Дмитрий Волчек: В Белграде на конференции, посвященной литературному наследию Казимира Малевича, с докладом о философии анархизма Малевича выступил культуролог Игорь Смирнов, профессор университета в Констанце, Германия. Его последняя книга ''Кризис современности'' недавно вышла в издательстве ''НЛО''. О политическом активизме, анархизме и судьбе группы ''Война'' с Игорем Смирновым разговаривала моя коллега Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: В истории ХХ века есть немало примеров, когда известность художника связана с его отношениями с тем или иным политическим режимом. Оппозиция власти или политический заказ — обязательное ли это условие существования художника? Обязательно ли быть анархистом, как Казимир Малевич, чтобы добиться успеха?
Игорь Смирнов: Нет, совершенно не обязательно. Можно быть тоталитаристом и, тем не менее, оказаться в анналах мировой культуры, можно вообще держаться вне политики и все же завоевать свое место в истории. Но в том, что касается русской ситуации в 17-м и 18-м годах прошлого века, более того, общеевропейской ситуации, анархизм был в это время именно той политической и философской идеологией, которая оказала сильнейшее влияние на людей, выдвинувшихся на передний край борьбы за новое. В Германии это был Ландауэр, в России — множество людей, художников, которые в 18-м году участвовали в деятельности газеты ''Анархия'', а до этого еще сгруппировались вокруг мистических анархистов. Так что анархизм оказал очень важное воздействие именно на эстетико-культурную жизнь в этот период.
Елена Фанайлова: Вот если говорить о влиянии на Малевича, то мне кажется, что напрямую связаны его высказывания типа ''Черного квадрата'', вся эта абстрактная живопись, с задачами пропаганды новых идей, нового образа жизни, нового социального оптимизма. Я правильно понимаю?
Игорь Смирнов: Я думаю, что Малевич старался держаться вне как оптимистических, так и пессимистических воззрений. Особенно после 18-го года, после того, как анархизм в Москве был разгромлен Троцким, его решение социальных задач анархистским путем не волновало вовсе. Его интересовало построение некоей всеобъемлющей философской системы, которую он бы мог еще выразить и эстетическими средствами, такой системы, которая перевела бы анархистскую утопию в онтологию, в такое представление о бытии, которое могло бы соответствовать старым социальным чаяниям анархистов. Так что это был сверханархизм, это был онтологический анархизм, это был анархизм, который не преследовал никаких сиюминутных целей, который был рассчитан на вечность. Малевич хотел превзойти все анархистские учения, которые были до него, в том числе и учитывая опыт поражения анархистского движения в советской России.
Елена Фанайлова: А теперь я бы хотела от истории перейти к современности. Поневоле, на фоне конференции о Малевиче, я вынуждена думать о судьбе группы ''Война'' — новых русских акционистов, которые ныне находятся в заключении. Если говорить об их эстетике, к чему она восходит?
Игорь Смирнов: Их эстетика, конечно, восходит в первую очередь к акционизму 90-х годов, который отчасти преследовал и социально-политические цели, к акционизму Бренера, Осмоловского, Кулика, но прослеживанием этой традиции в данном случае нельзя ограничиться, потому что мы должны деятельность группы ''Война'' рассматривать в общеевропейском контексте. В России очень любят искать исключительно русскую специфику, русскую идею, но ''Война'' делает примерно то же самое, что программируется в Манифесте французских неоанархистов, то же самое, что мы можем отчасти наблюдать в выступлениях анархистских групп в Греции, в Западной Европе. И в России в том числе существует большое недовольство теми формами влияния на политическую ситуацию, которые существовали до сих пор. Представительная демократия больше не удовлетворяет людей, и не только неоанархистов, но и самые широкие массы. В Западной Германии это показывают события в Штутгарте, где население просто раскололось пополам — на сторонников нового подземного вокзала и противников. Противники перешли к прямым действиям, к прямой демократии, а не к демократии репрезентативного типа, потому что она их не устраивает. И вот то же самое прослеживается и в деятельности группы ''Война''. Можно по-разному, разумеется, относиться к их акциям. Моему эстетическому вкусу не противоречит фаллос, который был изображен на разводной подъемной части Литейного моста, но, допустим, переворачивание милицейских автомобилей кажется мне довольно примитивным действием. Итак, относиться можно по-разному, но в любом случае мы должны рассматривать деятельность этой группы как некий симптом. Так же, как симптоматичными являются и те протестные действия, которые проходят сейчас по всей Западной Европе, которые находят свое идеологическое выражение в недавно наделавшем много шума Манифесте французских неоанархистов, где прямо призывается к подрыву поездов на железных дорогах.
Елена Фанайлова: Как и в начале 20-го века, мы опять вынуждены рассуждать о связи искусства и политики на поле группы ''Война'', на поле европейских неоанархистов, которых вы только что упомянули. Почему в России деятельность группы ''Война'' не распознается как артистическая? Большинство людей из художественного мира не желает с ними никак идентифицироваться, не желает их защищать и вообще признавать их деятельность в качестве искусства.
Игорь Смирнов: Тому много причин. Первая причина в том, что в деятельности группы ''Война'' действительно эстетика во многом жертвуется в пользу политического акционизма. Где эстетическое, где политическое, где вандализм, а где творческий акт? В данном случае это решить очень трудно, и это может многих отпугивать от того, чтобы солидаризоваться с деятельностью этой группы. Вторая причина это, конечно, чрезмерно широкое толкование понятия ''экстремизм'', которое имеет место сейчас в России. Понимаете, в известном смысле человек, как таковой, он — экстремист. Если бы он не был экстремистом, он когда-то, давным-давно, много миллионов лет тому назад, никогда бы не покинул пределы Африки и не распространился бы по всей планете. Человеку свойственно переходить границы, нарушать границы, трансцендировать свое пребывание. И неотчетливое толкование понятия ''экстремизм'', которое имеет место сейчас в России, мешает понять деятельность группы ''Война'', как, в известном смысле, укорененное в самой природе человека. Я не хочу тем самым оправдывать акционизм этой группы, но было бы крайне желательно, чтобы понятие экстремизма было определенно абсолютно точно и ограничено террористической деятельностью или деятельностью, которая направлена во вред, скажем, каким-то национальным группировкам.
Елена Фанайлова: Сейчас речь идет о том, что участники группы ''Война'' просто получат по некоторому сроку, до двух лет лишения свободы, если не ошибаюсь, им грозит, и художественное сообщество не способно выстроить линию защиты. Какой-то комментарий у вас есть на фоне вашей книги под названием ''Кризис современности'', где вы ставите довольно печальные диагнозы обществу, и не только российскому, но и вообще европейскому миру? Вот на фоне вашей книги, на фоне идей, в ней высказанных, что такое группа ''Война'', кто они такие, что это за новые вирусы или городские партизаны, что они пытаются сделать с этим миром, который вы навали ''эпохой реакции''?
Игорь Смирнов: Я начну с того, что в правовом отношении трудно не только определиться с группой ''Война'', но и со многими другими явлениями, которые мы сейчас можем наблюдать по всему миру. Как с правовой точки зрения оценивать деятельность платформы WikiLeaks? В принципе, материалы, которые публикуются на этом портале, добыты таким образом, что нарушено право на владение информационной собственностью, которая принадлежит тому или иному государству, в данном случае — США. Эта деятельность наказуема или не наказуема? Точно так же мы должны развести руками и изумиться по поводу того, как быть с группой ''Война'', в каких рамках ее рассматривать. В рамках нормального права? Тогда, конечно, переворачивание милицейских автомобилей уголовно наказуемо. Или как эстетическую деятельность, или как деятельность, которая призвана показать застывшему российскому обществу, что все-таки что-то можно делать? Это очень сложный вопрос. Я не думаю, что его вообще можно решить юридическим путем. Такие проблемы можно решить только путем больших общественных дискуссий, каковых больше в России нет. Россию больше не волнуют проблемы, которые могли бы свести вместе разных думающих людей, высказывающих разные точки зрения по какому-то поводу. Телевидение для этого, разумеется, не место, но и газеты тоже — каждая имеет свой достаточно узкий круг читателей. Нет, следовательно, даже такой информационной площадки, где подобного рода дискуссии могли бы вестись. В Германии нашли выход — там дискуссия, полемика, которая происходила между сторонниками и противниками строительства вокзала в Штутгарте, была предана по телевидению, стала доступной для всей страны. Если бы нечто подобное могло бы происходить в России, было бы очень хорошо. Я думаю, что не судить нужно группу ''Война'', а обсуждать, как быть с такого рода явлениями. Что касается моей книги, то я думаю, что современная философия и идеология вандализма и действий, которые ломают правовые нормы, это симптом, симптом того, что мы переживаем конец какой-то большой эпохи, и каков переход в новую эпоху, в новые времена, нам просто-напросто непонятно. Поэтому мы расстаемся со старым временем, ломая то, что попадается под руку, и не знаем, какие новые идеи могли бы организовать наше будущее. Мы — вандалы по отношению к прошлому, и мы, к сожалению, безыдейны по отношению к тому, что грядет.
Елена Фанайлова: Почему вы так пессимистичны по отношению к настоящему, почему, по-вашему, это ''эпоха реакции'', почему это крах информационного общества? Особенно меня поразила фраза ''мы живем в царстве обмана и наслаждения''. Что вас, собственно, к таким печальным выводам приводит?
Игорь Смирнов: Множество фактов, которые мы можем наблюдать невооруженным взглядом. Это общий упадок интеллекта, это отсутствие духовных авторитетов, это господство чистой прагматики, погони за большими деньгами, это упадок в университетах, потому что Болонская система, на самом деле, превратила высшую школу просто в школу, и у нас нет надежды, что с помощью Болонской системы будет созданы условия для того, чтобы могли возникнуть гении в разных областях науки. Болонская система готовит полезных для общества специалистов и более ничего. А университет, начиная с ранних средневековых форм своего существования, был именно местом, где получали универсальное знание. Университет готовит профессоров или каких-то очень крупных деятелей культуры, а не учителей в школе или инженеров. Для этого существуют другие формы высшего образования, и так далее, и тому подобное. Я мог бы перечислять такого рода факты без конца, к их числу относится и то, что мы уходим в электронную болтовню. Блог — это, прежде всего, некая более или менее остроумная оценка какой-то ситуации, которая актуальна, которая злободневна, которая вот-вот возникла, но в блоге невозможно развернуть философию абсолютного духа Гегеля и многое другое. Это господство над нами коммуникации, которая сию минуту, которая мгновенно исчезает из нашего сознания, актуализуется. Это тоже чрезвычайно опасно, потому что умственные силы уходят на это, на добывание денег или на болтовню в электронном пространстве вместо того, чтобы тратить их на то, на что их Homo sapiens всегда тратил: на подсознание, на творчество и на движение новых идей. Я не вижу новых больших идей в наши дни.
