Александр Генис: В Америке скончался необычный философ с еще более необычными идеями. О нем рассказывает Борис Парамонов.
Борис Парамонов: В США умер Мэтью Липман – профессор философии, многие годы преподававший в Колумбийском университете. Он известен, однако, более всего проектом, который осуществил на базе университета в Монтклере (штат Нью-Джерси). Профессор Липман поставил под сомнение мнение знаменитого швейцарского психолога Жана Пиаже, говорившего, что способность к разумному, то есть логически обоснованному мышлению, появляется впервые у детей в возрасте 11-12 лет. Липман создал в Монтклере экспериментальную программу, долженствовавшую опровергнуть это мнение, и, как считается, сумел доказать, что интеллектуальное развитие детей начинается гораздо раньше. Он устраивал классы для малолетних и наводящими вопросами вовлекал их в беседы на квази-философские темы. Выяснилось, что дети не только способны, так сказать, к философскому дискурсу, но что склад их мышления преимущественно философский. Некролог в “Нью-Йорк Таймс” от 14 января приводит примеры вопросов, задававшихся детьми в классе профессора Липмана:
Куда делась умершая бабушка?
Или:
Когда папа велит мне быть хорошей, что это значит?
Или:
А есть ли, в самом деле, привидения?
Или:
Почему иногда время течет медленнее?
В общем как в “Евгении Онегине”: “и предрассудки вековые, и тайны гроба роковые, добро и зло в свою чреду – всё подвергалось их суду”.
Дело не в том, как дети отвечали на эти вопросы или чему в таких случаях учил их профессор Липман: дело в том, что они задают такие вопросы. Склад детского ума совсем не примитивен – наоборот, он нацелен на фундаментальные проблемы бытия.
Александр Генис: Не потому ли, что дети ближе к порогу бытия. Помните, как Мандельштам писал:
О, как мы любим лицемерить
И забываем без труда
То, что мы в детстве ближе к смерти,
Чем в наши зрелые года.
Борис Парамонов: Да, проницательный автор. Но тут, конечно, о многом можно поговорить не только в поэтическом, но именно в философском плане, начиная аж с самого Платона, учившего, что знание – это припоминание, что человек изначально включен в структуру универсального разумного бытия. Человек, так сказать, глупеет в рутине быта, куда он выпадает из бытия. Платоновский Сократ, задавая соответствующие вопросы, наводил людей на ту самую первичную структуру разумности. Профессор Липман может быть назван Сократом из Монтклера – с той разве что разницей, что у него скорее сами дети задавались онтологической проблематикой.
Александр Генис: Оно и понятно: дети еще не успели войти в эту самую повседневную рутину. Устами младенца глаголет истина, - говорим мы. А китайцы считают, что за это – беспомощность и бесхитростность - мы детей и любим. Лао-цзы звали “старым младенцем”.
Борис Парамонов: Важно, что дети действительно ближе к истокам бытия, они первичнее, “истиннее”. Эту мысль в самых общих очертаниях не только невозможно оспаривать, но можно подтвердить десятками примеров из других областей. Скажем, их телесными способностями к сложным физическим упражнениям. Чем ребенок младше, тем легче ему удаются самые сложные, порой опасные трюки.
Александр Генис: Я в этом убедился, катаясь в горах на лыжах, когда меня на крутом склоне поднимали трехлетние малыши.
Борис Парамонов: Это же хорошо знают и циркачи. Анне Ахматовой, физически очень ловкой в молодости, циркачи говорили, что если бы она начала тренироваться лет с трех, то стала бы мирового класса гимнасткой.
Ну а что касается всякого рода духовности, то тут дети действительно дают сто очков вперед. У Андрея Платонова в одном рассказе мальчик спрашивает деда: “Дед, а что такое всё?”.
Александр Генис: Исследование, обнародованное в 1983 году, установило, что дети, прошедшие раннее обучение по методу профессора Липмана (таких было более трех тысяч), в школьные годы демонстрируют академическую успеваемость, в два раза превосходящую среднюю. Эта методика применялась в четырех тысячах американских школ и еще в шестидесяти странах.
Борис Парамонов: В общем, то, что называют цифрами и фактами, вроде бы свидетельствует в пользу мыслей и практики профессора Липмана. Но вспомним Гегеля: истина это не факт, истина это идеал. Идеал у Гегеля в этом контексте означает разумную целостность бытия, существующую в элементе духа. Элемент здесь значит “стихия”.
Для современного не то что мышления, а образа жизни “умное”, умственно сложное, философски значимое - не нужно, не находит употребления, а, значит, смысла в повседневности. И это не только сейчас стало, но всегда было. Сократ - один, а медников и кожевников, с которыми якобы он беседовал, много больше. Жалеть об этом не приходится: дети в жизни взрослеют и неизбежно включаются в социальный процесс, который в первую очередь означает разделение труда, - и как возможно в этой ситуации сохранить первоначальную целостность?
Александр Генис: Надо сказать, что из некролога “Нью-Йорк Таймс” неясно, каким образом профессор Липман тренировал своих питомцев, а не просто выявлял в них общечеловеческую врожденную склонность к философской проблематике.
Борис Парамонов: Да, Именно логический тренинг, а не что другое лишает человека, скажем так, вкуса к сверхлогическому. Кажется почти неизбежным, что переводить детскую фантазию в план логики – это лишать детей живого воображения.
Помните, знаменитый американский фильм, который крутят в рождественский период, - “Чудо на 34-й улице”: о мамаше, которая отучала дочку от сказок, от волшебного: учила ее, например, что Дед Мороз (Санта Клаус по-американски) – несуществующая фигура. Эта ситуация в точности воспроизводилась в первые советские времена, и жертвой ее стал Корней Чуковский, сказки которого, любимые детьми, были объявлены вредными, буржуазными и ненужными советскому ребенку. В частности, имел место поход на кукол – заменили их в детских садах наглядной агитацией, например карикатурной фигурой попа, которая должна была вызывать отвращение. Чуковский пишет в “Дневнике’, что девочки этих уродливых попов очень быстро полюбили и стали их нянчить. Или Розанова вспомним, ругавшего позитивистов, обучающих детей всякой, по его мнению, чепухе; он возмущался тогдашними учебниками для малышей: “Я маленький, но человек, у меня две руки, две ноги и 32 зуба”. Сам он, говоря о детях, упоминал об их влечении к фантастическому, к страшному. Какие тут на фиг тридцать два зуба! Времена и страны меняются, но эти же самые зубы я обнаружил в книжонках своих американских внуков.
Вот я и думаю: не портил ли профессор Липман своих подопечных? Родить отличника – убить поэта. Но потребность в поэтах всё уменьшается, а нужда в счете не исчезает. В общем, я бы так этот сюжет подытожил: бог с ней с философией, но поэзия не умрет нипочем и никогда.
Александр Генис: Борис Михайлович, я глубоко уверен, что стихи, может быть, перестанут читать, но не писать.
Борис Парамонов: Это точно. А профессору Липману да будет земля пухом. Он был достойный американец, во время мировой войны воевал в пехоте, получил две бронзовые медали. Это, что и говорить, важнее поэзии. А куда деваются умершие бабушки и дедушки – все это мы со временем узнаем.
