Александр Генис: В наступающем году весь мир отметит важнейший юбилей – двадцатилетие новой России. В преддверии этой даты, о которой мы, конечно, будем говорить весь будущий год, я предложил эту тему старому другу нашей передачи Татьяне Толстой, которая недавно гостила в Нью-Йорке.
Татьяна, как вы считаете, можно ли подвести итоги 20-летия новой России? Насколько оправдан такой подход, насколько эти 20 лет составляют единую историческую эпоху?
Татьяна Толстая: Да, я думаю, что можно считать это единой исторической эпохой, потому что, как мне кажется, общее ощущение сейчас в России это то, что мы стоим на пороге каких-то перемен - либо очень страшных, либо, наоборот, благодетельных. Вот 2012 год, который будет годом выборов (если это будут выборы, а не что-то, условно говоря - выборы), должен что-то ознаменовать, что-то должно произойти. Так существовать, как мы существуем последние несколько лет, по-видимому, невозможно дальше. То есть без серьезных разломов геотектонических, видимо, дальше жизнь невозможна. У всех ощущение напряжения. Возможно, все ошибаются, возможно, мы в сумасшедшем, в таком ненормальном социальном и экономическом безумии будем существовать вечно. В конце концов, Россия она вся такая, она вся с повторяемостью. Я, например, считаю, что сквозь абсолютно любые потрясения прорастает все та же парадигма, и то, что парадигма не меняется, означает, что Россия есть Россия.
Александр Генис: И все-таки это 20-летие было окрашено в совершенно уникальные тона. Как вы видите это 20-летие, оглядываясь назад?
Татьяна Толстая: Оно необычное, странное, все так, но, по сравнению с чем?
Александр Генис: По сравнению с предыдущим 20-летием, например.
Татьяна Толстая: В предыдущее 20-летие был сплошной застой: 70-е - сплошной застой, 80-е - застой с расколами, с трещинами, и затем 91-й год - резкая перемена. Более того, я бы к тому 20-летию еще пяток лет набросила.
Александр Генис: И как выглядит это 20-летие? Представим себе, что мы историки из будущего.
Татьяна Толстая: Вот так вот сразу! Как хорошо, что я не работаю историком будущего. Интересно вот, что. Очевидно совершенно, что начало этого 20-летия, первые лет пять-шесть, они не те, что следующие пятнадцать лет. Это, так называемые, ''лихие 90-е'' (кто-то пустил эту ужасную фразу), и они во многом действительно ''лихие''. Но это почти полная свобода, с одной стороны (и в плохом, и в хорошем смысле этого слова), это невероятные возможности, которые заводят и к каким-то достижениям и, наоборот, в какое-то страшное болото, в ад, и это подъем всех сил, которые в обществе таились во время застоя. И силы эти, конечно, далеко не всегда благотворные. Там всё — инициатива, она и в преступлении инициатива. А затем оно стало укладываться, или его стали укладывать, и стала строиться, так называемая, ''путинская вертикаль'' (опять-таки, это такое слово, которое мешает видеть то, что происходит). Какое-то сковывание этой свободы стало происходить и интересно, что общество покорилось этому сковыванию. То есть это тоже обществу свойственно. Одного человека и того, что стоит за одним человеком, за Путиным, стали бояться, соглашаться, ложиться под него. Я думаю, что он сам этого не ожидал.
Александр Генис: Татьяна, вы разделили, по-моему, совершенно справедливо этот период на две части: грубо говоря, 90-е — ''нулевые''. Ведь можно сказать, что путинская эпоха как раз и началась с 2000 года. Что получится, если мы сравним эти два десятилетия, внутри нашей большой двадцатки, с культурной точки зрения? Где больше достижений?
Татьяна Толстая: Достижений в культурном отношении? А едва ли не во второй части. Дело в том, что я почти все 90-е годы жила в Америке, меня в России не было (но я туда каждый год, естественно, наведывалась). Как это было и после революции 1917-го года, открылись какие-то источники и выплеснулись некие силы. Например, образовалось большое количество новых журналов, газет, голосов, способов выражаться. Они не обязательно были интересными и культурно значимыми, но они были интересны именно как новые вещи. Поломались старые советские структуры, которые мешали всем этим голосам и всем этим силам, старое было сломлено, новое появилось, пошла всякая чепуха, то есть вулкан стал плеваться пемзой. Потом все это улеглось, все стали смотреть на вещи спокойней, и вернулись, к счастью, к оценке литературного качества (какое бы оно ни было, но оценка была правильная, подход был правильный), а не политического. То есть не произошел, или очень мало времени длился, тот неприятный период, который одно время царил в Америке: литература ничего не значит, художественного качества не бывает, а бывает только та или иная политическая позиция. Вот у нас это ''не проканало'', что называется, мы все равно вернулись назад, всей массой писателей и оценщиков этих писателей — литературоведов, критиков - именно к оценке художественности качества. Вот это было важно, и это произошло. Но произошло это, я думаю, ко второй половине 90-х и продолжается сейчас.
Александр Генис: При этом мне кажется, что в 90-е годы появились новые писатели, громко зазвучали важные для меня имена: Сорокин, Пелевин, Вы. А нулевые годы мне не кажутся творческим временем, я не вижу такого яркого взлета, который был в 90-е годы.
Татьяна Толстая: А вот я не соглашусь. Дело в том, что тут либо нет связи между ''нулевыми'' и 90-ми, либо какие-то произошли сдвиги, которые сходу не видны. Например, в 90-е не было поэзии, а сейчас большое количество поэтов.
Александр Генис: Кого вы имеете в виду?
Татьяна Толстая: У нас имеется Мария Степанова, Вера Павлова, Воденников, Елена Фанайлова. Они и сейчас - действующие, очень хорошие поэты. И они, в свою очередь, будучи спрошены, называют еще огромное количество поэтов, которых они хвалят. Я их не читала, я вообще не очень понимаю современную поэзию, но сейчас нормальная вещь - поэтические собрания, выступления, какие-то перформансы, выпуск и покупка стихотворных сборников. То есть читателю нужны эти сборники, а в 90-е они совершенно никому не были нужны.
Александр Генис: А в прозе, по вашей части?
Татьяна Толстая: Ну, прозу я совсем не читаю, потому что я просто не испытываю в этом потребности сейчас, это моя личная проблема. Я должна писать и я читаю классику, мне не хочется читать современную прозу, я не нахожу там того, что мне бы хотелось найти. Оно есть, но не то, что нужно мне. Так что я ничего об этом сказать не могу. Она печатается, какие-то вещи происходят, некоторые писатели очень расписались, как Пелевин, некоторые пишут уже не так интересно, как это было, они прошли свой пик, но, тем не менее, они все присутствуют, а новым ничто не мешает возникнуть. Вот печатать этих новых писателей - это большие сложности, потому что литература - вещь очень коммерческая. Тем не менее, и это преодолевается: если человек хочет просто печататься, а не жить за счет писательского труда, то есть если он согласен попасть в обычную, нормальную для писателя нищету, то на то есть интернет, уж никто ему там рот не заткнет. Потом в эти ''нулевые'' годы возникло явление, которое является параллельным литературным процессом - блоги, социальные сети, где люди не только сами себе газета, сами себе объявление и сами себе издательство, но там происходят, варятся и создаются какие-то литературные стили. Это тоже литература, это другая литература, она вообще существует без расчета на награду или, даже, долговечность, она вполне себе мимолетна, но я просто могла бы перечислять там много людей с прекрасными самостоятельными голосами, с чувством слога литературного. Этого не было никогда, это не было доступно, а теперь доступно любому нажатием кнопки.
Александр Генис: Татьяна, какими были для вас эти два десятилетия?
Татьяна Толстая: 90-е годы я провела в Америке, и для меня это был очень интересный и полезный опыт во всех отношениях. Но, будучи в Америке, я не была в России. Мне бы хотелось быть одновременно в двух мирах, но это было невозможно. Поэтому самое интересное и необычное время, о которым я вспоминаю с ностальгией, именно потому, что мне его не досталось почти, я провела в анабиозе своего рода. Я узнала другую жизнь, это было все хорошо и полезно, но 90-е в России не вернутся никогда, а эти же 90-е в Америке вполне взаимозаменяемы с любым другим десятком лет. Так что в этом смысле мимо меня просвистело что-то очень важное и интересное. А потом, наскучив Америкой, в 2000-е я вернулась в Россию, и теперь я себя чувствую вполне в своей тарелке. Хотя эта тарелка и становится все более невыносимой. Мне хочется перемен, мне хочется 90-х, я знаю, что они не вернутся, я знаю, что на моем веку уже такого переворота не будет, но мне интересно все, что происходит именно в моей стране, а не во всем мире. А то, что во своем мире ничего хорошего не происходит, это другой разговор и я не буду тут занудничать.
Александр Генис: …И портить нам новогоднее настроение. И все-таки я спрошу, рискуя его испортить: какими, по Вашему, будут следующие 10 лет?
Татьяна Толстая: Вот боюсь я какие-то зароки давать. Я бы сказала, что у нас в обществе существуют две тенденции: одна считает, что ничего страшного не произойдет, так все и будем в нашем абсурде кувыркаться и как-то, тем не менее, двигаться вперед, а другая считает, что произойдут какие-то перемены, бунты и революции. Я все-таки очень надеюсь, что ни бунтов, ни революций не произойдет, потому что тогда бы те хрупкие достижения, которые у нас есть, они развалятся и, понятно, за собой утянут на дно все хорошее - если все это лопнет. Это - если будет какая-то политическая воля проявлена на самом верху, чтобы укоротить то безобразие, тот беспредел и ту распущенность, которая свойственна нашему, в массе, начальству.
А если этого не произойдет, то, надеюсь, народ вилы не возьмет, хотя вместо вил сейчас народ взял фотоаппараты. И гласность, о которой столько говорили большевики, а после них — Горбачев, а после них перестали говорить вовсе, сейчас гласность у нас потрясающая. В том смысле, например, что выявляется одно из самых распространенных социальных безобразий - люди с мигалками (или без мигалок), которые на машинах едут поперек потока. А милиция этих людей пропускает, потому что эти люди ''право имеют''. А милиция это такой бандитский анклав. Так вот регулярно, каждую неделю в интернете появляется множество фотографий этих машин, с номерами, выявляются машины, выявляются их владельцы, они оказываются очень высокими чиновниками. Например, не так давно на этом попался какой-то главный инспектор по транспорту, какой-то супер-министр супер-транспорта, который ездит поперек потому, что ему надо, так быстрее. Понимаете, ему - быстрее, а остальные - как хотят. Вся Москва построена так, что она стоит в большой пробке (это - лужковское наследие, но все этому способствовали). А теперь - у них крыльев нет - они вынуждены ездить. И они едут, давя людей, и по ''встречке''. Так вот все галереи этих фотографий существуют, эти люди вынуждены оправдываться (у нас же не тирания, у нас же просто царство безумия), давать интервью. И врут - как лепешки коровьи падают! Они все время врут, что ехал, наверное, кто-то, другой, а я в этой время просто стоял в машине и меня сфотографировали.... Невероятно!
Александр Генис: Вы хотите сказать, что новая перестройка опять начнется с гласности?
Татьяна Толстая: Ну, гласность уже есть. Нет, я не думаю, что будет специально новая перестройка, но, возможно, если будет проявлена политическая воля... Это зависит от того, кто у нас будет президентом и насколько он будет не бояться тех сил, которые будут против него работать. Там же конкуренция большая. Если кто-то встряхнет всю эту гадость, отряхнется, откажется от сверхдоходов, то что-то из этого может получиться. Например, милицию надо всю разогнать и новую набрать. Но вместо этого у нас ее переименовывают. Это что? Это мягко стелет или жестко стелет? Бессмысленная трата денег. В этом есть колдовство, заклинание. У нас сейчас эпоха заклинаний, по-видимому - тоже русская традиция.
