Александр Генис: А сейчас – “Музыкальное приношение” Соломона Волкова. Соломон, что в вашем “Приношении” сегодня?
Соломон Волков: Мне очень бы хотелось отметить 200-летие со дня рождения Шумана.
Александр Генис: Вы знаете, каждый раз, когда играют Шумана, мне кажется, что это как Шопен, только немножко хуже - такой Шопен второго уровня. Я не прав?
Соломон Волков: Вы знаете, Саша я все-таки здесь с вами не соглашусь. Шуман, может быть, композитор не столь совершенный, как Шопен, потому что у Шопена все абсолютно в яблочко всегда, у Шопена нет слабых произведений, а у Шумана есть очень неровные опусы. Но мне кажется, он в чем-то композитор, может быть, более сложный, чем Шопен. Потому что Шуман был и в жизни человеком более сложным, чем Шопен. Шопен, что может прозвучать парадоксально, при том, что мы знаем, что он был человеком болезненным, рано умер, он, по сути своей, был чрезвычайно здоровым человеком, у него было внутреннее здоровье.
Александр Генис: Мне кажется, что Шопен был человеком, похожим на изумруд чистой воды, он был цельным в своей личности, именно поэтому он нам кажется психически и духовно здоровым, чего, конечно, про Шумана сказать нельзя, он был просто сумасшедшим.
Соломон Волков: Его раздирали всю жизнь противоречия внутренние, неуверенность в своих силах, которая, кстати, тоже нетипична была для Шопена, и, конечно же, он умер, как мы с вами знаем, безумцем. Но Шуман в каком-то отношении, может быть, продвинул музыкальное искусство более радикальным образом вперед, чем Шопен. Шопен остался в каком-то смысле без последователей, а Шуман посеял множество таких вот росточков, из которых потом расцвели очень пышные всходы, и современная музыка очень многим обязана Шуману. Шуман, конечно же, кроме того, был человеком в чем-то более родственным современной эпохе, чем Шопен. И это, в частности, в его способности всю музыку свою сопоставлять со словами.
Александр Генис: Он и начинал, как музыкальный критик.
Соломон Волков: Шопен это то, что называется “музыкальная музыка”.
Александр Генис: Но он не требует слов.
Соломон Волков: А у Шумана все опирается на слова, все опирается на какую-то программу. И для него фигура поэта - для всего его мира, он была центральной, так же, как для всех немецких романтиков. То есть поэт находился в центре Вселенной, и по его законам жила Вселенная. И вот этот поэт представлялся и немецким романтиками вообще, и Шуманом, в частности, в качестве какого-то чревовещателя или, если угодно, сомнамбулы, которая погружается в какой-то сон, и в этом сне он вещает тихим голосом, а весь окружающий мир внимательнейшим образом к этому прислушивается и извлекает из этого для себя какие-то спиритуальные уроки. И в этом смысле квинтэссенцией шумановского творчества является очень маленькая пьеса под названием “Говорит поэт” из его фортепьянного цикла “Детские сцены”. Мы услышим эту пьесу в исполнении Владимира Горовеца, который говорил мне, что это одна из его самых любимых записей.
Еще один юбилей, который мы отмечаем в июне, это 75-летие американского композитора Терри Райли, которого многие, и по праву, я считаю, полагают одним из отцов-основателей американского, а, значит, и всемирного минимализма. Это типичный американский оригинал, которые бывают и в американской прозе, и в поэзии, и в музыке, и в живописи. Люди, которых скептические европейцы, может быть, назвали бы дилетантами. Такой тип эксцентрика, который занимается всем.
Александр Генис: Как Чарльз Айвз, например.
Соломон Волков: Да, Айвз или Кейдж. И это очень типично американская фигура. И вот этот Терри Райли на многие годы как бы выпал из профессиональной музыки, занимаясь фольклором и индийским, и индейским, и афроамериканским, и восточным, и гамеланом, и всеми этими разными прибамбасами. А его возвратил к профессиональной жизни любимый наш струнный квартет “Кронос”, который возглавляет скрипач Дэвид Харрингтон. У Дэвида был сын Адам, с которым они отправились, когда Адаму было 16 лет, в 1995 году, в горы в Калифорнии, на Маунт Дьяболо. И когда они туда поднялись, у Адама внезапно, абсолютно без предупреждения, разорвалась сердечная артерия, сердце остановилось и он там, на месте, умер. Это все произошло на фоне одного из самых величественных пейзажей мира и, конечно, это была ужасная трагедия - вы представляете, вот так вот неожиданно потерять 16-летнего сына? Это трудно себе представить. А Терри Райли, у которого сын был того же самого возраста, что и Адам, был так тронут этой трагедией, что он в 1998 году сочинил специальный опус под названием “Реквием для Адама”, который и исполнил квартет “Кронос” во главе с Харрингтоном, таким образом почтив память сына первого скрипача квартета. Это очень любопытная музыка, в которой соединены все интересы Терри Райли - тут есть и индейский ритуал, и отзвуки новоорлеанского джаза, и квартетное исполнение, струнный квартет накладывается при этом на электронную запись. То есть, настоящий Терри Райли.
Александр Генис: “Бродский и музыка” – цикл, посвященный 70-летию поэта.
Соломон Волков: Сегодня мы в первый раз покажем опус, сочиненный на стихи Бродского, и с этим связана любопытная история. Недавно в Нью-Йорк приезжал композитор из Петербурга Сергей Слонимский и рассказал мне, как в середине 60-х годов встретил Бродского, они дружили, и Бродский тут его спрашивает: “А ты знаешь композитора Бориса Чайковского?”. И он отвечает Бродскому: “А тебе нравятся стихи Глеба Горбовского?” Тот говорит: “Да, вот Глеба я люблю”. “Так вот, - он сказал, - это аналог Горбовскому в музыке”.
Александр Генис: А это справедливо?
Соломон Волков: До известной степени, да. Мне ведь тоже очень нравится Глеб Горбовский и мне очень нравится музыка Бориса Чайковского. Он не примыкал ни к одному из лагерей, всегда оставался сам по себе, и история, как он вообще этот цикл сочинил, тоже очень любопытная. Фрида Вигдорова знаменитая, та самая, которая вела запись с процесса Бродского, которая потом разошлась по всему свету и которая очень много приложила усилий для того, чтобы Бродского вызволить из его беды, когда-то преподавала русскую литературу, и ее учеником был Борис Чайковский. А впоследствии, в дни процесса над Бродским, Вигдорова встретила Чайковского на улице, как раз процесс гремел в интеллектуальных кругах, она ему сунула несколько стихов Бродского, перепечатанных на машинке, и Борис Чайковский их положил на музыку. Это был, если не ошибаюсь, первый вокальный цикл профессионального композитора на стихи Бродского, 1965 год, и тогда, конечно, этот цикл не мог быть исполнен.
Александр Генис: Бродского в то время пели под гитару. Я сам спрашивал Бродского, как он относится к этим исполнениям, и он сказал просто и ясно: “Ненавижу!”. То есть его отношение к пению своих стихов было весьма неоднозначным.
Соломон Волков: Но именно потому, что Борис Чайковский был профессиональным серьезным композитором, Бродский здесь воздержался от такой негативной оценки, тем более, что когда тебя поют под гитару, это один класс признания, а когда значительный композитор кладет твои стихи на музыку, это уже другой уровень признания.
Александр Генис: Хотя, надо сказать, что сама по себе гитара не вызывала у Бродского особого омерзения, потому что он, например, чрезвычайно высоко ценил Высоцкого.
Соломон Волков: Посмотрел бы я, как он отреагировал, если бы Высоцкий стал распевать его стихи. А что касается цикла Чайковского, то это действительно замечательная музыка. И удивительны стихи Бродского под названием “Лирика”: “Через два года высохнут акации, упадут акции, поднимутся налоги”.
Откуда 19-летний Бродский мог думать о том, что упадут акции, поднимутся налоги? Ни акций, ни налогов в Советском Союзе не было. А Борис Чайковский положил это на удивительную музыку, которая и сегодня ощущается, как современная. А уж тогда это была абсолютная революция. Мы услышим это стихотворение Бродского, положенное на музыку Чайковского, в исполнении сопрано Ольги Филоновой, партию фортепьяно исполняет Ольга Соловьева, записано это сочинение (впервые, нужно сказать) фирмой “Toccata Classics” и продюсером Мартином Андерсеном при поддержке Общества Бориса Чайковского.
