Наступает новый учебный год - время отвести детей в школы и поговорить о школьном образовании.
У меня первое сентября наступило досрочно - 31 августа. Не знаю, с чего у школьного руководства вдруг такое рвение, но дети пошли в школу с понедельника.
Слушая речи учителей, мне пришло в голову следующее: существует множество традиций, что понимать под хорошим образованием, что считать хорошим учебником, какой должна быть хорошая учебная программа и какой он - хороший учитель.
Я умышленно не говорю здесь о плохих учителях - не очень хорошо знающих свой предмет, не желающих никого ничему учить, ненавидящих своих учеников.
Нет, в праздничный день начала учебного года поговорим о хорошем. В нем тоже немало проблем.
Я не могу с уверенностью говорить о нынешнем положении в этой области, поскольку закончил школу двадцать лет назад, однако, думаю, ничего радикально не изменилось.
Школа, которую я закончил, была одной из лучших в стране, с превосходными учителями-энтузиастами, порой я с удовольствием вспоминаю случаи из школьной жизни и всяческие проделки, я благодарен за многое, чему меня там научили, но есть вещи, которых я не хотел бы своим детям.
Я не уверен, что мне нравятся устоявшиеся формы отношений между учителем и учеником.
Учитель часто предстает просвещенным тираном, который несет благо, порой насильно, темным подданным.
Если тиран не очень просвещен, наступают худшие формы тирании - подавление ради подавления, и единственное, чему тогда учит школа - это как подчиняться и как подчинять. Это школа имени Николо Макиавелли, соответственно, с моралью 500-летней давности. Но мы не говорим сегодня о худшем.
Пусть учитель просвещен и хочет блага ученикам. Но что есть это благо?
У меня было два знаменитых, блестящих учителя математики. Один из них мне ужасно нравился - чувством юмора и общим колоритом. Оба - чрезвычайно интеллигентные люди, и, однако, оба легко могли оскорбить вызванного к доске ученика, нелицеприятно отозвавшись о его способностях.
Я вовсе не хочу противопоставить учительской просвещенной тирании либертарианство позднеперестроечной школы, напоминавшее анархию, где ученики порой могли определять, ходить им на уроки или нет. Кроме того, мой собственный пример не очень хорош - я учился в специальной математической школе, где от детей ждут определенного уровня знаний по профильному предмету, подобно университету.
Тем не менее, это была школа, а цель школы не в том, чтобы научить математическому анализу или, скажем, органической химии. Реформа советского школьного математического образования, проведенная в свое время гениальным, скажем прямо, математиком Андреем Колмогоровым, вызвала много споров - одаренные в этой области дети могли понять более формализованные научные методы, спецшколы и система школьных олимпиад были социальным лифтом, позволявшим находить талантливых детей повсюду в стране и поднимать их к вершинам науки. Это было хорошо. Но для большинства учеников математика осталась сложным непонятным предметом, и это плохо.
Цель школы - не найти таланты, а дать каждому ребенку в каждой области столько, сколько он сможет взять. Школа - большая работа для детей. Учебная программа должна не подгонять их под себя, а подстраиваться, давая требовательный выбор. Домашние задания должны быть по силам - не слишком просты и не чересчур сложны. Учителя тут - проводники и помощники, а не повелители. Объяснять предмет просто тем, кто не может понять сложного, а тех, кто может понять, готовить к высшей школе. Дети не должны становиться жертвами интеллектуального экстремизма - неумный, значит, недостойный. У каждого ребенка есть своя сильная сторона, и никто не может сказать, что математика пригодится в жизни больше умения хорошо бегать или точно рисовать. Но что больше всего пригодится в жизни - это умение признавать равноправие разных способностей и равноценность разных людей - терпимость, которой порой так не хватает обществу и которой так хорошо было бы научить с детства.
У меня первое сентября наступило досрочно - 31 августа. Не знаю, с чего у школьного руководства вдруг такое рвение, но дети пошли в школу с понедельника.
Слушая речи учителей, мне пришло в голову следующее: существует множество традиций, что понимать под хорошим образованием, что считать хорошим учебником, какой должна быть хорошая учебная программа и какой он - хороший учитель.
Я умышленно не говорю здесь о плохих учителях - не очень хорошо знающих свой предмет, не желающих никого ничему учить, ненавидящих своих учеников.
Нет, в праздничный день начала учебного года поговорим о хорошем. В нем тоже немало проблем.
Я не могу с уверенностью говорить о нынешнем положении в этой области, поскольку закончил школу двадцать лет назад, однако, думаю, ничего радикально не изменилось.
Школа, которую я закончил, была одной из лучших в стране, с превосходными учителями-энтузиастами, порой я с удовольствием вспоминаю случаи из школьной жизни и всяческие проделки, я благодарен за многое, чему меня там научили, но есть вещи, которых я не хотел бы своим детям.
Я не уверен, что мне нравятся устоявшиеся формы отношений между учителем и учеником.
Учитель часто предстает просвещенным тираном, который несет благо, порой насильно, темным подданным.
Если тиран не очень просвещен, наступают худшие формы тирании - подавление ради подавления, и единственное, чему тогда учит школа - это как подчиняться и как подчинять. Это школа имени Николо Макиавелли, соответственно, с моралью 500-летней давности. Но мы не говорим сегодня о худшем.
Пусть учитель просвещен и хочет блага ученикам. Но что есть это благо?
У меня было два знаменитых, блестящих учителя математики. Один из них мне ужасно нравился - чувством юмора и общим колоритом. Оба - чрезвычайно интеллигентные люди, и, однако, оба легко могли оскорбить вызванного к доске ученика, нелицеприятно отозвавшись о его способностях.
Я вовсе не хочу противопоставить учительской просвещенной тирании либертарианство позднеперестроечной школы, напоминавшее анархию, где ученики порой могли определять, ходить им на уроки или нет. Кроме того, мой собственный пример не очень хорош - я учился в специальной математической школе, где от детей ждут определенного уровня знаний по профильному предмету, подобно университету.
Тем не менее, это была школа, а цель школы не в том, чтобы научить математическому анализу или, скажем, органической химии. Реформа советского школьного математического образования, проведенная в свое время гениальным, скажем прямо, математиком Андреем Колмогоровым, вызвала много споров - одаренные в этой области дети могли понять более формализованные научные методы, спецшколы и система школьных олимпиад были социальным лифтом, позволявшим находить талантливых детей повсюду в стране и поднимать их к вершинам науки. Это было хорошо. Но для большинства учеников математика осталась сложным непонятным предметом, и это плохо.
Цель школы - не найти таланты, а дать каждому ребенку в каждой области столько, сколько он сможет взять. Школа - большая работа для детей. Учебная программа должна не подгонять их под себя, а подстраиваться, давая требовательный выбор. Домашние задания должны быть по силам - не слишком просты и не чересчур сложны. Учителя тут - проводники и помощники, а не повелители. Объяснять предмет просто тем, кто не может понять сложного, а тех, кто может понять, готовить к высшей школе. Дети не должны становиться жертвами интеллектуального экстремизма - неумный, значит, недостойный. У каждого ребенка есть своя сильная сторона, и никто не может сказать, что математика пригодится в жизни больше умения хорошо бегать или точно рисовать. Но что больше всего пригодится в жизни - это умение признавать равноправие разных способностей и равноценность разных людей - терпимость, которой порой так не хватает обществу и которой так хорошо было бы научить с детства.
