеймс Девар в конце 19-го века, работая над превращением газов в жидкости, определил, что при абсолютном нуле останавливается движение молекул и наступает “смерть материи”. Другому химику, голландцу Хейке Оннесу, удалось обогнать Девара и в 1908 году первым превратить в жидкость гелий, доведя его до температуры “минус 272 градуса”. Оннес писал: “Арктические регионы в физике возбуждают учёных не меньше, чем полярные регионы планеты возбуждают путешественников”. Действительно, и в этой области одержимость часто побеждала осторожность: люди работали с температурами, при которых металл становится хрупким. Во время опытов случались взрывы. Опыты Чарльза Тилонера, превратившего углекислый газ в сухой лед, стоили обеих ног его ассистенту. Лаборатория Девара в 1886 году взлетела на воздух. Девар чудом остался жив”.
Марина Ефимова: Абсолютный ноль температуры недостижим. Чем ближе к нему подходят, тем труднее продвигаться дальше. Но и на подступах (а сейчас ученым осталось до него всего несколько миллионных градуса) материя ведет себя странно:
Диктор: “При приближении к абсолютному нулю резина, слоновая кость, перья и губки начинают фосфорицировать. В миллионных долях градуса от абсолютного нуля появляется новая форма материи: не газ, не жидкость, не твердое тело, не плазма, а жутковатое, сверхъестественное образование под названием “конденсат Бозе-Эйнштейна”. Его сумели получить американские физики, и он представлял собой густой шар из примерно двух тысяч атомов, собравшихся в один суператом, окруженный, в свою очередь, другими, более теплыми атомами. Внешне он напоминал косточку внутри полупрозрачной вишни, состоявшей из светящегося облака атомов рубидия”.
Марина Ефимова: Эта новая субстанция материи была предсказана Эйнштейном на основании работы индийского физика Шатьендраната Бозе, опубликованной в 1925 году. А получена впервые только в 1995-м году, в Америке, учеными Корнеллом, Уиманом и Кеттерле, удостоенными за эту работу Нобелевской премии.
Билл Стривер не делит свою книгу на тематические разделы. Наоборот, от главки к главке он перескакивает с темы на тему и обратно так же легко, как это происходит в беседе. И, может быть, поэтому читателю ни разу не становится скучно. Только ему покажется, что тема абсолютного нуля слишком для него сложна, как автор переходит к главе, которая начинается словами: “Белый медведь хорошо защищен от холода: он начинает зимний сезон со слоем подкожного жира, эквивалентного 10-ти шерстяным свитерам. А сверху – меховая шуба”.
Стривер отучает нас от привычки воспринимать, как само сабой разумещееся, перемену состояния материи под действием температур (от жидкого к газо-образному, от твердого к жидкому). Он напоминает нам динамику этих процессов: как молекулы разбегаются при жаре, как слипаются и движутся медленней в холоде, и как это замедление чревато неприятностями:
Диктор: “Ваши конечности немеют, потому что замедляется и ток крови, и передача сигналов от нервов к мышцам и суставам. Холод действует на вашу кровь и на масло в двигателе вашего автомобиля. При 40 градусах ниже нуля консистенция машинного масла приближается к консистенции жидкой смолы, медная проволока делается хрупкой, стекла в машине трескаются, если под колесо попадает мелкий камешек”.
Марина Ефимова: Привычная зимняя жизнь животных, которую мы часто воспринимаем чисто эстетически (“вот птички – хлопотуньи, ни минуты не посидят на месте”), вдруг оборачивается ежеминутной (а иногда даже ежесекундной) борьбой за выживание:
Диктор: “Мелким птицам – поползню, синице-гаичке, клёсту, корольку – не хватает массы, чтобы греться только пищеварением. Поэтому им все время приходится поддерживать жар в своей топке. Клёст, например, зимой должен находить и съедать еловое семечко каждые 7 секунд! Еще любопытнее зимняя жизнь мелких животных. У леммингов внутриутробные запасы слишком малы для зимней спячки. Но к осени у них отрастают длинные зимние когти, которыми они вырывают под опавшими листьями туннели и норы, и там, в зимней тьме, спариваются, рожают и выращивают детенышей. Эти детеныши растут под землей до начала таяния снега, и только тогда выходят на поверхность и впервые узнают, что такое свет и тепло”.
Марина Ефимова: Жизнь натуралистов, посвятивших себя изучению холода, так же красочна, как жизнь полярных исследователей. (А иногда и не менее опасна).
Диктор: “Натуралист Бернд Хейнрик выследил, где находится гнездо летающей белки, и в 30-градусный мороз подложил в это гнездо горячую картофелину. В гнезде оказалась такая теплоизоляция, что картошка остывала в нем полчаса. Чтобы узнать, как быстро птичье тело теряет тепло, Хейнрик разогрел в духовке мертвого королька и вынес на мороз. Тельце птички теряло по 5 градусов в минуту. Изучая зимние спячки животных, другой натуралист, Линн Роджерс, заползла в медвежью берлогу и приложила ухо к груди спавшего медведя, чтобы сосчитать число его сердцебиений в минуту”.
Марина Ефимова: Проблема глобального потепления, естественно, затрагивается в книге, но Стривер, будучи ученым, слишком хорошо представляет себе сложность мира, чтобы участвовать в упрощенных дебатах - за паническую позицию Эла Гора или против нее. “Хорошие новости, - пишет он, - в том, что Земля не теплеет равномерно”. И лукаво добавляет, что двое ученых, первыми написавшие о “тепличном эффекте”, с удовольствием предвкушали потепление планеты.
