Программу ведет Мелани Бачина. Участвуют обозреватели и корреспонденты Радио Свобода Петр Вайль, Андрей Шарый и Татьяна Вольтская – она беседовала со скульптором Альбертом Чаркиным.
Мелани Бачина: В фокусе нашего внимания творчество Ярослава Гашека. Сегодня, 30 апреля, исполняется 120 лет со дня его рождения. В Петербурге несколько дней назад на Балканской площади открыли памятник Бравому солдату Швейку. Авторы памятника скульпторы - Альберт Чаркин и Дмитрий Пахомов. Рассказывает Татьяна Вольтская:
Татьяна Вольтская: Бронзовый памятник бравому солдату Швейку стоит между прозрачных стеклянных павильонов Балканской площади в самом начале улицы Ярослава Гашека. Во Фрунзенском районе Петербурга многие улицы названы в честь, как это называлось в советское время городов-побратимов - Бухарестская, Будапештская, или выдающихся деятелей дружественных стран, например, улица Фучика. Вот теперь районная администрация решила придать каждому из этих мест свое лицо. Начать решили с улицы Гашека, тем более, что это совпало с желанием Генерального консульства Чехии в Петербурге провести в городе в юбилейном году Дни чешской культуры. Памятник герою книги Ярослава Гашека был заказан ректору петербургской Академии Художеств Альберту Чаркину:
Альберт Чаркин: Решение созрело относительно быстро, потому что образ то ясен и понятен - бравый солдат есть бравый солдат. Рост его обозначен в 160 сантиметров ,так что мы точно такой рост выдержали его, ну а в основу, конечно, взяли образ, который создал Лада - иллюстратор знаменитого романа и друг самого Гашека.
Татьяна Вольтская: На открытии памятника был внук писателя Рихард Гашек, который, по мнению Альберта Чаркина, очень похож на образ созданный Ладой:
Альберт Чаркин: Я так представляю, что и Гашек был такой, похож, только, как всегда, заостренные некоторые черты, то, что мы сохранили, это в самой скульптуре.
Татьяна Вольтская: Скульптура действительно похожа на рисунки, уже неразрывно связанные в нашем сознании с текстом Гашека. Маленький, упитанный, нескладный человечек в неуклюже сидящей солдатской форме с лукавой ухмылкой и подчеркнутым пылом отдает честь. Пальцы правой руки упираются в висок, зато левая спрятана за спину. В ней, конечно, пивная кружка, да и постаментом Швейку служит пивной бочонок:
Альберт Чаркин: Мечтали мы, чтобы вокруг Швейка собирались люди отдохнуть, там недалеко станция метро, и электричка, при возвращении из-за города, или, наоборот, там торговый центр, и мечтали, что Швейка будут окружать столики для любителей пива, да еще если это будет чешское пиво - совсем хорошо. Два павильона могут быть потом переоборудованы под пивные. Не вижу ничего в этом плохого. Когда-то был в Норвегии, и я видел нечто подобное в Осло. Там их писатель тоже восседает в креслах над столиками, а там сотня столиков вокруг, и все пьют пиво, и шум как улей. Нечто подобное хотелось бы, чтобы было вокруг Швейка. Чтобы стоял на бочке, чтобы рядом были столики в виде бочек и скамеечки в виде бочек. Если это получится - будет хорошо.
Татьяна Вольтская: А как же быть с петербургским климатом? Зимой-то, в метель, на бочке не очень посидишь?
Альберт Чаркин: Зимой, конечно, посложнее. Ну, очевидно, павильоны будут зимой, а летом будут на улице сидеть вокруг Швейка.
Татьяна Вольтская: Мне кажется, что появление памятника Швейку в России, где до сих пор такие суровые проблемы с армией, символично:
Альберт Чаркин: Армия - это вынужденная мера всякого государства, и поэтому она в какой-то степени противоестественно обычной жизни. И Швейк для того и создан, чтобы не все слишком серьезно воспринимать, в том числе и армейская служба делится и на смешные стороны ее, и на анекдотичность некоторую, и на серьезную сторону. Швейк в данном случае разбавляет наше уныние.
Татьяна Вольтская: Швейк, этот маленький герой в обвислой форме, несмотря на всю свою неловкость, блестяще противостоит тупости, жестокости и идиотизму, в большей или меньшей степени присущим армейской жизни всех времен и народов. Может быть, его образ, теперь зримо присутствующий в Петербурге, хоть немного поможет и отдыхающей публике, пьющей пиво, и российской армии. В конце концов, когда рациональные начала бытия перестают работать, почему бы не понадеяться на иррациональные?
Мелани Бачина: Ярослав Гашек родился в Праге, а умер, не дожив и до 40 лет, в маленьком чешском городке Липнице над Сазавоу в 1923-м году. Жизнь его, в общем, сложилась беспорядочно. В историю литературы Гашек, к которому в его родной Чехии относятся неоднозначно, вошел как автор только одной, пусть и блестящей, книги – "Похождения бравого солдата Швейка". Жизнь и творчество Ярослава Гашека исследовал мой коллега Петр Вайль. С ним беседовал Андрей Шарый:
Андрей Шарый: Петр, в вашей книге "Гений места" пражская глава связана с именем Гашека. Скажите, почему вы выбрали именно этого писателя, традиционно считается, что гений Праги это Франц Кафка?
Петр Вайль: Действительно, на международно-туристском уровне Прагу представляет Кафка, на всех кружках, майках, брелоках его этот узкий профиль с огромными черными глазами, но так вышло, что Кафка писатель мировой, а Гашек, что называется, локальный. К сожалению, к моему великому сожалению, потому что я его очень люблю - Гашека и Швейка - Гашек кроме Чехии известен только еще в России и Германии.
Андрей Шарый: Почему?
Петр Вайль: Я думаю, что это действительно явление, может быть, не мировое, оно слишком специфично. Хотя, если хотите, мы поговорим и о том, что "Швейк" - книга редкая в том смысле, что она может быть реальным учебником жизни, то есть, по Швейку можно жить. Сейчас мы к этому, если хотите, вернемся, но еще, конечно, стечение обстоятельств. Все-таки, чешский язык - не мировой, Кафка писал по-немецки, немецкий в числе мировых литературных языков, чешский – нет, и если бы не усилия гения, доброго гения пражской литературы Макса Брода, ближайшего друга, кстати, Кафки, того самого, который спас для человечества наследие Кафки, Кафка, как известно завещал сжечь все его неопубликованные вещи, а Макс Брод не послушался завещания своего друга и опубликовал их, так вот, Макс Брод был и другом Гашека. И он сделал, во-первых, инсценировку Швейка для немецкого театра, во-вторых переводил его вещи, и благодаря Максу Броду Гашека узнали в Германии. Россия - другое дело, с Россией Гашек был связан.
Андрей Шарый: Он был связан, вероятно, тем, что дезертировал, насколько известно, из австро-венгерской армии и несколько лет жил в России, кроме того, если мне не изменяет память, он придерживался левых убеждений? Или он был, как Швейк, и никаких убеждений не придерживался?
Петр Вайль: Вот это вы правильно говорите. Близко к этому. Он очень увлекался идеями анархизма. И вот, неподалеку от пражской штаб квартиры Радио Свобода есть такое заведение "Деминка", сейчас там, правда, уже другой интерьер. Когда-то это была пивная. Там в начале ХХ века собирались анархисты пражские, и Гашек там постоянно болтался, и, кстати, там могла произойти историческая встреча двух выдающихся пражских писателей - Франца Кафки и Ярослава Гашека. Известно, что Макс Брод приводил туда Кафку посмотреть на анархистов, как раз в то самое время, когда Гашек торчал там каждый вечер и выпивал там. Выпивал он, надо сказать, основательно, от чего, собственно говоря, в 40 лет и умер, от комплекса всех тех болезней, от которых умирают сильно пьющие люди. Так вот, Гашек увлекался анархизмом, потом, когда попал в Советскую Россию, сделался коммунистом, когда вернулся потом в Чехию, коммунизм этот сдуло с него, как будто и не было ничего подобного, а будучи в Советской России он даже занимал какие-то посты, например, был заместителем комиссара города Бугульма. И, в общем, поведение его, мягко говоря, не вполне благовидное. Он, например, участвовал в расстрелах.
Андрей Шарый: Петр, а как складывался вот этот российский период жизни Гашека? Он дезертировал вместе с вот этим Чехословацким легионом, или в составе Чехословацкого легиона, и потом просто оказался среди тех, кто принял русскую революцию, а не среди тех, кто выступил против нее?
Петр Вайль: Совершенно верно. Именно так оно и было. И он, повторяю, даже занял некоторые посты, потому что человеку был исключительно способный, и освоил русский язык, работал там в газете "Красный путь", если я не ошибаюсь она называлась, был заместителем комиссара города Бугульма, и у него есть журналистские сочинения, в которых он, например, с восторгом пишет о том, как вели на расстрел священника русского православного. В общем, ничего особенно хорошего про его российский период сказать нельзя. Он оттуда привез жену, хотя с предыдущей своей женой не развелся, таким образом он еще и двоеженец был. И с женой-то обошелся не слишком симпатично. Он привез эту русскую женщину, не знавшую никакого другого языка, в Прагу, и в первый же вечер исчез, пошел повидаться с какими то друзьями, и на двое-трое суток пропал. Она, несчастная, осталась в ожидании, без куска хлеба, без знания языка.
Андрей Шарый: Петр, чтобы закончить с реальной фигурой Гашека - что он еще написал, кроме известного всем "Швейка"?
Петр Вайль: Да толком ничего. Колоссальный перепад между качеством его этого выдающегося романа и всем остальным. Он написал еще несколько томов рассказов и фельетонов, ни в какое сравнение с "Швейком" это не идет.
Андрей Шарый: А чем вы объясните это - великолепная книга и полное отсутствие таланта, с другой стороны?
Петр Вайль: А вот он был такой неорганизованный талант, Гашек. Он не систематически. даже сам "Швейк", если вы его внимательно читали, оставляет впечатление полного хаоса, разброда, незавершенности, нередактированности. Он действительно его не редактировал, он уже, когда почувствовал тяжелую болезнь, удалился из Праги и жил в деревне Липнице над Сазавой, там и сейчас 600 что ли жителей, это час езды примерно отсюда, и он там писал главу, и тут же мальчик относил на почту и отправлял. Он не перечитывал, не редактировал, и это очень ощущается. Роман так и остался незаконченным, как известно. Гашек умер в 40 лет, не завершив эту книгу. Но это был такой взрыв таланта, ничто этого не обещало, надо сказать, а "Швейк" оказался великой книгой. Тут мы возвращаемся к тому, о чем мы говорили: эта книга по которой действительно можно жить. Она учит очень умным вещам. Обратите внимание, там, например, начало романа знаменитое, когда служанка Швейка пани Мюллерова говорит: "Убили, значит, Фердинанда-то нашего". То есть, она говорит о судьбоносном событии - убийстве эрцгерцога Фердинанда в Сараево, с чего, собственно говоря, началась Первая мировая война, перевернувшая мир. Швейк на это отвечает: "Это какого еще Фердинанда", - и начинает травить баланду о каких-то двух своих знакомых Фердинандах, один собирал собачье дерьмо, другой еще чем-то таким занимался. То есть, он абсолютно не хочет говорить о том, что ему предлагают, что ему навязывают. Он переводит реальность в другую плоскость, создает параллельную реальность. То есть, этим мастерством Швейка можно бороться с абсурдом и хаосом жизни. Этому учит книжка Гашека.
Андрей Шарый: Это можно воспринимать, скажем, как протест маленького человека против бессмысленности политики и всего остального. Я-то эту книгу воспринимаю немного по-другому. Для меня это энциклопедия пражской жизни, я последний раз перечитывал книгу несколько лет назад, когда радио переехало в Прагу, и я для себя нашел очень много, в том числе и практических советов, как лучше освоиться в чешском обществе. Скажите пожалуйста, по вашему мнению, как рождаются такие книги, по которым можно жить? Это вот как энциклопедия русской жизни "Евгений Онегин" - есть что-то отдельное в чешской, может, европейской литературе, что выделяет такого типа книги, которых, в общем, немного?
Петр Вайль: Таких книг действительно очень мало и запланировать такую книгу совершенно невозможно. То есть, я абсолютно уверен, что если задумать энциклопедию жизни, учебник жизни, то ничего и не будет. Как, например, Чернышевский, "Что делать", вот он задумал книгу, как учебник. В результате эту книгу никто не читает, все про нее только знают, или, по крайней мере, слыхали.
Андрей Шарый: Но там книга плохая просто.
Петр Вайль: Именно так, она и не могла быть хорошей, потому что она была задумана по умозрительной схеме. Ничего так не делается - литература, искусство так не делаются. Именно нужен был совершенно безалаберный человек, без убеждений, пьющий, гулящий, с непонятными привязанностями, толком не любивший за свою жизнь никого по-настоящему, к которому подошла болезнь и смерть, и вот он написал все, что мог написать, и оказалось, что это книга по которой можно жить.
Андрей Шарый: Есть какой-то секрет популярности книги о Швейке в России, помимо того, о чем сейчас мы с вами говорили? Такой герой, как Швейк, по вашему мнению, ближе русскому российскому национальному характеру, или это все случайность и такие пустые разговоры?
Петр Вайль: Нет, это совершенно не близко. Я думаю, что как раз для русского самосознания близок такой герой, как Остап Бендер. Вот это действительно настоящий герой, да, то есть в нем должна присутствовать такая вот лихость. Швейк - это сугубо чешское порождение, не случайно по-чешски есть такое слово "швейковина", сопротивление абсурда. Как немцы, нацисты, называли чехов "улыбающиеся бестии" - вот это вот сопротивление швейковское абсурду. Ага, хорошо, улыбнемся, все будем делать, но не делаем ничего.
Андрей Шарый: То есть, это доведение абсурда до его логического завершения, то есть, абсурд в квадрате, после чего его бессмысленность становится очевидной тем, кто является проводником этой политики?
Петр Вайль: В известной степени так, либо просто невключение в эту игру. Те предлагают правила игры, а ты будто их не слышишь. Ты выходишь играть в футбол и вдруг берешь мяч руками и забрасываешь в ворота - а черт его знает, мне так удобнее.
Андрей Шарый: Можно ли жить по Швейку?
Петр Вайль: Да, конечно, вот это я и говорю - можно. Дело в том, что если есть какие-то уроки жизни, то это может единственный такой: обстоятельства, которые тебе не нравятся, изменить почти никогда нельзя, в 95 процентах случаев жизни. И в 95 процентах случаев жизни можно изменить свое отношение к этим обстоятельствам. Вот чему учит Швейк.
Андрей Шарый: В завершение беседы я хотел бы вернуться еще раз к фигуре автора Швейка Ярославу Гашеку - как он, с такой книгой, с такими неразборчивыми взглядами, с точки зрения политики, с точки зрения такой беспорядочной личной жизни, уживался, входил ли он вообще в пражский литературный мир, который, может быть, и не был великим, Прага, конечно, не была литературной столицей Европы, ни тогда, ни теперь, тем не менее, и Кафка, и Чапек, и другие писатели, что тогда был Гашек на общем фоне?
Петр Вайль: Пожалуй, что ничего, потому что до своего отъезда на войну он был просто журналист, в лучшем случае, добрый малый, который сидел за кружкой пива, потом, когда он вернулся, знали о том, что он был на стороне коммунистической России, и это многим не нравилось, как не нравится и сейчас, а потом он умер. Вот и все. То есть, он никогда не был никаким истеблишментом, даже таким ресторанно-литературным.
Андрей Шарый: И никакого направления в чешской литературе он не заложил? "Швейк" так и остался единственным, ни эпигонов, ни традиций, ничего не осталось?
Петр Вайль: Нет, это тот самый случай, когда повторить нельзя.
Мелани Бачина: В фокусе нашего внимания творчество Ярослава Гашека. Сегодня, 30 апреля, исполняется 120 лет со дня его рождения. В Петербурге несколько дней назад на Балканской площади открыли памятник Бравому солдату Швейку. Авторы памятника скульпторы - Альберт Чаркин и Дмитрий Пахомов. Рассказывает Татьяна Вольтская:
Татьяна Вольтская: Бронзовый памятник бравому солдату Швейку стоит между прозрачных стеклянных павильонов Балканской площади в самом начале улицы Ярослава Гашека. Во Фрунзенском районе Петербурга многие улицы названы в честь, как это называлось в советское время городов-побратимов - Бухарестская, Будапештская, или выдающихся деятелей дружественных стран, например, улица Фучика. Вот теперь районная администрация решила придать каждому из этих мест свое лицо. Начать решили с улицы Гашека, тем более, что это совпало с желанием Генерального консульства Чехии в Петербурге провести в городе в юбилейном году Дни чешской культуры. Памятник герою книги Ярослава Гашека был заказан ректору петербургской Академии Художеств Альберту Чаркину:
Альберт Чаркин: Решение созрело относительно быстро, потому что образ то ясен и понятен - бравый солдат есть бравый солдат. Рост его обозначен в 160 сантиметров ,так что мы точно такой рост выдержали его, ну а в основу, конечно, взяли образ, который создал Лада - иллюстратор знаменитого романа и друг самого Гашека.
Татьяна Вольтская: На открытии памятника был внук писателя Рихард Гашек, который, по мнению Альберта Чаркина, очень похож на образ созданный Ладой:
Альберт Чаркин: Я так представляю, что и Гашек был такой, похож, только, как всегда, заостренные некоторые черты, то, что мы сохранили, это в самой скульптуре.
Татьяна Вольтская: Скульптура действительно похожа на рисунки, уже неразрывно связанные в нашем сознании с текстом Гашека. Маленький, упитанный, нескладный человечек в неуклюже сидящей солдатской форме с лукавой ухмылкой и подчеркнутым пылом отдает честь. Пальцы правой руки упираются в висок, зато левая спрятана за спину. В ней, конечно, пивная кружка, да и постаментом Швейку служит пивной бочонок:
Альберт Чаркин: Мечтали мы, чтобы вокруг Швейка собирались люди отдохнуть, там недалеко станция метро, и электричка, при возвращении из-за города, или, наоборот, там торговый центр, и мечтали, что Швейка будут окружать столики для любителей пива, да еще если это будет чешское пиво - совсем хорошо. Два павильона могут быть потом переоборудованы под пивные. Не вижу ничего в этом плохого. Когда-то был в Норвегии, и я видел нечто подобное в Осло. Там их писатель тоже восседает в креслах над столиками, а там сотня столиков вокруг, и все пьют пиво, и шум как улей. Нечто подобное хотелось бы, чтобы было вокруг Швейка. Чтобы стоял на бочке, чтобы рядом были столики в виде бочек и скамеечки в виде бочек. Если это получится - будет хорошо.
Татьяна Вольтская: А как же быть с петербургским климатом? Зимой-то, в метель, на бочке не очень посидишь?
Альберт Чаркин: Зимой, конечно, посложнее. Ну, очевидно, павильоны будут зимой, а летом будут на улице сидеть вокруг Швейка.
Татьяна Вольтская: Мне кажется, что появление памятника Швейку в России, где до сих пор такие суровые проблемы с армией, символично:
Альберт Чаркин: Армия - это вынужденная мера всякого государства, и поэтому она в какой-то степени противоестественно обычной жизни. И Швейк для того и создан, чтобы не все слишком серьезно воспринимать, в том числе и армейская служба делится и на смешные стороны ее, и на анекдотичность некоторую, и на серьезную сторону. Швейк в данном случае разбавляет наше уныние.
Татьяна Вольтская: Швейк, этот маленький герой в обвислой форме, несмотря на всю свою неловкость, блестяще противостоит тупости, жестокости и идиотизму, в большей или меньшей степени присущим армейской жизни всех времен и народов. Может быть, его образ, теперь зримо присутствующий в Петербурге, хоть немного поможет и отдыхающей публике, пьющей пиво, и российской армии. В конце концов, когда рациональные начала бытия перестают работать, почему бы не понадеяться на иррациональные?
Мелани Бачина: Ярослав Гашек родился в Праге, а умер, не дожив и до 40 лет, в маленьком чешском городке Липнице над Сазавоу в 1923-м году. Жизнь его, в общем, сложилась беспорядочно. В историю литературы Гашек, к которому в его родной Чехии относятся неоднозначно, вошел как автор только одной, пусть и блестящей, книги – "Похождения бравого солдата Швейка". Жизнь и творчество Ярослава Гашека исследовал мой коллега Петр Вайль. С ним беседовал Андрей Шарый:
Андрей Шарый: Петр, в вашей книге "Гений места" пражская глава связана с именем Гашека. Скажите, почему вы выбрали именно этого писателя, традиционно считается, что гений Праги это Франц Кафка?
Петр Вайль: Действительно, на международно-туристском уровне Прагу представляет Кафка, на всех кружках, майках, брелоках его этот узкий профиль с огромными черными глазами, но так вышло, что Кафка писатель мировой, а Гашек, что называется, локальный. К сожалению, к моему великому сожалению, потому что я его очень люблю - Гашека и Швейка - Гашек кроме Чехии известен только еще в России и Германии.
Андрей Шарый: Почему?
Петр Вайль: Я думаю, что это действительно явление, может быть, не мировое, оно слишком специфично. Хотя, если хотите, мы поговорим и о том, что "Швейк" - книга редкая в том смысле, что она может быть реальным учебником жизни, то есть, по Швейку можно жить. Сейчас мы к этому, если хотите, вернемся, но еще, конечно, стечение обстоятельств. Все-таки, чешский язык - не мировой, Кафка писал по-немецки, немецкий в числе мировых литературных языков, чешский – нет, и если бы не усилия гения, доброго гения пражской литературы Макса Брода, ближайшего друга, кстати, Кафки, того самого, который спас для человечества наследие Кафки, Кафка, как известно завещал сжечь все его неопубликованные вещи, а Макс Брод не послушался завещания своего друга и опубликовал их, так вот, Макс Брод был и другом Гашека. И он сделал, во-первых, инсценировку Швейка для немецкого театра, во-вторых переводил его вещи, и благодаря Максу Броду Гашека узнали в Германии. Россия - другое дело, с Россией Гашек был связан.
Андрей Шарый: Он был связан, вероятно, тем, что дезертировал, насколько известно, из австро-венгерской армии и несколько лет жил в России, кроме того, если мне не изменяет память, он придерживался левых убеждений? Или он был, как Швейк, и никаких убеждений не придерживался?
Петр Вайль: Вот это вы правильно говорите. Близко к этому. Он очень увлекался идеями анархизма. И вот, неподалеку от пражской штаб квартиры Радио Свобода есть такое заведение "Деминка", сейчас там, правда, уже другой интерьер. Когда-то это была пивная. Там в начале ХХ века собирались анархисты пражские, и Гашек там постоянно болтался, и, кстати, там могла произойти историческая встреча двух выдающихся пражских писателей - Франца Кафки и Ярослава Гашека. Известно, что Макс Брод приводил туда Кафку посмотреть на анархистов, как раз в то самое время, когда Гашек торчал там каждый вечер и выпивал там. Выпивал он, надо сказать, основательно, от чего, собственно говоря, в 40 лет и умер, от комплекса всех тех болезней, от которых умирают сильно пьющие люди. Так вот, Гашек увлекался анархизмом, потом, когда попал в Советскую Россию, сделался коммунистом, когда вернулся потом в Чехию, коммунизм этот сдуло с него, как будто и не было ничего подобного, а будучи в Советской России он даже занимал какие-то посты, например, был заместителем комиссара города Бугульма. И, в общем, поведение его, мягко говоря, не вполне благовидное. Он, например, участвовал в расстрелах.
Андрей Шарый: Петр, а как складывался вот этот российский период жизни Гашека? Он дезертировал вместе с вот этим Чехословацким легионом, или в составе Чехословацкого легиона, и потом просто оказался среди тех, кто принял русскую революцию, а не среди тех, кто выступил против нее?
Петр Вайль: Совершенно верно. Именно так оно и было. И он, повторяю, даже занял некоторые посты, потому что человеку был исключительно способный, и освоил русский язык, работал там в газете "Красный путь", если я не ошибаюсь она называлась, был заместителем комиссара города Бугульма, и у него есть журналистские сочинения, в которых он, например, с восторгом пишет о том, как вели на расстрел священника русского православного. В общем, ничего особенно хорошего про его российский период сказать нельзя. Он оттуда привез жену, хотя с предыдущей своей женой не развелся, таким образом он еще и двоеженец был. И с женой-то обошелся не слишком симпатично. Он привез эту русскую женщину, не знавшую никакого другого языка, в Прагу, и в первый же вечер исчез, пошел повидаться с какими то друзьями, и на двое-трое суток пропал. Она, несчастная, осталась в ожидании, без куска хлеба, без знания языка.
Андрей Шарый: Петр, чтобы закончить с реальной фигурой Гашека - что он еще написал, кроме известного всем "Швейка"?
Петр Вайль: Да толком ничего. Колоссальный перепад между качеством его этого выдающегося романа и всем остальным. Он написал еще несколько томов рассказов и фельетонов, ни в какое сравнение с "Швейком" это не идет.
Андрей Шарый: А чем вы объясните это - великолепная книга и полное отсутствие таланта, с другой стороны?
Петр Вайль: А вот он был такой неорганизованный талант, Гашек. Он не систематически. даже сам "Швейк", если вы его внимательно читали, оставляет впечатление полного хаоса, разброда, незавершенности, нередактированности. Он действительно его не редактировал, он уже, когда почувствовал тяжелую болезнь, удалился из Праги и жил в деревне Липнице над Сазавой, там и сейчас 600 что ли жителей, это час езды примерно отсюда, и он там писал главу, и тут же мальчик относил на почту и отправлял. Он не перечитывал, не редактировал, и это очень ощущается. Роман так и остался незаконченным, как известно. Гашек умер в 40 лет, не завершив эту книгу. Но это был такой взрыв таланта, ничто этого не обещало, надо сказать, а "Швейк" оказался великой книгой. Тут мы возвращаемся к тому, о чем мы говорили: эта книга по которой действительно можно жить. Она учит очень умным вещам. Обратите внимание, там, например, начало романа знаменитое, когда служанка Швейка пани Мюллерова говорит: "Убили, значит, Фердинанда-то нашего". То есть, она говорит о судьбоносном событии - убийстве эрцгерцога Фердинанда в Сараево, с чего, собственно говоря, началась Первая мировая война, перевернувшая мир. Швейк на это отвечает: "Это какого еще Фердинанда", - и начинает травить баланду о каких-то двух своих знакомых Фердинандах, один собирал собачье дерьмо, другой еще чем-то таким занимался. То есть, он абсолютно не хочет говорить о том, что ему предлагают, что ему навязывают. Он переводит реальность в другую плоскость, создает параллельную реальность. То есть, этим мастерством Швейка можно бороться с абсурдом и хаосом жизни. Этому учит книжка Гашека.
Андрей Шарый: Это можно воспринимать, скажем, как протест маленького человека против бессмысленности политики и всего остального. Я-то эту книгу воспринимаю немного по-другому. Для меня это энциклопедия пражской жизни, я последний раз перечитывал книгу несколько лет назад, когда радио переехало в Прагу, и я для себя нашел очень много, в том числе и практических советов, как лучше освоиться в чешском обществе. Скажите пожалуйста, по вашему мнению, как рождаются такие книги, по которым можно жить? Это вот как энциклопедия русской жизни "Евгений Онегин" - есть что-то отдельное в чешской, может, европейской литературе, что выделяет такого типа книги, которых, в общем, немного?
Петр Вайль: Таких книг действительно очень мало и запланировать такую книгу совершенно невозможно. То есть, я абсолютно уверен, что если задумать энциклопедию жизни, учебник жизни, то ничего и не будет. Как, например, Чернышевский, "Что делать", вот он задумал книгу, как учебник. В результате эту книгу никто не читает, все про нее только знают, или, по крайней мере, слыхали.
Андрей Шарый: Но там книга плохая просто.
Петр Вайль: Именно так, она и не могла быть хорошей, потому что она была задумана по умозрительной схеме. Ничего так не делается - литература, искусство так не делаются. Именно нужен был совершенно безалаберный человек, без убеждений, пьющий, гулящий, с непонятными привязанностями, толком не любивший за свою жизнь никого по-настоящему, к которому подошла болезнь и смерть, и вот он написал все, что мог написать, и оказалось, что это книга по которой можно жить.
Андрей Шарый: Есть какой-то секрет популярности книги о Швейке в России, помимо того, о чем сейчас мы с вами говорили? Такой герой, как Швейк, по вашему мнению, ближе русскому российскому национальному характеру, или это все случайность и такие пустые разговоры?
Петр Вайль: Нет, это совершенно не близко. Я думаю, что как раз для русского самосознания близок такой герой, как Остап Бендер. Вот это действительно настоящий герой, да, то есть в нем должна присутствовать такая вот лихость. Швейк - это сугубо чешское порождение, не случайно по-чешски есть такое слово "швейковина", сопротивление абсурда. Как немцы, нацисты, называли чехов "улыбающиеся бестии" - вот это вот сопротивление швейковское абсурду. Ага, хорошо, улыбнемся, все будем делать, но не делаем ничего.
Андрей Шарый: То есть, это доведение абсурда до его логического завершения, то есть, абсурд в квадрате, после чего его бессмысленность становится очевидной тем, кто является проводником этой политики?
Петр Вайль: В известной степени так, либо просто невключение в эту игру. Те предлагают правила игры, а ты будто их не слышишь. Ты выходишь играть в футбол и вдруг берешь мяч руками и забрасываешь в ворота - а черт его знает, мне так удобнее.
Андрей Шарый: Можно ли жить по Швейку?
Петр Вайль: Да, конечно, вот это я и говорю - можно. Дело в том, что если есть какие-то уроки жизни, то это может единственный такой: обстоятельства, которые тебе не нравятся, изменить почти никогда нельзя, в 95 процентах случаев жизни. И в 95 процентах случаев жизни можно изменить свое отношение к этим обстоятельствам. Вот чему учит Швейк.
Андрей Шарый: В завершение беседы я хотел бы вернуться еще раз к фигуре автора Швейка Ярославу Гашеку - как он, с такой книгой, с такими неразборчивыми взглядами, с точки зрения политики, с точки зрения такой беспорядочной личной жизни, уживался, входил ли он вообще в пражский литературный мир, который, может быть, и не был великим, Прага, конечно, не была литературной столицей Европы, ни тогда, ни теперь, тем не менее, и Кафка, и Чапек, и другие писатели, что тогда был Гашек на общем фоне?
Петр Вайль: Пожалуй, что ничего, потому что до своего отъезда на войну он был просто журналист, в лучшем случае, добрый малый, который сидел за кружкой пива, потом, когда он вернулся, знали о том, что он был на стороне коммунистической России, и это многим не нравилось, как не нравится и сейчас, а потом он умер. Вот и все. То есть, он никогда не был никаким истеблишментом, даже таким ресторанно-литературным.
Андрей Шарый: И никакого направления в чешской литературе он не заложил? "Швейк" так и остался единственным, ни эпигонов, ни традиций, ничего не осталось?
Петр Вайль: Нет, это тот самый случай, когда повторить нельзя.
