Александр Генис: Сегодняшний выпуск “Американского часа” завершит “Музыкальная полка” Соломона Волкова. Соломон, что на вашей музыкальной полке сегодня?
Соломон Волков: Сегодня я хочу рассказать о вышедшей недавно в Нью-Йорке биографии популярного певца Тома Уэйтса, 59-летнего баритона, который, по-моему, также очень сейчас известен в России.
Александр Генис: Вы знаете, я заметил, что в России очень избирательно относятся к музыкальной культуре всего мира. Есть свои любимцы. И вот Том Уэйтс относится к одному из таких фаворитов. В эту же компанию входят Леонард Коэн или ваш любимый итальянец Паоло Контэ. Я подумал: что объединяет таких разных людей? Мне кажется, что хриплый голос, мне кажется, что любят тех, кто похож на Высоцкого.
Соломон Волков: Правильно, я с вами согласен. Автором этой биографии Тома Уэйтса является журналист Барни Хоскинс, и, что интересно, Уэйтс с ним отказался сотрудничать по этому поводу. Сам не дал ни одного интервью для этой книги и запретил это делать своим друзьям. Тем не менее, журналист оказался достаточно дотошным человеком, перерыл все известные и неизвестные материалы и, в том числе, поговорил с людьми, которые все-таки согласились с ним разговаривать о Уэйтсе, которые его знают. И там довольно много любопытного выяснилось. Родители у Уэйтса - учителя, то есть он родился в культурной, интеллигентной семье, правда, отец его бросил, когда тому было 10 лет только. Родился он в Калифорнии, довольно рано начал выступать как профессиональный певец. Причем сначала он учился как пианист, а потом он работал с очень известным рок музыкантом Фрэнком Заппой. Это, кстати, любимый рок музыкант Пьера Булеза.
Александр Генис: Любимый музыкант Вацлава Гавела.
Соломон Волков: Когда он выступал с Заппой, его регулярно освистывали, а он, чтобы перекрыть этот свист, гомон и неприятие публики, все время возвышал и напрягал голос. И считается, что именно выступая в концертах с Заппой, он и создал свой специфический рычащий баритон. Самое любопытное относительно Уэйтса это, как и в случае с Высоцким, в значительной степени, вы же помните, что поклонники Высоцкого в Советском Союзе были убеждены, что он был в штрафбате, что он был в лагере, что он был уголовником.
Александр Генис: Героя его воспринимали, как автора.
Соломон Волков: Конечно, у Высоцкого была трудная жизнь, но все-таки не такая трудная, какой себе ее воображали его поклонники. Мне кажется, что и поклонникам Тома Уэйтса тоже кажется, что он, подобно блоковскому герою, должен быть пригвожден к трактирной стойке. Нет, это совсем не так, может быть, в молодости это и было так, но он встретил замечательную женщину, актрису, которая, как считается, его совершенно очистила, он перестал пить, он даже не курит, много времени проводит со своими тремя детьми, и вот этот имидж выпивохи и несчастнейшего человека сохраняет исключительно для своего творчества.
Александр Генис: Это мне напоминает один мой разговор с Сорокиным, который мне сказал, что все шестидесятники всегда стремились к нравственным проблемам и при этом вели себя необычайно развратно в личной жизни. С московскими концептуалистами, к которым Сорокин себя причисляет, все совершенно наоборот. Они писали и продолжают писать чудовищные вещи, оставаясь при этом хорошими семьянинами и очень нравственными людьми. Сорокин действительно замечательный семьянин, у него две чудные дочки, жена, которую он очень любит, и он совершенно не похож на своих героев. Но попробуй, докажи это читателям, которые считают Сорокина монстром.
Соломон Волков: Во всяком случае, как сказал один из поклонников Тома Уэйтса, по-моему, замечательным образом: “Кому нужны выпивка и наркотики, если на свете есть Том Уэйтс?”.
Александр Генис: “Личная нота”
Соломон Волков: Сейчас стоят замечательные теплые летние вечера в Нью-Йорке, и из окон нашей квартиры виден Гудзон и закат на Гудзоне. И вот мне очень нравится смотреть на эти гудзонские закаты под музыку Грига в исполнении Михаила Плетнева. И специфически, мне кажется, подходит под такой нью-йоркский летний вечер пьеса Грига, которая так и называется “Летний вечер”. Кажется, что это не может быть Григ, которого Дебюсси, его современник, язвительно сравнивал с подсолнухом, потому что у него так волосы торчали во все стороны - типичный сельский житель маленькой страны. А на самом деле такая тихая, скоромная, непритязательная музыка Грига, в очень изысканном исполнении Михаила Плетнева, дивно слушается в нью-йоркские летние вечера.
Александр Генис: А теперь - “Гоголиада” - наш цикл, приуроченный к 200-летию Гоголя.
Соломон Волков: Сегодня героем нашим, то есть, человеком, который сочинил нечто на гоголевский сюжет, будет композитор Михаил Гнесин, который родился в 1883, а умер в 1957 году чрезвычайно уважаемым и почитаемым членом композиторской общины Советского Союза. А начинал он как отчаянный модернист и, в частности, в 1926 году написал музыку для авангардного спектакля Мейерхольда “Ревизор” по Гоголю.
Александр Генис: Вы знаете, Соломон, это звучит потрясающе, но я этот спектакль видел.
Соломон Волков: Каким же образом?!
Александр Генис: Я понимаю, что это вызывает, конечно же, недоверие, но дело в том, что в Нью-Йорке лет 20 или 25 назад появилась экспериментальная труппа, которая занималась восстановлением исторических спектаклей. И вот они восстановили спектакль Мейерхольда по записям, по свидетельствам современников, по дневникам участников. Это была огромная историческая работа, они восстановили, поставили и представляли этот спектакль в Нью-Йорке, было 41 человек в зале, больше не влезало, я сам посчитал, и это был спектакль, конечно, совершенно поразительный, потому что Мейерхольд сохранился в Нью-Йорке. Все это выглядело, как я представляю себе, именно по мейерхольдовски, потому что вся эта братия чиновничья ходила хороводом по сцене, каждый курил трубку, и постепенно дым от этого табака полностью заполнил сцену, и в этой сцене происходило что-то невнятное с криками и визигами. В общем, это было примерно так, как Ильф и Петров описывали спектакль, это тоже был Мейерхольд, но только постановка была “Женитьбы”. Сильнейшее впечатление на меня произвела эта постановка, я думаю, что мне повезло, потому что редко такой случай представляется кому бы то ни было увидеть живого, так сказать, Мейерхольда.
Соломон Волков: Среди прочих новаций мейерхольдовских в этом спектакле была еще и такая. У него в сцене, после помолвки Хлестакова с Марьей Антоновной, объявлялась эта помолвка на балу у городничего, и там появлялся непредусмотренный Гоголем еврейский оркестрик, который, по замыслу Мейерхольда, создавал специфически провинциальную атмосферу этого всего дела. И Гнесин написал замечательную музыку для этого оркестрика. Это как бы такое двойное отстранение – он изобразил нам, как он представляет себе еврейский оркестр того времени, той, гоголевской эпохи, должен был бы играть кадриль по-еврейски. То есть еврейскую кадриль на балу у городничего.
