Александр Генис: Нью-йоркская студия Радио Свобода всегда была связана с Бродвеем. Когда-то она располагалась в Мидтауне, в доме под номером ''1775''. И этот адрес хорошо знали наши верные слушатели, потому что так называлась очень популярная передача: ''Бродвей 1775''. Ведущим ее был до самой смерти Сергей Довлатов. Потом редакция переехала на юг, к самому началу Манхэттана, но осталась по-прежнему на Бродвее.
И это важно, потому что Бродвей – нерв Нью-Йорка. Отсюда, как не без основания считают многие жители города и его гости, лучше видно будущее. Бродвей - словно уложенная в асфальт антенна, которая чутко принимает позывные 21-го века.
Вот почему мы с Соломоном Волковым, начиная новую культурно-политическую рубрику, решили называть ее ''Диалог на Бродвее''. В ней мы хотим сделать вас, дорогие слушатели, соучастниками всего интересного, что происходит на этом условном, но и вполне реальном Бродвее, где так хорошо слышен шум времени.

Революция электронных книг

Соломон, я предлагаю начать наш ''Диалог на Бродвее'' с того, о чем здесь сейчас так часто говорят – и не только на Бродвее – c книжной революции.
В только что ушедшем году сетевой гигант ''Amazon'' впервые продал электронных книг больше, чем обыкновенных. В этом году, как предсказывают бизнесмены, продажа электронных книг по крайней мере удвоится. Что и не удивительно, ибо всякие ридеры, ''читалки'', для электронных книг стали самыми популярным рождественским подарком в ушедшем году.
Собственно, именно так и бывает. Настоящие революции происходят незаметно, и мы узнаем о них лишь тогда, когда ничего нельзя исправить. Так и скромная новость об электронной книге приговорила к смерти домашние библиотеки. Они становятся обузой, вроде крепостных. Копить книги дома так же глупо, как еду, когда есть супермаркет. Не удивительно, что продвинутая молодежь относится к книгам брезгливо. Для них это – древесная падаль, в которую извели живописные рощи. Это еще не значит, что книги вовсе исчезнут, они выживут – как парусные яхты или арабские скакуны. Став роскошью, вроде картин, библиотеки превратятся в коллекции богатых чудаков. Одного я даже знаю. Это - доктор Шиф, который держал офис на Пятой авеню и издавал штучные книги за бешеные деньги, по одной в год, на специально изготовленной бумаге. Так, на ''Доктора Живаго'' пошла макулатура из русских газет времен Гражданской войны. Но сделать книги бесценными значит истребить библиотеки. И этот способ - надежнее костра.
Вот об этом сегодня говорят на Бродвее: что будет с нашими книгами? И с Вашими, Соломон, – ведь их у Вас тысяч десять не меньше?

Соломон Волков: Да, не меньше. Они стоят у меня в квартире в три ряда, заполнили, естественно, всю квартиру. Но вы знаете, Саша, я знаю, где стоит каждая из этих книг и я могу извлечь ее из этого укромного третьего ряда без ошибки. Сегодня Марианна, моя жена, даже удивилась, когда я извлек откуда-то из-под завалов нужную книгу. Вся моя библиотека - у меня в голове. И я с ней прощаться не собираюсь. К электронным книгам я отношусь без всякой враждебности или брезгливости, уверяю вас, потому что это очень красивые и изящный предметы. Заметьте, что все, что связано сейчас со всеми технологическим новинками, это очень красивые вещи, их приятно держать в руках.

Александр Генис: Потому что дизайн электроники это и есть современное искусство. Вот, куда уходит культура и искусство - не в галереи Сохо, а в промышленный дизайн.

Соломон Волков: Мне интересно и, в общем, не противно читать книги на этих ''читалках'', но для меня лично (я вовсе не настаиваю на том, что это есть единственно правильная точка зрения) этот электронный прибор никак не может заменить реальной книги в руках, потому что каждый из нас читает книгу по-своему, а эта электронная ''читалка'' навязывает свой единственный способ чтения книги - от начала и до конца, что называется.

Александр Генис: Это, конечно, не так, можно читать откуда угодно, но я вас очень хорошо понимаю и говорил то же самое буквально несколько дней назад - до тех пор пока я сам не купил этот самый ай-пэд, на котором так удобно читать, и не прочитал свою первую книгу целиком в электронной форме. Это был новый сборник Пелевина (по-моему, Пелевину очень подходит компьютерное чтение). И я сразу стал горячим поклонником электронной книги, потому что с ней можно делать все то же самое, что и с обыкновенной - писать заметки, писать на полях, отмечать то, что нужно аннотировать - но, кроме этого, это еще и возможность читать ее как энциклопедию, потому что каждое слово можно тут же посмотреть на ''Википедии'', тут же проиллюстрировать любой картинкой, и так далее. Возможностей для чтения гораздо больше. Но я прекрасно понимаю вас, потому что я сопротивлялся, сколько мог. И мне напоминают эти споры споры, которые были в Нью-Йорке 80-х годов, когда появились персональные компьютеры и стали доступны всем. Вы, наверное, тоже помните эти времена. Во всех высоколобых журналах шла одна и та же дискуссия: может ли писатель и, тем более, поэт, писать на компьютере? Считалось, что это просто невозможно и оскорбляет литературное ремесло. Через несколько лет выяснилось, что все это полная чепуха и теперь все без исключения, конечно, пользуются компьютерами, все забыли эти споры. Я думаю, что то же самое произойдет и с книгой. Но последствия этой книжной революции будут еще более глубокими. Вспомните, как Гутенберг изменил нашу цивилизацию. Он никогда не думал об этом, но когда определяли главного человека тысячелетия, сказали, что Гутенберг повлиял на второе тысячелетие больше, чем кто бы то ни было. Может быть, то же самое происходит и сейчас.

Соломон Волков: Да, но я пока что, как вы уже приметили, остаюсь при моей многотысячной библиотеке, все свои знания я черпаю из нее, все свои основные познания я черпаю, уверю вас, не из компьютера.

Александр Генис: Соломон, вы уже пережили одну такую болезненную революцию, когда нужно было выбрасывать пластинки. Как с этим было?

Соломон Волков: А я не выбросил ни одной пластинки, я обошелся. Они все стоят у меня и ждут того момента, когда я смогу их перевести на какую-то более соответствующую новой технологии аппаратуру. Даже ни одна пленка у меня в макулатуру не пошла. Так что, я думаю, я как-нибудь сохраню и мою библиотеку.

(Музыка)

Скандал в ''Ла Скала'': искусство эпохи кризиса

Александр Генис: Этой зимой, когда экономический кризис, по-прежнему, не отпускает почти все западные страны, у нас на Бродвее все горячо обсуждали фотографию, попавшую на первую полосу ''Нью-Йорк Таймс'': конная полиция, опасаясь беспорядков, охраняет миланский театр ''Ла Скала'', открытие сезона в котором – важнейшие событие в стране. Соломон, что стоит за этим снимком?

Соломон Волков: За этим снимком больше всего можно прочитать нечто об особенностях национального итальянского характера.

Александр Генис: Не говоря уже о том, что конная полиция в очень красивых мундирах. Они выглядят так, как будто они сбежали из оперы.

Соломон Волков: Абсолютно. Италия это очень яркая и театральная страна. В наше время принято говорить о том, что глобализация культуры как бы уравнивает все национальные характеры, стирает национальные особенности, стирает национальные привычки, вкусы, манеру выражаться. Да ничего подобного! Вот взгляните, как отреагировали в таких странах как Франция и Англия на финансовый кризис. Французы подошли у этому с французской точки зрения - они бунтовали, демонстрировали.

Александр Генис: Франция - страна революций.

Соломон Волков: А англичане поджали губу и покорились судьбе.

Александр Генис: Потому что Англия это страна ''stiff upper lip'' - верхняя губа должна быть неподвижна.

Соломон Волков: То же самое, по-моему, можно прочесть и в случае с этим инцидентом в ''Ла Скала''. На самом деле итальянцы, быть может, гораздо меньше ходят в оперу, чем когда-то, и уже в такси не обязательно с тобой шофер заведет разговор о последней оперной новинке.

Александр Генис: Хотя единственная страна в мире, где опера была массовым искусством - Италия.

Соломон Волков: Тем не менее, до сих пор открытие сезона в ''Ла Скала'' - главное событие итальянского культурного сезона, и люди тратят на билет столько, что за эти деньги можно купить машину. И, одновременно, что тоже очень важно, это открытие - политический символ. Открытие сезона Метрополитен Опера в Нью-Йорке никогда не вызовет скандала, подобного тому, какой произошел в ''Ла Скала'', когда до начала спектакля (а это была ''Валькирия'' Вагнера, а не итальянская опера), дирижер Даниэль Баренбойм (тоже не итальянец) обратился с речью о необходимости защиты итальянской культуры. Эта функция защиты итальянской культуры записана в итальянской Конституции. И действительно, для Италии, быть может, как ни для какой другой страны, культура это и есть ее визитная карточка.

Александр Генис: Это ''Уралмаш'' Италии.

Соломон Волков: Да. И он действительно приносит, этот ''Уралмаш'' итальянский, огромные деньги стране. Когда в Англии объявили о том, что урежут деньги на культуру, то к этому отнеслись гораздо более спокойно.

Александр Генис: Тем не менее, англичане нашли способ сохранить почти все дотации культуре. И в этой стране, например, дотируется телевидение. То есть, есть масса таких бюджетных источников, которые помогают культуре быть доступной. Например, в Англии объявили все музеи бесплатными и в два раза увеличилось количество посетителей музеев.

Соломон Волков: А вам не кажется, Саша, что очень важна также позиция политического лидера страны. И когда Сильвио Берлускони, нынешний премьер министр Италии, открыто заявляет, что, собственно говоря, культура его не очень-то интересует, то это отражается и на том, как действует его министр культуры, и на том, как функционирует весь культурный бюрократический аппарат.

Александр Генис: Это отражается на том, как итальянцы относятся к этим новациям. Поэтому столько беспорядков в Италии. Но я хотел вам задать другой вопрос. В Америке все это невозможно просто потому, что в Америке нет министерства культуры, поэтому в Америке культура не зависит от бюджета в любом случае, не так ли?

Соломон Волков: И поэтому в Америке ''Валькирия'' Вагнера прозвучит без вступительных речей дирижера о защите национальной культуры.

(Музыка)

Ваши письма: бывает ли державная литература

Александр Генис: А сейчас я представлю новый и, надеюсь, постоянный раздел в нашей передаче – письма слушателей. Постоянные слушатели ''Американского часа'' знают, что мы свято выполняем обещание ''ни одно письмо не останется без ответа''. В этом году мы решили делиться со слушателями самыми интересными, спорными или просто забавными посланиями.
Начну с последнего. Соломон, в интернетской распечатке нашей рождественской беседы стояла фотография Бродского работы Вашей жены, Марианны. На ней поэт запечатлен с сигаретой. Это изображение вызвало вот такую реакцию нашего слушателя:

''Уважаемые авторы передачи! Бродский - гений, это абсолютная истина. Но, наверное, можно было найти его фото без сигареты? Я в Венеции не был (с), но каковы там запахи, идущие от воды? Курящие и "кофе-пьющие" люди запахов не ощущают? Например, Фаддей Булгарин красочно описал тяжкую душную атмосферу трактиров начала 19 века, а вот Александр Пушкин "обонятельно" ничего не чувствовал, просто там обедал, покуривал, пил кофе''.

Во-первых, должен сказать, что сфотографировать Бродского без сигареты было довольно трудно, потому что они редко расставались, а, во-вторых, надо сказать, что каналы Венеции страшно воняют, особенно летом, поэтому амбре, которое царит в Венеции, совершенно дикое.

Соломон Волков: Я должен сказать, что Бродский и сигарета это вообще синонимы. Бродский всегда говорил, что если проснуться и не закурить, то тогда зачем вообще просыпаться?

Александр Генис: ''Зачем вставать?'' - он говорил.

Соломон Волков: С этого начинался его день, продолжался и заканчивался. Поэтому сигарета это, может быть, самый главный символ Бродского. И, конечно, это абсолютно не мешало ему восторгаться Венецией и получать от нее подлинное наслаждение.

(Музыка)

Александр Генис: Другое письмо связано с нашим прошлогодним толстовским циклом. Откликаясь на его итоговый выпуск наш слушатель пишет:

''Вы – (это мы с Вами, Соломон), - говорили, что ''в современной России Толстой не вполне на месте, он не может по многим причинам считаться государственным писателем''. А какой писатель в России может считаться государственным? Мне кажется, что влияние писателей сильно преувеличено. Это касается как руководителей разного уровня, так и народа вообще. Критерий - действия и поступки. И это не только у нас. Вот при тоталитарном режиме "назначенные" писатели влияли на одну часть населения, а запрещённые на другую. Есть ещё писатели от Бога, но они влияют на тех, кто пытается их понять. Спасибо за интересную передачу.

Александр из России''

Рады стараться, Александр, ну а теперь - к сути дела: что Вы думаете, Соломон, бывают ли хорошие державные писатели?

Соломон Волков: Я думаю, что державных писателей в истории России было вполне достаточно и, между прочим, это очень забавно, мне одним из таких державных авторов представляется поэт по имени Гаврила Державин. Он был человеком, который воспевал победы русского оружия и который воспел Екатерину. Причем таким образом, что когда она прочла посвящённую ей оду ''Фелица'', то ее подруга и наперсница Дашкова застала ее в слезах, и Екатерина ей сказала: ''Вот если бы кто мог так понять меня, как понял этот анонимный поэт!''. Державин эту оду опубликовал анонимно.

Александр Генис: Тогда тут можно вспомнить и Карамзина, которому первому из писателей поставили памятник.

Соломон Волков: Карамзин был, можно сказать, придворным рупором, и в то же время он не боялся вступать в конфликт с Императором Александром, когда ему казалось, что тот ведет государственную политику неправильно, и он пытался его перебудить это делать, и они расставались, так и не придя к единому мнению.

Александр Генис: А в наше время, как вы считаете, возможны были государственные писатели?

Соломон Волков: По-моему, последним писателем, который прозвучал на очень сильной общественной и, таким образом, как мне представляется, и государственной ноте, был покойный Анатолий Наумович Рыбаков, которому в январе этого года как раз исполнилось сто лет. Это был, замечу, и последний писатель из России, который попал на обложку журнала ''Тайм''. Причем, что показательно, вместе со Сталиным - на обложке были изображены и Рыбаков, и Сталин. И это не случайно, потому что Сталин был главным героем Рыбакова. Героем не в том плане, что он был его идеалом или что постоянно его мысли обращались к Сталину, но, как персонаж исторический, Сталин чрезвычайно привлекал Рыбакова, и это послужило (ведь он жил в Нью-Йорке в последние годы своей жизни) как бы основой для наших долгих и многих бесед с Рыбаковым, поскольку и меня Сталин чрезвычайно интересует, как историческая личность. А Рыбаков был, скажу я вам, именно тем человеком, который заставил меня, не понукая, а своим примером, изучить внимательно творчество Сталина - он сам прочел полное собрание сочинений Сталина, от корки до корки, много раз.

Александр Генис: Меня идея державных писателей всегда волновала по поводу заграничных авторов, например, английских. Например, на всю Великую Британскую Империю был только один писатель, которого можно назвать по-настоящему великим, талантливым, гениальным и, в то даже время, государственным - Редьярд Киплинг. Но больше я таких не знаю.

Соломон Волков: Да, конечно же, и Киплинг бы певцом английского империализма, и до сих пор таким остается. И, читая Киплинга, мы можем проникнуться вот этой романтикой английского колониального завоевания.

Александр Генис: А как вы считаете, в нынешней России может быть государственный автор?

Соломон Волков: В нынешней России государственного автора нет, есть государственный кинематографист, каковым, по-моему, является Никита Михалков. Может быть, если согласиться с мнением очень многих о том, что в наше время фильмы заменяют романы, то это и есть наличный государственный российский автор.

(Музыка)

Начало цикла ''Прокофьев и русская Америка''

Александр Генис: Как обычно в наших беседах с Соломоном Волковым новую рубрику ''Диалог на Бродвее'' будет завершать особый музыкальный цикл. В этом году он будет посвящен Прокофьеву, чей юбилей - 120 лет со дня рождения – будет широко отмечаться во всем музыкальном мире.
Мы выбрали Прокофьева еще и потому, что его судьба и творчество тесно связано с ''русским Бродвеем'' - с той русской Америкой, достижения которой так сильно повлияли на обыкновенную – американскую – Америку.
После того, как нацисты пришел к власти в Германии, лучшие представители ее культуры перебрались в Америку, которая назвала антифашистскую эмиграцию ''Дар Гитлера''. Нечто подобное происходило и с русской культурой: невольные ''дары'' Ленина, Сталина, Брежнева оказались чрезвычайно важны для формирования современной культуры США.
Вот об этом и пойдет речь в нашем годовом цикле ''Прокофьев и Русская Америка''.

Соломон Волков: Мы начнем разговор о путешествии Прокофьева в Америку с самого начала, как и полагается. Как же Прокофьев решил, что ему нужно поехать в Америку? Это произошло в 1918 году. Прокофьев сидел в Кисловодске, до него доходили сведения о событиях в Москве и Петрограде, о том, что власть перешла в руки, как его тогда называли, ''правительства Ленина'', газеты были, естественно, полны самых противоречивых и устрашающих слухов. И Прокофьев, сидя там, решил, что, пожалуй (а он был к тому времени ведущим русским авангардистом, потому что другой музыкальный новатор того времени - Игорь Стравинский - уже был за рубежом, а Прокофьев все еще был, что называется, отечественным анфан терриблем), с его авангардной эстетикой сейчас ему стоит попробовать податься в Америку и, как он сам выразился, там можно многое увидеть, можно многому научиться, а также, и это совсем не последнее дело, показать свое творчество. В свое время, когда в Петрограде власть взяло Временное правительство, туда приехала американская делегация. В нее входили политические деятели, сенаторы, но также и знаменитый фабрикант сельскохозяйственных машин Маккормик. Прокофьев эти машины маккормиковские видел еще в имении, управляющим которым служил его отец - всякие сеялки, жнейки (на них ставили клейма Маккормика). Поэтому он знал, с кем он имеет дело. Его познакомили с Маккормиком. Тот приехал приветствовать новорожденную республику, и заодно поинтересовался, как обстоят дела с музыкальным авангардом. Потому что Маккормик очень увлекался музыкой и, действительно, в ней разбирался. И его заинтересовало новейшее сочинение Прокофьева под названием ''Скифская сюита''. ''Скифская сюита'' в свое время рассматривалась как непосредственный конкурент ''Весне священной'' по выражению варварского начала в культуре.

Александр Генис: Именно то, чего ждали от русского таланта.

Соломон Волков: И так же, как по заказу Дягилева была написана ''Весна священная'', по заказу Дягилева Прокофьев написал балет на древнеславянскую тему ''Алла и Лолий'' (это имена праславянских персонажей). В итоге, из идеи балета ничего не вышло, а как симфоническое сочинение ''Скифская сюита'' прозвучала в Петрограде в 1916 году и вызвала жуткий, необычайный скандал.

Александр Генис: При том, что скифская тема была очень популярна в это время в обществе. Недавно прошли раскопки, благодаря которым мы могли познакомиться с ''золотом скифов'' (недавно и в Америке была выставка этих замечательных образцов), и стихотворение Блока уже к тому времени прогремело.

Соломон Волков: И идеология скифская, как бы ''новоскифская'', если угодно, была очень модна. Новые русские себя ассоциировали с этими древними мифическими скифами, считая, что в них вот сейчас кипит новая языческая стихия, новая молодая кровь, которой суждено обновить культуру дряхлой старушки Европы.

Александр Генис: И эта тема, конечно, не могла не увлечь Америку, которой была близка эта идея.

Соломон Волков: И вот Маккормик, познакомившись со ''Скифской сюитой'' Прокофьева, которая ему чрезвычайно понравилась, даже заказал за свой счет переписку партитуры специально для него. И он тогда сказал Прокофьеву: ''Вы знаете, если соберетесь в США, известите меня, у меня есть, - скромно добавил Маккормик, - связи в музыкальном мире''. Прокофьев вспомнил про эти слова Маккормика и решил, что в 1918 году он подастся в Америку. А мы сейчас услышим фрагмент из той ''Скифской сюиты'', которая и послужила мостиком для перехода Прокофьева из мира России в американский мир. И прозвучит она в исполнении оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева. Очень, надо сказать, скифское исполнение.

(Музыка)