29 мая в Государственном Дарвиновском музее открылась выставка "Новый Ной и его ковчег" к 85-летию со дня рождения Джералда Даррелла.
Строго говоря, выставка открывается с опозданием в несколько месяцев – Джералд Малколм Даррелл родился 7 января 1925 года. Другое дело, что такой день рождения не грех отпраздновать и полгода спустя, тем более, если речь идет о выставке, организованной в стенах едва ли не лучшего из музеев Москвы – Дарвиновского.
Это как раз тот случай, когда объект выставки идеально совпадает с аудиторией музея. И дело даже не в том, что речь идет о площадке зоологического музея. Речь о том, что Дарвиновский – современный музей в европейском понимании этого слова, когда зритель неизменно оказывается по ту сторону пыльной музейной веревочки (которыми, к слову сказать, в здании на улице Вавилова и не пахнет). Когда выставка и ее просмотр становятся неким актом кооперации двух сторон. Именно об этом и мечтал Джералд Даррелл, чья жизнь, работа, книги, выступления, жены, лекции и телесериалы были посвящены лишь одной идее: добиться от всех кооперации в понимании того, что природа нуждается в милосердном отношении к себе. Через много лет эта мысль достигнет слуха каждого. А тогда, в середине 20-го века он был маргиналом, которого даже в зоологическом сообществе многие с раздражением называли "выскочкой" и "недоучкой". Последнее – вполне обоснованно.
Джералд Даррелл родился в Индии. Англичанин, сахиб, белый человек – горизонты мира для него с рождения были гораздо шире призрачных границ одного государства. В Индии, где жило несколько поколений семьи Даррелл ("Бого¬боязненное, бодрое, набожное наследие Мятежа..." – определение, данное семье старшим братом Даррелла) – они были Строителями Империи, со всеми вытекающими из этого последствиями. В Англии, куда Дарреллы перебрались после смерти отца семейства, они оказались полусвихнувшимися индийскими аборигенами, которые даже не удосужились дать младшему из детей хоть какое-то образование. Формально, Джералд Даррелл проучился всего несколько месяцев в одной из начальных школ Англии – мать забрала его из школы, чувствуя, что ребенку там неуютно. И что из этого вышло?
То, что книга Даррелла "Моя семья и другие звери" сегодня включена в Англии в список обязательной литературы для тех, кто сдает экзамен на аттестат зрелости. И впрямь, какой там аттестат, если экзаменуемый ничего не знает о личной жизни коловратки или крабовых пауков? Другое дело, что все эти хитросплетения Даррелл до конца жизни описывал с чудовищным количеством орфографических ошибок, при этом, сохраняя свой неповторимый стиль, который классик английской литературы и старший брат Лоренс Даррелл остроумно назвал "свежим, как лист салата".
Жанр дарреловских книг, где нет ни зауми, ни чернухи, ни рефлексии забракован сегодня интеллектуалами как решительно декадентский – ведь литература может быть какой угодно, но не обаятельной. Редкое качество: при всей своей сумасшедшей любви к зверью Даррелл умудрился и людей не выставлять грубыми чудовищами. С точки зрения литературоведения книги Даррелла, наверное, макулатура. Но это как раз тот случай, когда эта точка зрения нас не интересует – я имею в виду тех, у кого на книжной полке стоит томик Даррелла – изрядно потрепанный, но всегда на самом доступном месте. Кто из этого томика сделал свои главные открытия. Что простая садовая улитка – гермафродит. Что за всю историю острова Корфу на нем лишь однажды совершила посадку стая фламинго. И что можно ловить рыбу, забрасывая вместо блесны симпатичную самку.
Если у Даррелла загорается небо – то как глаз сойки. Если скрипит манишка – то как взвод сверчков. "Я лично не хотел бы жить в мире без птиц, без лесов, без животных всех размеров и видов", - написал он в своем завещании, ныне публикуемом во всех изданиях его книг. Даррелл мотался по всему свету и привез в своем багаже рейсом на Джерси то, без чего не хотел жить.
Книги Даррелла еще и отличная путевая проза. Пути Даррелла неисповедимы настолько, что даже аборигены не всегда решаются их повторить. Однако чистота жанра во всех случаях соблюдена безупречно. Он ищет и находит своих genius loci – "гениев места". В Пуанта-Норте – это нещадно истребляемый гуанако. На горе Брюса – птица ноторнис, подобно птице Феникс умершая и воскресшая. На Мадагаскаре – лупоглазый, тонкорукий ай-ай, получивший свое название от удивленных возгласов впервые увидевших его мальгашей. Эти гении щебечут, кусаются, задумчиво залезают пальцем в ухо путешественникам. Однако обо всем это мы знали не больше, чем о пристрастии Аристофана к рыбе, Мунка – к фотографированию, а Вагнера – к политиканству. Пока иные путешественники проторили дорогу к их месту обитания.
Для Даррелла все эти гении в чем-то равновелики; об одном из своих подопечных он написал: "дать исчезнуть с лица земли этому удивительному и загадочному животному представлялось столь же немыслимым, как, например, сжечь картину Рембрандта, устроить дискотеку в Сискстинской капелле или снести Акрополь, чтобы соорудить на его месте отель "Хилтон".
Остров Джерси, который и по сей день больше известен как офшорная зона, чем заповедник и трест по охране диких животных, - это единственный на планете приют гениев. Пока единственный. Сделать гениев общедоступными, как Бог, - это ли не счастливая идея!
Строго говоря, выставка открывается с опозданием в несколько месяцев – Джералд Малколм Даррелл родился 7 января 1925 года. Другое дело, что такой день рождения не грех отпраздновать и полгода спустя, тем более, если речь идет о выставке, организованной в стенах едва ли не лучшего из музеев Москвы – Дарвиновского.
Это как раз тот случай, когда объект выставки идеально совпадает с аудиторией музея. И дело даже не в том, что речь идет о площадке зоологического музея. Речь о том, что Дарвиновский – современный музей в европейском понимании этого слова, когда зритель неизменно оказывается по ту сторону пыльной музейной веревочки (которыми, к слову сказать, в здании на улице Вавилова и не пахнет). Когда выставка и ее просмотр становятся неким актом кооперации двух сторон. Именно об этом и мечтал Джералд Даррелл, чья жизнь, работа, книги, выступления, жены, лекции и телесериалы были посвящены лишь одной идее: добиться от всех кооперации в понимании того, что природа нуждается в милосердном отношении к себе. Через много лет эта мысль достигнет слуха каждого. А тогда, в середине 20-го века он был маргиналом, которого даже в зоологическом сообществе многие с раздражением называли "выскочкой" и "недоучкой". Последнее – вполне обоснованно.
Джералд Даррелл родился в Индии. Англичанин, сахиб, белый человек – горизонты мира для него с рождения были гораздо шире призрачных границ одного государства. В Индии, где жило несколько поколений семьи Даррелл ("Бого¬боязненное, бодрое, набожное наследие Мятежа..." – определение, данное семье старшим братом Даррелла) – они были Строителями Империи, со всеми вытекающими из этого последствиями. В Англии, куда Дарреллы перебрались после смерти отца семейства, они оказались полусвихнувшимися индийскими аборигенами, которые даже не удосужились дать младшему из детей хоть какое-то образование. Формально, Джералд Даррелл проучился всего несколько месяцев в одной из начальных школ Англии – мать забрала его из школы, чувствуя, что ребенку там неуютно. И что из этого вышло?
То, что книга Даррелла "Моя семья и другие звери" сегодня включена в Англии в список обязательной литературы для тех, кто сдает экзамен на аттестат зрелости. И впрямь, какой там аттестат, если экзаменуемый ничего не знает о личной жизни коловратки или крабовых пауков? Другое дело, что все эти хитросплетения Даррелл до конца жизни описывал с чудовищным количеством орфографических ошибок, при этом, сохраняя свой неповторимый стиль, который классик английской литературы и старший брат Лоренс Даррелл остроумно назвал "свежим, как лист салата".
Жанр дарреловских книг, где нет ни зауми, ни чернухи, ни рефлексии забракован сегодня интеллектуалами как решительно декадентский – ведь литература может быть какой угодно, но не обаятельной. Редкое качество: при всей своей сумасшедшей любви к зверью Даррелл умудрился и людей не выставлять грубыми чудовищами. С точки зрения литературоведения книги Даррелла, наверное, макулатура. Но это как раз тот случай, когда эта точка зрения нас не интересует – я имею в виду тех, у кого на книжной полке стоит томик Даррелла – изрядно потрепанный, но всегда на самом доступном месте. Кто из этого томика сделал свои главные открытия. Что простая садовая улитка – гермафродит. Что за всю историю острова Корфу на нем лишь однажды совершила посадку стая фламинго. И что можно ловить рыбу, забрасывая вместо блесны симпатичную самку.
Если у Даррелла загорается небо – то как глаз сойки. Если скрипит манишка – то как взвод сверчков. "Я лично не хотел бы жить в мире без птиц, без лесов, без животных всех размеров и видов", - написал он в своем завещании, ныне публикуемом во всех изданиях его книг. Даррелл мотался по всему свету и привез в своем багаже рейсом на Джерси то, без чего не хотел жить.
Книги Даррелла еще и отличная путевая проза. Пути Даррелла неисповедимы настолько, что даже аборигены не всегда решаются их повторить. Однако чистота жанра во всех случаях соблюдена безупречно. Он ищет и находит своих genius loci – "гениев места". В Пуанта-Норте – это нещадно истребляемый гуанако. На горе Брюса – птица ноторнис, подобно птице Феникс умершая и воскресшая. На Мадагаскаре – лупоглазый, тонкорукий ай-ай, получивший свое название от удивленных возгласов впервые увидевших его мальгашей. Эти гении щебечут, кусаются, задумчиво залезают пальцем в ухо путешественникам. Однако обо всем это мы знали не больше, чем о пристрастии Аристофана к рыбе, Мунка – к фотографированию, а Вагнера – к политиканству. Пока иные путешественники проторили дорогу к их месту обитания.
Для Даррелла все эти гении в чем-то равновелики; об одном из своих подопечных он написал: "дать исчезнуть с лица земли этому удивительному и загадочному животному представлялось столь же немыслимым, как, например, сжечь картину Рембрандта, устроить дискотеку в Сискстинской капелле или снести Акрополь, чтобы соорудить на его месте отель "Хилтон".
Остров Джерси, который и по сей день больше известен как офшорная зона, чем заповедник и трест по охране диких животных, - это единственный на планете приют гениев. Пока единственный. Сделать гениев общедоступными, как Бог, - это ли не счастливая идея!
