Ключевые слова этой недели – "Русская премия". Во вторник был оглашен шорт-лист конкурса с таким названием. Слово одному из членов жюри, поэту и переводчику, рижанину Сергею Морейно.
– Это премия, которая присуждается писателям, живущим вне России и пишущим по-русски. В этом году, в отличие от предыдущих, на "Русскую премию" мог претендовать любой человек, пишущий по-русски, живи он в странах постсоветского пространства, в дальнем зарубежье, где угодно. В шорт-лист вошли работы, которые, на мой взгляд, наиболее ясно и легко прочитываются с первого раза. Не могу судить, хорошо это или плохо, но я думаю, что это связано с тем, что мозг членов жюри и мой, в частности, просто-напросто перегружен тем количеством проблем и сложной, конфликтной литературы, которую мы прочитали за последние 10 лет.
Но нас-то сейчас интересует не проблематика этих произведений, а их язык. "Русская премия" дает уникальную возможность проследить, какие перемены происходят в лексике и строе русской речи на территориях, где она не является доминирующей. Кроме того, – как эти процессы отражаются в литературных текстах. Вот каковы впечатления председателя жюри премии, главного редактора журнала "Знамя" Сергея Чупринина:
– В этом году на конкурс поступило более 430 произведений. В области поэзии лауреатами и финалистами стали, cкажем, поэт из Украины, поэт из США и поэт из Латвии. То же самое и в области крупной прозы. Там представлены романы, написанные в Эстонии, в Израиле и в Армении.
– Вот смотрите, какой огромный разброс стран, где бытует в той или другой степени русский язык!
– Уже в прошлом году я заметил, да и в этом году обнаруживаю, что литературные произведения распадаются на два примерно массива, – тематических, стилистических, языковых. Это произведения, которые связаны с прежней жизнью авторов в России или – раньше – в Советском Союзе, и произведения, написанные, как правило, таким вот нормативным русским языком, тем русским языком, которым полагается писать русскую прозу, без каких-то стилистических, языковых и прочих изысков и вкраплений.
Так, например, в прошлом году первую премию в разряде "Большая проза" получил роман Бориса Хазанова "Вчерашняя вечность". Это роман писателя, который уже много лет живет в Германии, но роман о том, какой была жизнь в России в 20-е, 30-е, 40-е, 50-е годы. И, разумеется, роман написан языком тургеневским, чистым, ясным, дистиллированным даже, избегающим каких-то варваризмов или каких-то современных вкраплений. А другой тип прозы – это, как правило, о том, что творится в странах пребывания русскоязычных, русских писателей, о каких-то современных, актуальных проблемах и каких-то делах. Вот там уже язык выступает в очень интересной маркирующей роли, его базой становится язык, на котором все мы здесь разговариваем по-прежнему, но с огромным вкраплением иноязычных слов, выражений, фразеологизмов, каких-то речевых оборотов.
А в случае со стихами ты видишь, что на авторов влияет не только русская культура, не только русский язык, но и культура страны пребывания. Скажем, когда ты читаешь стихи многих поэтов из Эстонии, Латвии или Литвы, ты видишь, что как современная, так и классическая латвийская, эстонская и литовская литературы повлияли на них немногим меньше, чем русская классика и русская традиция. Речь идет именно о языке. Здесь нередки новые слова, или просто калькированные с иноязычных выражений, или трансформированные, переделенные, русифицированные.
– Можете припомнить какой-нибудь пример?
– Роман эстонского русского писателя Андрея Иванова "Горсть праха", чрезвычайно интересный, – это роман, воспроизводящий жизнь, переживания этнически русского человека, который из Эстонии отправился на заработки в Данию, затем в Швецию, затем вернулся снова в Эстонию. Он почти не бывает в России, он уже почти забыл Россию, и связью остается только русский язык.
Но этот язык, как написано в тексте, немножко "трансформированный и чужеватый".
– Это премия, которая присуждается писателям, живущим вне России и пишущим по-русски. В этом году, в отличие от предыдущих, на "Русскую премию" мог претендовать любой человек, пишущий по-русски, живи он в странах постсоветского пространства, в дальнем зарубежье, где угодно. В шорт-лист вошли работы, которые, на мой взгляд, наиболее ясно и легко прочитываются с первого раза. Не могу судить, хорошо это или плохо, но я думаю, что это связано с тем, что мозг членов жюри и мой, в частности, просто-напросто перегружен тем количеством проблем и сложной, конфликтной литературы, которую мы прочитали за последние 10 лет.
Но нас-то сейчас интересует не проблематика этих произведений, а их язык. "Русская премия" дает уникальную возможность проследить, какие перемены происходят в лексике и строе русской речи на территориях, где она не является доминирующей. Кроме того, – как эти процессы отражаются в литературных текстах. Вот каковы впечатления председателя жюри премии, главного редактора журнала "Знамя" Сергея Чупринина:
– В этом году на конкурс поступило более 430 произведений. В области поэзии лауреатами и финалистами стали, cкажем, поэт из Украины, поэт из США и поэт из Латвии. То же самое и в области крупной прозы. Там представлены романы, написанные в Эстонии, в Израиле и в Армении.
Язык выступает в очень интересной маркирующей роли, его базой становится язык, на котором все мы здесь разговариваем по-прежнему, но с огромным вкраплением иноязычных слов, выражений, фразеологизмов, каких-то речевых оборотов
– Вот смотрите, какой огромный разброс стран, где бытует в той или другой степени русский язык!
– Уже в прошлом году я заметил, да и в этом году обнаруживаю, что литературные произведения распадаются на два примерно массива, – тематических, стилистических, языковых. Это произведения, которые связаны с прежней жизнью авторов в России или – раньше – в Советском Союзе, и произведения, написанные, как правило, таким вот нормативным русским языком, тем русским языком, которым полагается писать русскую прозу, без каких-то стилистических, языковых и прочих изысков и вкраплений.
Так, например, в прошлом году первую премию в разряде "Большая проза" получил роман Бориса Хазанова "Вчерашняя вечность". Это роман писателя, который уже много лет живет в Германии, но роман о том, какой была жизнь в России в 20-е, 30-е, 40-е, 50-е годы. И, разумеется, роман написан языком тургеневским, чистым, ясным, дистиллированным даже, избегающим каких-то варваризмов или каких-то современных вкраплений. А другой тип прозы – это, как правило, о том, что творится в странах пребывания русскоязычных, русских писателей, о каких-то современных, актуальных проблемах и каких-то делах. Вот там уже язык выступает в очень интересной маркирующей роли, его базой становится язык, на котором все мы здесь разговариваем по-прежнему, но с огромным вкраплением иноязычных слов, выражений, фразеологизмов, каких-то речевых оборотов.
А в случае со стихами ты видишь, что на авторов влияет не только русская культура, не только русский язык, но и культура страны пребывания. Скажем, когда ты читаешь стихи многих поэтов из Эстонии, Латвии или Литвы, ты видишь, что как современная, так и классическая латвийская, эстонская и литовская литературы повлияли на них немногим меньше, чем русская классика и русская традиция. Речь идет именно о языке. Здесь нередки новые слова, или просто калькированные с иноязычных выражений, или трансформированные, переделенные, русифицированные.
– Можете припомнить какой-нибудь пример?
– Роман эстонского русского писателя Андрея Иванова "Горсть праха", чрезвычайно интересный, – это роман, воспроизводящий жизнь, переживания этнически русского человека, который из Эстонии отправился на заработки в Данию, затем в Швецию, затем вернулся снова в Эстонию. Он почти не бывает в России, он уже почти забыл Россию, и связью остается только русский язык.
Но этот язык, как написано в тексте, немножко "трансформированный и чужеватый".
