На 97-м году жизни умер Сергей Михалков – главный государственный поэт двух стран, самый свободный человек Советского Союза.
За несколько дней до смерти Сергея Михалкова в Москве после реконструкции открыли вестибюль станции метро "Курская". Все, как было при постройке. В том числе – строчка из оригинального варианта гимна СССР: "Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил". Ближе к куполу, чтобы все видели.
Неизвестно, успел ли об этом узнать Михалков – прошедший путь от нескладного, не умеющего держаться на публике детского автора к статусу государственного поэта двух стран, Советского Союза и Российской Федерации. Но, судя по всему, едва ли эта новость смогла бы вызвать у него сколько-нибудь сильные чувства. Не потому, что Сергей Владимирович уже умирал – скорее, в силу того, как он жил.
Парадокс: самый политически востребованный поэт СССР и РФ был едва ли не самым аполитичным гражданином этих стран. "Убеждения Михалкова" – оксюморон, пожалуй, более яркий, чем "холодный огонь". Ему нравилась любая власть – возможно, в силу понимания ее конечности в рамках даже одной человеческой жизни; смотря как прожить, конечно. Михалков жил во времена двенадцати – ровно дюжины - правителей и как минимум четырех режимов: царский, "керенский", советский, российский - не говоря о различных системных вариациях внутри двух последних. Вариациях, жизненно важных для населения той или иной страны, включая ее руководителей. За безусловным вычетом одного ее жителя: Михалкова С.В.
Он колебался в согласии с разнонаправленными – и в силу этого, сломавшими куда менее гибких и куда более рефлексирующих людей, чем он – линиями. Как тростник – безусловно, мыслящий и умеющий талантливо выразить требуемую мысль в рифмах. Неважно, чем требуемую – вдохновением или разнарядкой. Но так, чтобы, когда надо, и читали все – как "Дядю Степу". И слушали стоя - все три раза.
Подобно голливудскому терминатору Т-1000 – не прямолинейному цельнометаллическому, который Шварценеггер, а его куда более высокотехнологичному сопернику – Михалков с легкостью принимал любую удобную для насущной жизни форму. Будь то депутат Верховного Совета СССР от Чечено-Ингушской АССР или полноправный наследник дворянского рода Михалковых, восходящего к постельничему одного из государей. Мог бы стать и демократом, если что. В конце концов, это тоже своего рода свобода – осознанная и не омрачаемая теми же убеждениями необходимость делать все, что в данный момент требуется партиям и правительствам. Для того, чтобы оставаться Сергеем Михалковым на территории, которую он сам назначил себе в качестве подведомственной: судьбы стран интересовали его гораздо меньше, чем то, что происходит в родовом гнезде на Николиной Горе.
Он, безусловно, умел жить. Сумел и умереть под стать жизни – в своей постели, окруженный почитанием одних и злорадством других. Всех тех, на кого всю жизнь он смотрел с высоты того самого хрестоматийного милиционера.
Неизвестно, успел ли об этом узнать Михалков – прошедший путь от нескладного, не умеющего держаться на публике детского автора к статусу государственного поэта двух стран, Советского Союза и Российской Федерации. Но, судя по всему, едва ли эта новость смогла бы вызвать у него сколько-нибудь сильные чувства. Не потому, что Сергей Владимирович уже умирал – скорее, в силу того, как он жил.
Парадокс: самый политически востребованный поэт СССР и РФ был едва ли не самым аполитичным гражданином этих стран. "Убеждения Михалкова" – оксюморон, пожалуй, более яркий, чем "холодный огонь". Ему нравилась любая власть – возможно, в силу понимания ее конечности в рамках даже одной человеческой жизни; смотря как прожить, конечно. Михалков жил во времена двенадцати – ровно дюжины - правителей и как минимум четырех режимов: царский, "керенский", советский, российский - не говоря о различных системных вариациях внутри двух последних. Вариациях, жизненно важных для населения той или иной страны, включая ее руководителей. За безусловным вычетом одного ее жителя: Михалкова С.В.
Он колебался в согласии с разнонаправленными – и в силу этого, сломавшими куда менее гибких и куда более рефлексирующих людей, чем он – линиями. Как тростник – безусловно, мыслящий и умеющий талантливо выразить требуемую мысль в рифмах. Неважно, чем требуемую – вдохновением или разнарядкой. Но так, чтобы, когда надо, и читали все – как "Дядю Степу". И слушали стоя - все три раза.
Подобно голливудскому терминатору Т-1000 – не прямолинейному цельнометаллическому, который Шварценеггер, а его куда более высокотехнологичному сопернику – Михалков с легкостью принимал любую удобную для насущной жизни форму. Будь то депутат Верховного Совета СССР от Чечено-Ингушской АССР или полноправный наследник дворянского рода Михалковых, восходящего к постельничему одного из государей. Мог бы стать и демократом, если что. В конце концов, это тоже своего рода свобода – осознанная и не омрачаемая теми же убеждениями необходимость делать все, что в данный момент требуется партиям и правительствам. Для того, чтобы оставаться Сергеем Михалковым на территории, которую он сам назначил себе в качестве подведомственной: судьбы стран интересовали его гораздо меньше, чем то, что происходит в родовом гнезде на Николиной Горе.
Он, безусловно, умел жить. Сумел и умереть под стать жизни – в своей постели, окруженный почитанием одних и злорадством других. Всех тех, на кого всю жизнь он смотрел с высоты того самого хрестоматийного милиционера.
