Почему писатель Александр Генис не хочет читать "Довлатова" - книгу писателя Валерия Попова, получившую не только литературную известность.
"Уважая права наследников писателя, мы приняли решение – впервые за 120 лет выпустить книгу из серии "ЖЗЛ" без всяких иллюстраций, даже без фотографии героя на переплете. Мы также исключили из книги многие письма Довлатова. Надеемся, что даже с этими изъятиями книга В. Попова сделает то, ради чего она, собственно, и создавалась – расскажет правдивую историю жизни замечательного писателя, внушит читателям желание лучше узнать биографию Довлатова и, конечно, читать и перечитывать его произведения".
Так завершается редакционное предисловие к монографии "Довлатов", вышедшей совсем недавно в издательстве "Молодая Гвардия". Серия – "ЖЗЛ", герой – Сергей Довлатов, автор – Валерий Попов, питерский писатель, друживший со своим героем в то время, когда Санкт-Петербург был Ленинградом.
Когда в серии "ЖЗЛ" выходит книга, написанная одним писателем о другом, это всегда вызывает споры. Однако ни "Пастернак" и "Окуджава" Дмитрия Быкова, ни "Леонов" Захара Прилепина не вызвали к жизни столь бурный окололитературный скандал. Ознакомившись с рукописью, вдова Сергея Довлатова Елена потребовала запретить печатание любых фото, на которых запечатлен писатель (такие права как наследница она имеет), а также изъять из рукописи выдержки из многих писем Довлатова, пусть даже и опубликованных ранее.
"Довлатова" Валерия Попова едва ли можно отнести к разряду беспристрастных биографических очерков. Однако сам Валерий Попов, соглашаясь в интервью обозревателю Радио Свобода Юрию Васильеву с критическими откликами читателей на свой труд ("Биография Сергей Довлатова пера писателя Валерия Попова - пример вопиющей человеческой и профессиональной нескромности..."), до сих пор не в силах понять причины такого решения Елены Давыдовны:
– Полного согласия между нами не было и ранее, но речь шла о рабочих моментах. Например, Елена Давыдовна написала мне, что я не совсем точно изобразил маму Довлатова. Я внес поправку. О главе "Недурная компания", где я пишу про его университетских друзей – Азадовского, Смирнова и других, она сказала: "Какой-то он у вас получился слишком целеустремленный".
– Что имелось в виду?
– Я писал о том, что все друзья оказались очень полезными в жизни Довлатова… Дальше, пожалуй, серьезных замечаний не было: всё по мелочам. Я исправлял. А потом, после какой-то непонятной вспышки, пришел отказ в фотографиях и в использовании двух блоков писем – переписки Довлатова с Игорем Ефимовым и с самой Еленой, когда Сергей был в Вене.
– Не думаю, что вы не знали о "процессуальной" судьбе "Эпистолярного романа" – книги писем Сергея Довлатова и Игоря Ефимова: иск Елены Довлатовой к издателю (нарушение интеллектуальных прав и тайны переписки) был удовлетворен, речь шла почти о миллионе рублей компенсации.
– С тех пор прошло столько лет... И потом – все-таки эйфория, видимо, меня погубит. Меня как-то все время охватывает умиление, нежность, любовь ко всем. Я никак потом не могу поверить в плохое. Когда это происходит, я каждый раз поражаюсь. Эйфория оказывает и еще окажет мне плохие услуги. Когда серьезные люди, любимые друзья немножко ссорятся, потом снова мирятся... Я не могу такое терпеть, я не могу выносить, когда людей делают врагами даже после их смерти.
Ту книгу я, однако, не читал, саму переписку изучал в интернете. И Довлатова, и Ефимова я очень люблю. Искал – и не нашел ошибок, оскорблений, каких-то недопустимых фраз ни у того, ни у другого.
– При том, что отношения между авторами писем подчас далеки от идеальных?
– И того, и другого я понимаю и оправдываю. И тот, и другой устал. Они измучены. В эмиграции много тяжелого. Накалены их самолюбия. Игорь волнуется, что Довлатов его обошел по литературной линии, участвует в конференциях, помирился с Карлом Проффером (основатель и глава издательства "Ардис", одного из ключевых для русского литературного зарубежья. – РС.) А у Игоря все это кровоточит. Довлатов, видимо, устал от того, что немножко льстил Игорю Ефимову в процессе работы – может быть, не совсем искренне с ним работал, немножко напрягал Ефимова из деловых соображений, изображал большую дружбу, которой не было… Потом это все лопнуло.
Но я не считаю это смертельной обидой. Я очень терпелив. Я не могу поверить, что эти двое – такие друзья, которых помнишь ещё по этой питерской коммуналке на Разъезжей у Игоря Ефимова – могут стать смертельными врагами. Мне кажется, то, что они сделали, должно привести к примирению, в конце концов, пусть даже один из них умер. Все-таки они сделали гораздо больше хорошего, чем плохого. Их отношения надо оценивать позитивно.
– Однако главный герой книги "Довлатов" Валерия Попова, серия "ЖЗЛ" – довольно неприятный тип. Он переступает почти через всех, кто вокруг него – ради литературы, ради того, чтобы быть писателем. Судя по иным мемуарным источникам, для подобного взгляда на Сергея Довлатова можно найти немало оснований. Но обобщение под таким углом в серии "ЖЗЛ" – кажется, это не совсем то, что может примирить кого-нибудь над гробом.
– Я тоже писатель-профессионал. И я простил Сергея за такой подход еще в предисловии к Асиной книжке "Когда случилось петь С.Д. и мне" (Ася Пекуровская – филолог, первая жена Сергея Довлатова. – РС.): на Сергея навешивают ужасные обвинения – но надо смириться, надо гению простить. Он из нас по живому кроил своих героев. Иногда это больно, но остаются-то шедевры. Надо смириться и простить ему это, я так думаю.
– Покроил-то сильно?
– Покроил он всех здорово, конечно. Все его друзья вопиют. Неизрезанного друга у него не осталось ни одного, не говоря уже о подругах. Он всех изрезал по своим меркам. Это понятно. Но, с моей точки зрения, это надо прощать.
– Вам тоже надо? От вас в этой книге "прилетело" почти всем упомянутым в ней – начиная от Довлатова и заканчивая современниками: и Асе Пекуровской, и Евгению Рейну...
– Ну, как посмотреть. Мне кажется, что это такой любовно-дружеский шарж и не более того. Человек без недостатков - это мумия какая-то, макет. Недостатки Рейна – например, его монументальность, величие – мне кажутся милыми и смешными. Я не хочу считать это пасквилем, ни в коем случае.
– Пройдемся по иным упрекам. "Довлатова" упрекают в нескромности автора. Надо отметить, что в книге действительно очень много раз употреблено слово "я" и слово "Серега".
– "Серега" – раза три; я засекал про себя это… Все дело в контексте: я пытался не ругать, а журить. Может быть, я позволяю себе фамильярность, хотя в жизни мы так не обращались друг к другу. А насчет нескромности я согласен. Действительно, что меня и заставило за эту книгу взяться – так это то, что я в процессе работы потешусь и сам, не роняя образа героя. Я сам поиграл немножко – с собой и с друзьями.
– Поиграли, попутно задев несколько традиционных либерально-демократических канонов. К примеру, антисталинский:
Родители наши трезво понимали, что Сталин - злодей, сгубивший множество невинных людей... Ну и что теперь - ложиться и помирать? Нет, лучше работать, и жить, и получать все возможные удовольствия... <...> Стойкости, оптимизму, умению работать везде и всегда мы обязаны, конечно, нашим родителям. Сказать про них, что то было поколение запуганное, раболепное, бездеятельное может только полный дурак. <...>
В редакционном предисловии к "Довлатову" составители ЖЗЛ подчеркнули: "Тем, кто недоволен выходом этой книги в свет, пришлось обвинять не только автора, но и издательство в других грехах – к примеру, в том, что в той же серии "ЖЗЛ" недавно вышла книга о Сталине". Сталинистом вас еще не назвали?
– То, что я написал, это ни в какой степени не комплимент Сталину и сталинскому времени. Но я же не слепой. Я помню своего отца. У меня книжка есть о нем – "Комар живет, пока поет". Он был герой, хотя не кидался на баррикады, но был герой. Поэтому я убежден, что это было время крупных личностей и больших дел. То, что они никакими сталинистами не были, – в этом я абсолютно убежден.
– А фрагмент о "машинописном тексте" как феномене? "Все равно ведь не напечатаете! <…> Главное, чтобы было видно, что гений, и что не любит советскую власть… а отделывать сюжет, то-се… этим пусть коммуняки занимаются, их кормят за это, а мы – люди свободные! Эта демонстрация свободы в ущерб форме и содержанию была для "наших" почти обязательной".
– Это все у меня сводится, в конце концов, к афоризму Довлатова – "обязательная установка на гениальность мешала профессионализму". Все эти листочки не могли быть напечатаны ни при какой погоде. Это был ленивый эпатаж. Сергей от этого отошел – и, слава богу, спасся. А вот некоторые с этими листочками так и остались – и жалуются на режим.
– Феномен Довлатова: сколько в нем дара и сколько умения продвинуть себя в предлагаемых обстоятельствах?
– Думаю, что 75 на 25: три четверти таланта и четверть замечательного автопилота, который его абсолютно безошибочно вел.
– В том числе и в том, как Сергей Довлатов оказался на Радио Свобода? Если верить "Довлатову", писатель буквально оттер свою знакомую от вакансии на РС.
– В общем-то, я пишу с ее слов. Но, на самом деле, он, конечно, был гораздо интереснее для "Свободы", чем она. Хотя она тоже талантлива, но его передачи были совершенно блистательны. Мы все слушали "сквозь грохот канонады" его голос. Это было правильно. Но то, что он выруливал на эту работу; то, что он соображал, как ему позвонить, кому и каким голосом говорить, – всё это засвидетельствовано его ближайшими друзьями. То, что Довлатов соображал, как ему поступать; то, что он не был безрассуден, а был ориентирован на успех, – вы это отрицаете?
– Нет. Но не удивлюсь, если вы окажетесь ответчиком.
– За что?
– Диффамация, к примеру; о ней говорилось в письме адвокатов, защищающих интересы наследников.
– Я хотел бы от Елены Давыдовны получить хотя бы строчку этой диффамации, взятой из текста. Или лучше абзац, который она считает неточным или оскорбительным. Тщательно роюсь в книжке, и не могу найти хоть один абзац, написанный жестко, гнусно, злобно – или, тем более, лживо.
– Но личную нескромность – признаете.
– На это я могу пойти. Потому что все были лично нескромные. Я сейчас читаю Толстого, готовлюсь к семинару в Ясной Поляне: "Без любви к себе ничего не делается". Без любви к себе ничего не делается! Так что, это, конечно, один из стимулов любой книги - любовь к себе. Думаю, что если бы мы все себя и друг друга не любили, то не было бы того успеха. Какое-то нахальство нам всем присуще.
– Получается, что в один из, возможно, наиболее громких литературных скандалов последнего времени мы входим с огромной любовью к Довлатову, к себе и к окружающим.
– Повода для скандала я не вижу. Я знаю, что семейная переписка Сергея и Елены Давыдовны – против использования которой возражала вдова – не используется. Используется переписка с подругой Довлатова – Тамарой Зибуновой, переписка с его отцом Донатом Мечиком... Все это я взял в интернете, в открытых источниках. В предисловии к "Довлатову" особо подчеркнуто, что Донат Исаакович, передавая своей родственнице Ксане Мечик эту переписку, сказал: "Я думаю, что Сергей был за открытость писем". Это Ксана упоминает в предисловии к ее публикации переписки.
– То есть, вы ни у кого не просили эксклюзивных материалов? И рукопись показывали только Елене Давыдовне?
– Да, совершенно верно. Сроки поджимали, работа кипела, я гнал, ночей не спал. Во все стороны, конечно, озираться было некогда. Собирание, осмысливание – полгода, и еще полгода интенсивной работы. По идее все это было готово заранее. Все это прожито, прочувствовано. И его переезд в Нью-Йорк, и наши петербургские шатания – все это уже было в голове и в душе.
- Сколько процентов составляет вырезанное по требованию Елены Довлатовой?
– Мне очень жаль, что из книги вылетел единственный кусок, где Довлатов говорит о любви к Елене – всерьез, без юмора. В основном он ее как-то так немножко, чуть-чуть прикладывает – называет ее "неизменной, как скорость света". А тут – очень теплая, очень светлая любовная история; он писал из Вены, покинув СССР – видимо, был взволнован, измучен. Мне очень жаль. В интернете на эту переписку – несколько миллионов посещений, я посмотрел.
– Но в контексте вашей книги Елена Давыдовна запретила использовать эту переписку.
– Да. И это единственный момент, который говорит об их любви. Он изъят ею зря; на первый план выходят другие романы Сергея – что, по-моему, проигрышно. А переписка с Игорем Ефимовым – это, по-моему, единственная переписка, где идет речь о работе. Там механизм работы Довлатова над крупными вещами проступает наиболее явно. Роль Ефимова велика: Довлатов – гений маленьких рассказов, а вот большие вещи они лепили в контакте…
Два самых главных куска – о любви в семье и о работе Довлатова - пострадали. Поэтому на первый план выперло, может быть, что-то скандальное, а позитивное как раз вылетело. Получается, что бьют по своим. Я думаю, что какой-то серьезный, важный человек должен рассудить это дело.
– Кого ждете в арбитры?
– Если бы жил Петя Вайль, то он бы сказал: "Ребята, что вы вообще идиотничаете?! Вы же на 90 процентов вместе. Зачем вам расставаться и становиться врагами? Врагов и так хватает, без этого".
Кроме Петра Вайля… Я не знаю. Александр Генис тоже очень умный человек; я не знаю, что он скажет на эту тему. Хотя я его очень люблю, но он человек совершенно другого характера – немножко более агрессивный, хотя очень умный и наблюдательный. А вот Петя, как человек более добрый – я думаю, свел бы боксеров и помирил бы. Разводить такую кашу на радость настоящим нашим врагам, делать из этой книги какую-то диверсию ,– по-моему, это глубочайшая ошибка: ведь, по-моему, все мы за одно. Я обращаюсь к тем, кто чем-либо недоволен, все-таки простить мне мое несовершенство и помириться. Потому что хватит Довлатова терзать. Мы все стараемся для него, как можем. И я тоже старался – как мог.
* * *
Писатель Александр Генис откликнулся на просьбу Валерия Попова в интервью с обозревателем РС Дмитрием Волчеком.
- Александр, как вы полагаете, почему вокруг имени Довлатова, возникают такие острые споры? Я бы даже сказал, склоки.
- Все дело в том, что Довлатов - неожиданный талант, если не сказать, гений. Дело в том, что Сергея прекрасно знали в Ленинграде - его друзья, близкие, писатели. Это был один очень тесно сплоченный круг. Сергей в нем играл второстепенную роль. И только, когда он приехал в Америку, вдруг засияла его слава. С этим никто до сих пор не смог примириться. И понятно почему. Потому что Сергей не казался тем блестящим талантом, который должен затмить всех остальных. Но именно это и произошло.
Сегодня Довлатов, конечно же, последний классик этой эпохи. С этим довольно трудно жить. Например, Андрей Арьев (соредактор журнала "Звезда". – РС.) замечательно ведет себя по отношению к Довлатову. Но все друзья Довлатова так или иначе пытаются разобраться с тем, что произошло. И Валерий Попов... Хочу добавить: Валера Попов – мой кумир, товарищ и друг. Валерий Попов когда-то сказал замечательно: "Довлатов после смерти очень сильно вырос". И вот с этим Попов, видимо, и пытается разобраться. Сам я книгу не читал, но думаю, что именно в этом заключается мотив Попова, да и многих других.
Короче говоря, слава - вещь опасная. Она легко сводит с ума. Попасть под эту колесницу очень легко. Я видел, как близость к Бродскому сводит людей с ума. Довлатов сегодня – легендарная фигура. А все, что попадает в область мифа, всегда обладает повышенной опасностью. Это как совать пальцы в розетку.
– Что вы думаете о судебных тяжбах вокруг публикации переписки Довлатова?
– С письмами очень простая ситуация. Существуют и юридические, и просто моральные основания не печатать письма, которые задевают живых людей. Я не могу понять, как можно к этому относиться иначе. Нас всех в детстве учили: чужие письма читать нельзя. Конечно, мы читаем писательские письма, но только после того, как умерли люди, которых это может задеть. Самый знаменитый, наверное, пример - это Макс Брод, друг Франца Кафки. Все говорят: "вот, он не выполнил завещания Кафки и напечатал все его сочинения, несмотря на волю писателя". Но все забывают, что "Письмо к отцу" Брод напечатал только после того, как из жизни ушли те люди, которых это письмо могло задеть. Он специально долго ждал, пока это произойдет. И мне кажется, что любая переписка должна печататься только с разрешения тех, кто имеет право это решать.
Например, Ксана Мечик-Бланк, сводная сестра Довлатова, напечатала его армейскую переписку. Письма никого не задевали, поэтому это был нормальный факт. Но печатать письма, которые оскорбляют живых людей – это значит оскорбить в первую очередь Довлатова: он-то не хотел их печатать. Я знаю Сергея, прекрасно помню, как он страшно переживал, кого-нибудь обидев. Но он обижал многих людей. Это вполне естественно, потому что жизнь сложная и большая. Конечно, с этим нужно ждать до тех пор, пока не умрут все, кого это может задеть.
– Вы тоже ведь написали книгу о Довлатове. С какими трудностями вы сталкивались?
– Например, вся эта история с перепиской. Я обратился, когда писал книгу "Довлатов и окрестности", к Науму Сагаловскому, который очень близко дружил с Довлатовым (они были на "ты"), и попросил его показать мне письма Довлатова. И Наум, человек крайнего благородства и очень симпатичный во всех отношениях, сказал: "Ни в коем случае! Там есть замечания, которые могут задеть живых людей. И какие бы они ни были, я ни в коем случае не позволю этого делать, пока они живы". Именно поэтому эта переписка никак не использована в моей книге. Я считаю, что Сагаловский поступил совершенно правильно.
- Я знаю, что вы не собираетесь читать книгу Валерия Попова. Почему?
– Давайте скажем так. Я очень люблю Попова и считаю, что Попов оказал гигантское влияние, в первую очередь, на Довлатова. Довлатов всегда считал, что Попов – это величина более крупная, чем он. Потом, может быть, его мнение изменилось, но вначале это было так. Он с огромным уважением относился к Попову, и я тоже – и Довлатова очень люблю, как вы понимаете. Я не хочу читать ничего, что помешало бы моим отношениям к этим людям – замечательным, талантливым. Я прочитал несколько страниц из Попова, которые мне прислала Лена (Елена Довлатова. – РС.). Там, действительно все напутано. Например, Попов цитирует мою книжку и приписывает половину цитат Пете (Вайлю. - РС.). Я представляю себе, как бы это обидело Петю. Поэтому я не хочу читать "Довлатова". Видимо, там много путаницы. Видимо, из-за того, что возникли распри с Леной, он не смог ее показать как следует, отредактировать и т. д. Я не хочу, чтобы у меня было отрицательное мнение, не хочу портить своего... Я люблю Попова не за это, скажем так.
Радиоверсия интервью писателей Валерия Попова и Александра Гениса - 8 сентября в программе Дмитрия Волчека"Поверх барьеров".
"Уважая права наследников писателя, мы приняли решение – впервые за 120 лет выпустить книгу из серии "ЖЗЛ" без всяких иллюстраций, даже без фотографии героя на переплете. Мы также исключили из книги многие письма Довлатова. Надеемся, что даже с этими изъятиями книга В. Попова сделает то, ради чего она, собственно, и создавалась – расскажет правдивую историю жизни замечательного писателя, внушит читателям желание лучше узнать биографию Довлатова и, конечно, читать и перечитывать его произведения".
Так завершается редакционное предисловие к монографии "Довлатов", вышедшей совсем недавно в издательстве "Молодая Гвардия". Серия – "ЖЗЛ", герой – Сергей Довлатов, автор – Валерий Попов, питерский писатель, друживший со своим героем в то время, когда Санкт-Петербург был Ленинградом.
Когда в серии "ЖЗЛ" выходит книга, написанная одним писателем о другом, это всегда вызывает споры. Однако ни "Пастернак" и "Окуджава" Дмитрия Быкова, ни "Леонов" Захара Прилепина не вызвали к жизни столь бурный окололитературный скандал. Ознакомившись с рукописью, вдова Сергея Довлатова Елена потребовала запретить печатание любых фото, на которых запечатлен писатель (такие права как наследница она имеет), а также изъять из рукописи выдержки из многих писем Довлатова, пусть даже и опубликованных ранее.
"Довлатова" Валерия Попова едва ли можно отнести к разряду беспристрастных биографических очерков. Однако сам Валерий Попов, соглашаясь в интервью обозревателю Радио Свобода Юрию Васильеву с критическими откликами читателей на свой труд ("Биография Сергей Довлатова пера писателя Валерия Попова - пример вопиющей человеческой и профессиональной нескромности..."), до сих пор не в силах понять причины такого решения Елены Давыдовны:
– Полного согласия между нами не было и ранее, но речь шла о рабочих моментах. Например, Елена Давыдовна написала мне, что я не совсем точно изобразил маму Довлатова. Я внес поправку. О главе "Недурная компания", где я пишу про его университетских друзей – Азадовского, Смирнова и других, она сказала: "Какой-то он у вас получился слишком целеустремленный".
– Что имелось в виду?
– Я писал о том, что все друзья оказались очень полезными в жизни Довлатова… Дальше, пожалуй, серьезных замечаний не было: всё по мелочам. Я исправлял. А потом, после какой-то непонятной вспышки, пришел отказ в фотографиях и в использовании двух блоков писем – переписки Довлатова с Игорем Ефимовым и с самой Еленой, когда Сергей был в Вене.
– Не думаю, что вы не знали о "процессуальной" судьбе "Эпистолярного романа" – книги писем Сергея Довлатова и Игоря Ефимова: иск Елены Довлатовой к издателю (нарушение интеллектуальных прав и тайны переписки) был удовлетворен, речь шла почти о миллионе рублей компенсации.
– С тех пор прошло столько лет... И потом – все-таки эйфория, видимо, меня погубит. Меня как-то все время охватывает умиление, нежность, любовь ко всем. Я никак потом не могу поверить в плохое. Когда это происходит, я каждый раз поражаюсь. Эйфория оказывает и еще окажет мне плохие услуги. Когда серьезные люди, любимые друзья немножко ссорятся, потом снова мирятся... Я не могу такое терпеть, я не могу выносить, когда людей делают врагами даже после их смерти.
Ту книгу я, однако, не читал, саму переписку изучал в интернете. И Довлатова, и Ефимова я очень люблю. Искал – и не нашел ошибок, оскорблений, каких-то недопустимых фраз ни у того, ни у другого.
– При том, что отношения между авторами писем подчас далеки от идеальных?
– И того, и другого я понимаю и оправдываю. И тот, и другой устал. Они измучены. В эмиграции много тяжелого. Накалены их самолюбия. Игорь волнуется, что Довлатов его обошел по литературной линии, участвует в конференциях, помирился с Карлом Проффером (основатель и глава издательства "Ардис", одного из ключевых для русского литературного зарубежья. – РС.) А у Игоря все это кровоточит. Довлатов, видимо, устал от того, что немножко льстил Игорю Ефимову в процессе работы – может быть, не совсем искренне с ним работал, немножко напрягал Ефимова из деловых соображений, изображал большую дружбу, которой не было… Потом это все лопнуло.
Но я не считаю это смертельной обидой. Я очень терпелив. Я не могу поверить, что эти двое – такие друзья, которых помнишь ещё по этой питерской коммуналке на Разъезжей у Игоря Ефимова – могут стать смертельными врагами. Мне кажется, то, что они сделали, должно привести к примирению, в конце концов, пусть даже один из них умер. Все-таки они сделали гораздо больше хорошего, чем плохого. Их отношения надо оценивать позитивно.
– Однако главный герой книги "Довлатов" Валерия Попова, серия "ЖЗЛ" – довольно неприятный тип. Он переступает почти через всех, кто вокруг него – ради литературы, ради того, чтобы быть писателем. Судя по иным мемуарным источникам, для подобного взгляда на Сергея Довлатова можно найти немало оснований. Но обобщение под таким углом в серии "ЖЗЛ" – кажется, это не совсем то, что может примирить кого-нибудь над гробом.
– Я тоже писатель-профессионал. И я простил Сергея за такой подход еще в предисловии к Асиной книжке "Когда случилось петь С.Д. и мне" (Ася Пекуровская – филолог, первая жена Сергея Довлатова. – РС.): на Сергея навешивают ужасные обвинения – но надо смириться, надо гению простить. Он из нас по живому кроил своих героев. Иногда это больно, но остаются-то шедевры. Надо смириться и простить ему это, я так думаю.
– Покроил-то сильно?
– Покроил он всех здорово, конечно. Все его друзья вопиют. Неизрезанного друга у него не осталось ни одного, не говоря уже о подругах. Он всех изрезал по своим меркам. Это понятно. Но, с моей точки зрения, это надо прощать.
– Вам тоже надо? От вас в этой книге "прилетело" почти всем упомянутым в ней – начиная от Довлатова и заканчивая современниками: и Асе Пекуровской, и Евгению Рейну...
– Ну, как посмотреть. Мне кажется, что это такой любовно-дружеский шарж и не более того. Человек без недостатков - это мумия какая-то, макет. Недостатки Рейна – например, его монументальность, величие – мне кажутся милыми и смешными. Я не хочу считать это пасквилем, ни в коем случае.
– Пройдемся по иным упрекам. "Довлатова" упрекают в нескромности автора. Надо отметить, что в книге действительно очень много раз употреблено слово "я" и слово "Серега".
– "Серега" – раза три; я засекал про себя это… Все дело в контексте: я пытался не ругать, а журить. Может быть, я позволяю себе фамильярность, хотя в жизни мы так не обращались друг к другу. А насчет нескромности я согласен. Действительно, что меня и заставило за эту книгу взяться – так это то, что я в процессе работы потешусь и сам, не роняя образа героя. Я сам поиграл немножко – с собой и с друзьями.
– Поиграли, попутно задев несколько традиционных либерально-демократических канонов. К примеру, антисталинский:
Родители наши трезво понимали, что Сталин - злодей, сгубивший множество невинных людей... Ну и что теперь - ложиться и помирать? Нет, лучше работать, и жить, и получать все возможные удовольствия... <...> Стойкости, оптимизму, умению работать везде и всегда мы обязаны, конечно, нашим родителям. Сказать про них, что то было поколение запуганное, раболепное, бездеятельное может только полный дурак. <...>
В редакционном предисловии к "Довлатову" составители ЖЗЛ подчеркнули: "Тем, кто недоволен выходом этой книги в свет, пришлось обвинять не только автора, но и издательство в других грехах – к примеру, в том, что в той же серии "ЖЗЛ" недавно вышла книга о Сталине". Сталинистом вас еще не назвали?
– То, что я написал, это ни в какой степени не комплимент Сталину и сталинскому времени. Но я же не слепой. Я помню своего отца. У меня книжка есть о нем – "Комар живет, пока поет". Он был герой, хотя не кидался на баррикады, но был герой. Поэтому я убежден, что это было время крупных личностей и больших дел. То, что они никакими сталинистами не были, – в этом я абсолютно убежден.
– А фрагмент о "машинописном тексте" как феномене? "Все равно ведь не напечатаете! <…> Главное, чтобы было видно, что гений, и что не любит советскую власть… а отделывать сюжет, то-се… этим пусть коммуняки занимаются, их кормят за это, а мы – люди свободные! Эта демонстрация свободы в ущерб форме и содержанию была для "наших" почти обязательной".
– Это все у меня сводится, в конце концов, к афоризму Довлатова – "обязательная установка на гениальность мешала профессионализму". Все эти листочки не могли быть напечатаны ни при какой погоде. Это был ленивый эпатаж. Сергей от этого отошел – и, слава богу, спасся. А вот некоторые с этими листочками так и остались – и жалуются на режим.
– Феномен Довлатова: сколько в нем дара и сколько умения продвинуть себя в предлагаемых обстоятельствах?
– Думаю, что 75 на 25: три четверти таланта и четверть замечательного автопилота, который его абсолютно безошибочно вел.
– В том числе и в том, как Сергей Довлатов оказался на Радио Свобода? Если верить "Довлатову", писатель буквально оттер свою знакомую от вакансии на РС.
– В общем-то, я пишу с ее слов. Но, на самом деле, он, конечно, был гораздо интереснее для "Свободы", чем она. Хотя она тоже талантлива, но его передачи были совершенно блистательны. Мы все слушали "сквозь грохот канонады" его голос. Это было правильно. Но то, что он выруливал на эту работу; то, что он соображал, как ему позвонить, кому и каким голосом говорить, – всё это засвидетельствовано его ближайшими друзьями. То, что Довлатов соображал, как ему поступать; то, что он не был безрассуден, а был ориентирован на успех, – вы это отрицаете?
– Нет. Но не удивлюсь, если вы окажетесь ответчиком.
– За что?
– Диффамация, к примеру; о ней говорилось в письме адвокатов, защищающих интересы наследников.
– Я хотел бы от Елены Давыдовны получить хотя бы строчку этой диффамации, взятой из текста. Или лучше абзац, который она считает неточным или оскорбительным. Тщательно роюсь в книжке, и не могу найти хоть один абзац, написанный жестко, гнусно, злобно – или, тем более, лживо.
– Но личную нескромность – признаете.
– На это я могу пойти. Потому что все были лично нескромные. Я сейчас читаю Толстого, готовлюсь к семинару в Ясной Поляне: "Без любви к себе ничего не делается". Без любви к себе ничего не делается! Так что, это, конечно, один из стимулов любой книги - любовь к себе. Думаю, что если бы мы все себя и друг друга не любили, то не было бы того успеха. Какое-то нахальство нам всем присуще.
– Получается, что в один из, возможно, наиболее громких литературных скандалов последнего времени мы входим с огромной любовью к Довлатову, к себе и к окружающим.
– Повода для скандала я не вижу. Я знаю, что семейная переписка Сергея и Елены Давыдовны – против использования которой возражала вдова – не используется. Используется переписка с подругой Довлатова – Тамарой Зибуновой, переписка с его отцом Донатом Мечиком... Все это я взял в интернете, в открытых источниках. В предисловии к "Довлатову" особо подчеркнуто, что Донат Исаакович, передавая своей родственнице Ксане Мечик эту переписку, сказал: "Я думаю, что Сергей был за открытость писем". Это Ксана упоминает в предисловии к ее публикации переписки.
– То есть, вы ни у кого не просили эксклюзивных материалов? И рукопись показывали только Елене Давыдовне?
– Да, совершенно верно. Сроки поджимали, работа кипела, я гнал, ночей не спал. Во все стороны, конечно, озираться было некогда. Собирание, осмысливание – полгода, и еще полгода интенсивной работы. По идее все это было готово заранее. Все это прожито, прочувствовано. И его переезд в Нью-Йорк, и наши петербургские шатания – все это уже было в голове и в душе.
- Сколько процентов составляет вырезанное по требованию Елены Довлатовой?
– Мне очень жаль, что из книги вылетел единственный кусок, где Довлатов говорит о любви к Елене – всерьез, без юмора. В основном он ее как-то так немножко, чуть-чуть прикладывает – называет ее "неизменной, как скорость света". А тут – очень теплая, очень светлая любовная история; он писал из Вены, покинув СССР – видимо, был взволнован, измучен. Мне очень жаль. В интернете на эту переписку – несколько миллионов посещений, я посмотрел.
– Но в контексте вашей книги Елена Давыдовна запретила использовать эту переписку.
– Да. И это единственный момент, который говорит об их любви. Он изъят ею зря; на первый план выходят другие романы Сергея – что, по-моему, проигрышно. А переписка с Игорем Ефимовым – это, по-моему, единственная переписка, где идет речь о работе. Там механизм работы Довлатова над крупными вещами проступает наиболее явно. Роль Ефимова велика: Довлатов – гений маленьких рассказов, а вот большие вещи они лепили в контакте…
Два самых главных куска – о любви в семье и о работе Довлатова - пострадали. Поэтому на первый план выперло, может быть, что-то скандальное, а позитивное как раз вылетело. Получается, что бьют по своим. Я думаю, что какой-то серьезный, важный человек должен рассудить это дело.
– Кого ждете в арбитры?
– Если бы жил Петя Вайль, то он бы сказал: "Ребята, что вы вообще идиотничаете?! Вы же на 90 процентов вместе. Зачем вам расставаться и становиться врагами? Врагов и так хватает, без этого".
Кроме Петра Вайля… Я не знаю. Александр Генис тоже очень умный человек; я не знаю, что он скажет на эту тему. Хотя я его очень люблю, но он человек совершенно другого характера – немножко более агрессивный, хотя очень умный и наблюдательный. А вот Петя, как человек более добрый – я думаю, свел бы боксеров и помирил бы. Разводить такую кашу на радость настоящим нашим врагам, делать из этой книги какую-то диверсию ,– по-моему, это глубочайшая ошибка: ведь, по-моему, все мы за одно. Я обращаюсь к тем, кто чем-либо недоволен, все-таки простить мне мое несовершенство и помириться. Потому что хватит Довлатова терзать. Мы все стараемся для него, как можем. И я тоже старался – как мог.
* * *
Писатель Александр Генис откликнулся на просьбу Валерия Попова в интервью с обозревателем РС Дмитрием Волчеком.
- Александр, как вы полагаете, почему вокруг имени Довлатова, возникают такие острые споры? Я бы даже сказал, склоки.
- Все дело в том, что Довлатов - неожиданный талант, если не сказать, гений. Дело в том, что Сергея прекрасно знали в Ленинграде - его друзья, близкие, писатели. Это был один очень тесно сплоченный круг. Сергей в нем играл второстепенную роль. И только, когда он приехал в Америку, вдруг засияла его слава. С этим никто до сих пор не смог примириться. И понятно почему. Потому что Сергей не казался тем блестящим талантом, который должен затмить всех остальных. Но именно это и произошло.
Сегодня Довлатов, конечно же, последний классик этой эпохи. С этим довольно трудно жить. Например, Андрей Арьев (соредактор журнала "Звезда". – РС.) замечательно ведет себя по отношению к Довлатову. Но все друзья Довлатова так или иначе пытаются разобраться с тем, что произошло. И Валерий Попов... Хочу добавить: Валера Попов – мой кумир, товарищ и друг. Валерий Попов когда-то сказал замечательно: "Довлатов после смерти очень сильно вырос". И вот с этим Попов, видимо, и пытается разобраться. Сам я книгу не читал, но думаю, что именно в этом заключается мотив Попова, да и многих других.
Короче говоря, слава - вещь опасная. Она легко сводит с ума. Попасть под эту колесницу очень легко. Я видел, как близость к Бродскому сводит людей с ума. Довлатов сегодня – легендарная фигура. А все, что попадает в область мифа, всегда обладает повышенной опасностью. Это как совать пальцы в розетку.
– Что вы думаете о судебных тяжбах вокруг публикации переписки Довлатова?
– С письмами очень простая ситуация. Существуют и юридические, и просто моральные основания не печатать письма, которые задевают живых людей. Я не могу понять, как можно к этому относиться иначе. Нас всех в детстве учили: чужие письма читать нельзя. Конечно, мы читаем писательские письма, но только после того, как умерли люди, которых это может задеть. Самый знаменитый, наверное, пример - это Макс Брод, друг Франца Кафки. Все говорят: "вот, он не выполнил завещания Кафки и напечатал все его сочинения, несмотря на волю писателя". Но все забывают, что "Письмо к отцу" Брод напечатал только после того, как из жизни ушли те люди, которых это письмо могло задеть. Он специально долго ждал, пока это произойдет. И мне кажется, что любая переписка должна печататься только с разрешения тех, кто имеет право это решать.
Например, Ксана Мечик-Бланк, сводная сестра Довлатова, напечатала его армейскую переписку. Письма никого не задевали, поэтому это был нормальный факт. Но печатать письма, которые оскорбляют живых людей – это значит оскорбить в первую очередь Довлатова: он-то не хотел их печатать. Я знаю Сергея, прекрасно помню, как он страшно переживал, кого-нибудь обидев. Но он обижал многих людей. Это вполне естественно, потому что жизнь сложная и большая. Конечно, с этим нужно ждать до тех пор, пока не умрут все, кого это может задеть.
– Вы тоже ведь написали книгу о Довлатове. С какими трудностями вы сталкивались?
– Например, вся эта история с перепиской. Я обратился, когда писал книгу "Довлатов и окрестности", к Науму Сагаловскому, который очень близко дружил с Довлатовым (они были на "ты"), и попросил его показать мне письма Довлатова. И Наум, человек крайнего благородства и очень симпатичный во всех отношениях, сказал: "Ни в коем случае! Там есть замечания, которые могут задеть живых людей. И какие бы они ни были, я ни в коем случае не позволю этого делать, пока они живы". Именно поэтому эта переписка никак не использована в моей книге. Я считаю, что Сагаловский поступил совершенно правильно.
- Я знаю, что вы не собираетесь читать книгу Валерия Попова. Почему?
– Давайте скажем так. Я очень люблю Попова и считаю, что Попов оказал гигантское влияние, в первую очередь, на Довлатова. Довлатов всегда считал, что Попов – это величина более крупная, чем он. Потом, может быть, его мнение изменилось, но вначале это было так. Он с огромным уважением относился к Попову, и я тоже – и Довлатова очень люблю, как вы понимаете. Я не хочу читать ничего, что помешало бы моим отношениям к этим людям – замечательным, талантливым. Я прочитал несколько страниц из Попова, которые мне прислала Лена (Елена Довлатова. – РС.). Там, действительно все напутано. Например, Попов цитирует мою книжку и приписывает половину цитат Пете (Вайлю. - РС.). Я представляю себе, как бы это обидело Петю. Поэтому я не хочу читать "Довлатова". Видимо, там много путаницы. Видимо, из-за того, что возникли распри с Леной, он не смог ее показать как следует, отредактировать и т. д. Я не хочу, чтобы у меня было отрицательное мнение, не хочу портить своего... Я люблю Попова не за это, скажем так.
Радиоверсия интервью писателей Валерия Попова и Александра Гениса - 8 сентября в программе Дмитрия Волчека"Поверх барьеров".
