Александр Генис: Когда политика приносит только тревожные новости, когда газеты полны катастрофами, террором и переворотами, когда финансы ненадежны, будущее темно, а настоящее – опасно, отдушина – в погоде. Смена сезонов наделяют и смущенную душу гармонией. Все тут происходит само собой, а нам остается только наслаждаться нарядной метаморфозой природы, безразличной и прекрасной. Она живет отдельно от нас, позволяя собой любоваться, ничего от нас не требуя. Как говорят китайцы - “не надо помогать весне”. Тем более – в Нью-Йорке, где она коротка и стремительна. Еле успели растаять последние сугробы у меня во дворе, как термометр сошел с ума и показал 32 градуса: погода для августа, а не для апреля. Вскоре, впрочем, все вернулось к норме, но, говорят синоптики, ненадолго. А пока надо успеть насладиться коротким промежутком между долгой зимой и бесконечным нью-йоркским летом, и лучше всего это сделать на самом популярном в весеннем городе цветочном шоу – выставке кубинских орхидей в Ботаническом саду Бронкса.
Ежегодная выставка орхидей, которой открывается весенний сезон в Нью-Йорке, принадлежит к одному из самых, прямо скажем, снобистских мероприятий в светском календаре. В круг любителей орхидей входят богатые и знаменитые. Хобби это - дорогое и “породистое”, как скачки. Поэтому на выставке можно встретить дам в изобретательных шляпах, джентльменов в бабочках, старушек в шалях и вуалях и другую фауну из хорошего общества и прежнего времени. Общую атмосферу “бель эпок” усугубляет место действия – самая большая оранжерея в мире, которую возвели сто лет назад по всем правилам викторианского инженерного мастерства. Ажурная, как Эйфелева башня, оранжерея – свой мир под крышей, который гораздо лучше и уж точно красивее нашего.
Но это лишь одно из чудес Ботанического сада, который отразил в своей истории столь эксцентрические особенности Нового Света, что о них стоит напомнить.
Диктор: В конце Х1Х века ботаник Колумбийского университета Натаниэль Бриттон и его молодая жена, тоже ботаник, Элизабет, отправились в Англию проводить медовый месяц. В Лондоне они посетили лучший в то время Королевский ботанический сад “Кью Гарден”. Чета ученых вернулась в Нью-Йорк с твердым намерением организовать такой же сад в Америке. 18 апреля 1891 года отцы города с помощью частных пожертвований купили у табачного магната Пьера Лорилада землю под сад в северном Бронксе. В благотворительной акции участвовали знаменитые богачи Нью-Йорка: Карнеги, Вандербильт, Морган. Уже через пять лет после покупки Сад был открыт. Его первым директором назначили, конечно же, Натаниэля Бриттона. В саду Бронкса работали лучшие архитекторы своего времени. Их усилиями построена самая большая ажурная оранжерея. Пегги Рокфеллер, страстная любительница роз, особенно – красных, подарила саду дивный розарий. Японцы привезли свои сосны, мексиканцы – коллекцию редких кактусов. Каждую весну тут проходят выставки орхидей мирового значения. А всего сейчас в саду более миллиона растений.
Александр Генис: Пока во всей этой истории ни так уж много американской специфики, но она проявится, стоит только посетителю забраться вглубь сада. Дело в том, что если в Старом Свете ботанический сад нужно было насадить и устроить, в Новом его можно было просто огородить. Примерно четверть сада составляет последний девственный лес на территории города Нью-Йорк. Понимая всю ценность этого ископаемого чуда, ботаники заботливо окружили дорожками чащу по берегам реки Бронкс, оставив все, как было до прихода белых.
Эта история – не просто курьез. Если угодно, это - притча, объясняющая разницу в культурной ориентации жителей Нового и Старого Света.
Зелень европейских городов – вторичный продукт цивилизации. Тут каждый сквер – погост. Корни деревьев, растущих на богатом перегное культуры, путаются в руинах тесной средневековой жизни. В Америке, как часто кажется, а иногда (как это случилось с нашим Ботаническим садом) и бывает, природу просто огородили – забором, улицей, городом.
Орхидеи, однако, никак не вяжутся с простотой и естественностью, которую культивирует Ботанический сад Нью-Йорка. Это – цветок изломанный, капризный, даже декадентский. К природе это шоу имеет примерно то же отношение, что выставка комнатных собак. Исходное сырье ничем не напоминает готовый продукт. Даже если все эти красавицы и растут где-то в диком виде, здесь они живут, как в роскошном гареме: к каждому цветку проведена персональная поилка.
В ответ на заботу орхидеи делятся своей очень своеобразной красотой. Как стихи Бодлера или Северянина, она требует от нас особого настроения – бал при свечах, экзотика маскарада, почти пошлая в своей чрезмерности красивость. А тут еще запах, который не всегда бывает ароматом. Одни орхидеи благоухают шоколадом, от других несет сырым мясом.
Зато цветом орхидей Бог не обидел. Самые резкие сочетания, которые не пойдут никакой манекенщице, эти цветы смело носят на людях, и, что важнее, они всем нравятся, прежде всего - насекомым. Самый странный из экспонатов – звездная орхидея. Она хранит нектар на такой глубине, что добраться до него может только обладатель непомерного хоботка. Именно такое насекомое предсказал Дарвин, увидав звездную орхидею, и оказался прав, когда насекомое сумели – лишь недавно - снять за охотой.
Среди посетителей выставки было множество экспертов, которые обращаются к орхидеям на “вы” и по латыни. Но было немало и тех, кто, как мы, болтались по галереям без всякого порядка, наслаждаясь яркими, как у Матисса, пятнами цвета. Апофеоз выставки – начальная экспозиция. В центральном бассейне отражались сотни разных цветов, увивающих копию знаменитой статуи из Гаваны – Ла Джиралдилья, которую считают патронессой города.
И это придает выставке политический оттенок. Устроенная выходцами, точнее - беженцами, с Кубы, выставка должна показать красоту острова – не только, каким он был, но и каким он вновь, как многие надеются, вскоре станет. Орхидея тут - залог и символ красивого будущего.
Сегодняшний выпуск “Картинок с выставки” продолжит Соломон Волков, которого я попросил раскрыть цветочную тему в музыке. Соломон, музыкальная фауна представлена довольно хорошо, и это понятно – ведь животные умеют говорить, во всяком случае издавать звуки. Поэтому у нас есть “Карнавал животных” Cен-Cанса. А как музыкальная флора существует?
Соломон Волков: Ну, цветы это довольно банальная тема. Ведь цветы это традиционно тема, связанная с сексом, потому что цветы соответствующим образом эротически пахнут, они издают иногда даже удушающий запах.
Александр Генис: Особенно орхидеи, о которых мы говорили.
Соломон Волков: А с другой стороны, цветы часто по форме своей напоминают гениталии - как женские, так и мужские.
Александр Генис: Кроме этого, есть еще и язык цветов, на котором говорят возлюбленные, где, как я проверил в специальном “Словаре языка цветов”, существует 600 терминов. Представляете себе, какой это богатый язык! То есть можно целиком написать роман исключительно языком цветов.
Соломон Волков: Что касается музыки, то традиционно это, конечно, любовная тема, там, где появляются цветы, и опять-таки, по понятным соображениям, в большинстве своем эта музыка связана с каким-то текстом. Мне представилось любопытным посмотреть, как стилистически разнятся музыкальные фрагменты, относящиеся к цветам, как эта тема была представлена в музыке на протяжении веков. И начну я с 17-го века, с композитора по имени Роберт Джонсон, который был придворным музыкантом при дворе Якова Первого. И он писал музыку к пьесам своего однофамильца Бена Джонсона, очень популярного драматурга.
Александр Генис: Я даже смотрел однажды его пьесу в Паневежисе, в знаменитом театре Мельтиниса. Вы представляете себе, какие были интересы в Риге у школьника, который поехал на автобусе в Паневежис смотреть на литовском языке пьесу эпохи Возрождения, где главную роль играл Бонионис? И все это было в норме в то время. Мне трудно представить себе нынешнего школьника, который бы сделал что-нибудь подобное.
Соломон Волков: И как вам понравилась пьеса Бена Джонсона?
Александр Генис: Пьесу я плохо понял, но постановка была совершенно замечательная - она была сюрреалистической, и все ходили в таких огромных пузырях, как будто бы они сошли с картин Босха. Во всяком случае, впечатление было сильное.
Соломон Волков: Что касается Роберта Джонсона, композитора, то он о цветах вспомнил в своем мадригале, это английский мадригал, который мы покажем в весьма вольной обработке певца Джона Поттера, с его ансамблем, который даже включает саксофон. Но сам Поттер поет убедительно очень и, главное, жалостливо, как бы слезливо. А я, когда попытался перевести текст, то у меня, неожиданно даже для меня, поскольку никогда этим не баловался, получилось нечто в стихах. Не судите, Саша, слишком строго:
Гуляя летом по лугам, увидел деву юну там,
Она рвала в лугах цветы, и плакала: “Увы, где ты?”
Александр Генис: Да, действительно, слезливо.
Соломон Волков: А музыка - красивая.
Другой музыкальный пример, связанный с цветами, уже относится к 19-му веку. Это всем известная опера “Фауст” Шарля Гуно. Французская опера это вообще отдельный феномен, который, я должен сказать, я только в сравнительно недавние годы стал ценить и стал получать от него удовольствие. Мне всегда казалось, что есть потрясающая опера, может быть, лучшая опера всех времен и народов, это “Кармен”, а все остальное - это, что называется, второй ряд. Но нет, сейчас я так не думаю, и очень ценю, в частности, конечно, и “Фауста”.
Александр Генис: Особенно, если вспомнить - “Сатана там правит бал, люди гибнут за металл”.
Соломон Волков: Но нужно уметь через это перейти. А мне весьма привлекателен романс влюбленного в Маргариту студента Зибеля “Расскажите вы ей, цветы мои”. Дирижер Ричард Бонинг, Лондонский симфонический оркестр и меццо-сопрано Маргрет Элкинс.
И, наконец, век 20-й. Странное, необычное сочинение. Молодой Стравинский озвучил три стихотворения символистского поэта Константина Бальмонта, и сделал он это в очень странном стиле. Тексты - псевдо-фольклорные, а стиль Стравинского чрезвычайно изысканный и гораздо больше, чем на нечто русское, смахивает на японскую музыку.
Александр Генис: Что, надо сказать, очень точно говорит о биографии Бальмонта, который был в Японии, чрезвычайно интересовался культурой этой страны, переводил эту поэзию и оставил сильное впечатление на японцев. Я как раз недавно был в Японии, и там есть целое направление, исследующее пребывание Бальмонта в Японии и влияние Японии на стихи символистов вообще, и на Бальмонта, в частности.
Соломон Волков: Японистика в бальмонтистике, если так можно выразиться.
Александр Генис: Вы сегодня хотите говорить только стихами.
Соломон Волков: Так вот это “Незабудочка-цветочек/Очень ласково цветет”, - таковы cтихи у Бальмонта. Они уже сами по себе достаточно выразительны. А поет Дон Апшоу, американское сопрано, и ее американский акцент в русских стихах добавляет, по-моему, экзотики в нашу цветочную тему.
