Ведущий Иван Толстой
Александр Генис:
Сны, конечно, снились всегда и всем, но разные культуры по-разному с ними обращались. Позитивистская культура обычно относилась ко сну либо безразлично, либо прагматично.
В первом случае, она его игнорирует, как «бессвязную комбинацию дневных впечатлений» (этому меня учили в школе). Во втором - пытается употребить в дело, как источник информации о состоянии нашей психики.
Тут сон рассматривается в качестве полуфабриката сознания, нуждающегося в дальнейшей обработке. В процессе этой обработки вместо сна нам достается его описание. Выраженное словами сновидение перестает им быть. Оно становится или историей болезни или литературным произведением.
В последнем случае сны обычно выполняют служебную роль - они предсказывают развитие сюжета. Автор такого литературного сна играет по отношению к своему герою роль всезнающего Бога или Судьбы. Такой сон - художественный аналог пророческих сновидений, в которых содержится зашифрованная от непосвященных информация. Литературные сны - загадка, разгадка которой в руках автора.
Впрочем, о снах вообще ничего нельзя сказать, ибо этот невербальный опыт так же бесполезно выражать словами, как, например, утреннюю зарядку. Словами мы можем передать лишь порядок движений, методику упражнения, но не его содержание - рожденному безногим не объяснишь, что значит «приседание».
Сон нельзя пересказать, но это вовсе не делает его бесполезным. Если считать сон не полуфабрикатом, а готовым к употреблению продуктом, то его можно использовать так, как он есть, - непереведенным, неразгаданным и непонятным.
Анализируя пересказы снов, наш выдающийся семиотик Юрий Михайлович Лотман замечает, что чем рациональней язык, на который переводится сон, тем более иррациональным нам кажется его содержание. Между тем, Лотман утверждает следующее:
«Повествовательные тексты, какие мы находим в современном кинематографе, заимствуя многое у логики сна, раскрывают нам его не как «бессознательное», а в качестве весьма существенной формы другого сознания».
То есть сон - не тайная, подспудная часть сознания, а иная, но равноправная форма его существования, с которой мы постоянно вступаем в общение.
Другое дело - кино. В отличие от литературы, кинематограф позволил не пересказывать сны, а воплощать их на экране. Кино ведь тоже имеет дело со свернутой реальностью. Прошлое и будущее тут, как во сне, соединяются в настоящее время непосредственного зрительского восприятия. По выражению знаменитого социолога, пророка электронной революции Маршалла Маклюэна, «Кино разрушило стены, разделяющие сон и явь».
После смерти Феллини в Риме на особой выставке экспонировался дневник его снов, который он вел с начала 60-х годов. Многие из них вошли в его фильмы.
Обретая призрачную кинематографическую плоть, сны остаются сами собой. Именно так обращались со сновидениями в своих фильмах все ведущие режиссеры «авторского кино» - Федерико Феллини, Ингмар Бергман, Акиро Куросава и, конечно, наш Тарковский. В его работах сны играли сугубо важную, можно сказать, решающую роль. Это и понятно. В кино Тарковский пришел со своей четкой и определенной целью - изобразить неизображаемое. По-видимому, этим и объясняется глубокий и непроходящий интерес Тарковского к сновидениям. Появляющиеся на экране сны нельзя толковать, это не загадка, требующая разгадки, а тайна, у которой разгадки нет вовсе.
Другими словами, если литературный сон - аллегория, то кинематографический - символ.
Такими нерасшифрованными символами часто разговаривает сегодняшнее искусство. Так, рок-канал американского музыкального телевидения МТВ уже пытался скупать сны своих зрителей, чтобы снимать по ним видеоклипы. И это весьма характерный пример. Коммерциализация снов показывает, что постиндустриальная цивилизация обнаружила новый - «потусторонний» - вид ресурсов.
Впрочем, это не такая уж новость. Искусство всего нашего столетия было заворожено сном, который оно открыло заново. Так, сновидение, в сущности, стало примером и образцом для эстетики ведущего направления в искусстве 20 века -модернизма.
Новаторство модернистского искусства состоит в том, что там, где другие делают выбор между антагонистическими установками, оно стремится все объединить - натурализм с романтизмом, рациональное с иррациональным, позитивизм с оккультизмом.
Прообразом и моделью такого синтеза в модернистской эстетике и был сон. Историк искусств Арнольд Хаузер пишет про искусство модернизма:
«Сон становится парадигмой целостной картины мира, в которой реальное и ирреальное, логика и фантастика, банальное и высокое формируют неразложимое и необъяснимое единство».
Возможность такого альянса объясняется той двойственной природой реальности сновидения, о которой писал еще Шопенгауэр: про сон нельзя сказать ни что он есть, ни что его нет. Как бы призрачна, миражна ни была ткань сновидения, для спящего она - бесспорная данность. Во сне вновь соединяется искусственно разъятая на рациональные и иррациональные части целостность человеческого опыта. Сон - это диалог Аполлона с Дионисом. А ведь высшая цель искусства, как говорил Ницше, это - «братский союз обоих блаженств: Дионис говорит языком Аполлона, Аполлон - языком Диониса».
Для модернизма особенно важно, что сон не отличает реальное от ирреального. Фантастическое составляет неотъемлемую часть обычного - между ними нет отличий, ибо и то и другое - продукт нашего сознания, а в психической жизни, как говорил Юнг, не может быть лжи. Если задача искусства - соединить две части нашего опыта, то функция сна - связать воедино нашу разорванную психику, избавиться от мучительного раскола между сознанием и подсознанием. Сон, как все знают, лечит.
Почему? Потому, что только во сне мы вновь становимся цельными личностями.
Продолжая наш разговор о снах, я хочу свести к одному тезису то, о чем мы только что говорили.
Сон - это другое сознание. Но диалог с другим сознанием сохраняет свой смысл только до тех пор, пока это сознание остается другим. Вот в этом и заключается уникальная, феноменальная ценность сна для каждого из нас.
Сон - единственное доступное абсолютно всем переживание принципиально другой, альтернативной действительности. С дневной точки зрения, сон - это неразлепленный первородный хаос образов, свернутая Вселенная, существующая вне наших категорий пространства, времени, причинности. Однако пока мы спим, сновидческая реальность кажется нам не более странной, чем мир яви, когда мы бодрствуем.
Сон - пример, если не источник любой метафизической модели. Он позволяет, более того - обрекает нас на жизнь сразу в двух мирах, которые ведут внутри нас свой беспрестанный немой диалог.
И это позволяет сказать, что сны могут быть не сырьем для искусства, как это происходит в кино. Сны, сами по себе, могут быть искусством.
Чтобы объяснить, что тут собственно имеется в виду, я хочу обратиться за помощью к одному из самых проницательных, самых трезвых, но и самому чуткому к метафизическим, к мистическим веяниям нашего времени писателю - Герману Гессе. Есть у него небольшой рассказ «Запись». В нем идет речь о том, что одному весьма заурядному писателю приснился фантастически прекрасный сон. Он пытается передать его на бумаге, он понимает, что его литературный дар не идет в сравнение со сновидением. Он не в силах конкурировать с ним, то есть с самим собой, но находящимся во сне. И тут его основная мысль:
«Разве не чудо, что можно увидеть в душе подобное и носить в себе целый мир, сотканный из легчайшего волшебного вещества, разве не чудо, что в глубине души, где мы так часто и с таким отчаянием, словно в груде развалин, напрасно старались отыскать хоть какие-то остатки веры, радости, жизни, что в глубине нашей души могут еще расцветать такие цветы?»
Осознав это, писатель, - продолжает свой рассказ Герман Гессе, - «весь день думал об этом сне и, все глубже вникая в его смысл, убеждался, что сон его прекраснее и выше, чем любые творения лучших поэтов. Долго, на протяжении многих дней обдумывал он свое намерение, свой замысел - записать сон так, чтобы не только он сам, но и другие увидели эту невыразимую красоту, глубину и проникновенность. Лишь спустя долгое время он отказался от своих замыслов и попыток, осознав, что должен довольствоваться малым: в душе быть истинным поэтом, сновидцем, видящим и оставаться при своем ремесле просто литератора».
Что же тут произошло? Нечто очень важное. Писатель отдает приоритет сну перед текстом. Гессе демократизирует искусство, отбирая его у художника, чтобы отдать всем. Это значит, что он зовет всех нас овладеть искусством сновидения. Суть его, конечно, очень проста: сны надо не пересказывать, не толковать, и даже не экранизировать, а смотреть. Снами вовсе не обязательно делиться - это искусство из себя и для себя.
О том, как это делать у нас сейчас и пойдет речь. Дело в том, что на протяжении 80-х годов в Америке возникли первые крупные центры изучения снов. В них идет интенсивная работа по практическому освоению сновидческой техники. Так, с 1987 года в Стэнфорде функционирует «Институт люсидных снов», который основал психолог Стивен Ла Берж. С представителем Института беседует наш корреспондент Рая Вайль.
Рая Вайль:
Мой собеседник - Кейт Гарсия, сотрудник «Института люсидных снов». Кейт, прежде всего, что такое люсидные сны?
Кейт Гарсиа:
По определению своему, люсидные сны - это сны во время снов. Поясню, что имеется в виду. Случается, что во время сна, в какой-то момент, вы ощущаете, что происходящее с вами не может быть реальностью. Например, вы убегаете от преследователей. Вдруг взлетаете. И тут же говорите себе: эй, подожди, это же невозможно. Я же не умею летать. И вы заключаете, что это вам снится. Вы продолжаете этот сон, но уже понимая, что спите.
Рая Вайль:
Несколько слов о вашем институте, Кейт. Когда он возник, чем занимается?
Кейт Гарсиа:
«Институт люсидных снов» был основан в 1987 году доктором Стивеном Ла Берж, автором книг «Люсидные сны» и «Проникновение в мир люсидных снов». Доктор Ла Берж провел в Стэнфордском университете медицинское исследование, доказывающее существование люсидных снов. Он сделал это на собственном примере. Во время сна к нему был подключен специальный аппарат, следящий за малейшим движением глаз. В момент осознания сна, Ла Берж намеренно скашивал глаза сначала до упора вправо, потом до упора влево, опять вправо, и снова влево. Это было сигналом для внешнего мира. Люди, наблюдавшие за экспериментом говорили: да и он впрямь знает, что спит.
Рая Вайль:
Кейт, говорят, что только 10% людей могут испытывать люсидные сны, лишь те, кто находится в мире с собой?
Кейт Гарсиа:
Да, находиться в мире с собой помогает. Но я категорически не согласен насчет 10%. Убежден, что каждый человек может видеть люсидные сны. Этому можно научиться, как иностранному языку, например.
Рая Вайль:
Возвращаясь к вашему институту, сколько стоит обучение в нем, и где вы находитесь?
Кейт Гарсиа:
Прежде всего, нас можно найти в интернете, где мы регулярно помещаем бесплатную информацию. Наш адрес: www. lucidity.com. Второе. Мы не являемся институтом в привычном смысле этого слова. У нас нет большого помещения. Нет классов, куда можно прийти, нет преподавательского штата. Лишь несколько консультантов, включая меня и самого доктора Ла Берж. Большую часть того, что мы предлагаем, можно делать дома. С помощью новодримера, например, который человек надевает на себя перед тем, как лечь спать. Во время сна прибор этот хронометрирует движения глаз, усиливающиеся во время сна. Кроме того, он проводит серию вспышек с определенным интервалом. Вспыхивает, отключается, снова вспыхивает, и так несколько раз. Эти вспышки можно увидеть во сне, они как бы пробуждают вас без пробуждения. Как телефонный звонок или какой-то внешний звук, который входит в ваш сон и становится его частью. То же самое происходит и с этими вспышками света. К примеру, вы видите сон, и в этом сне окружающая среда вдруг становится яркой. Потом тускнеет. Снова яркой, и снова тускнеет. Вы не понимаете, в чем дело, и тут же спохватываетесь: наверное, это мне снится.
Рая Вайль:
От себя добавлю, что полный комплект - аппарат, инструкции к нему, книга, аудиокассета и прочие материалы - стоят сейчас 195 долларов. Итак, Кейт, вы утверждаете, что при наличии этого набора каждый может научиться управлять своим сном?
Кейт Гарсиа:
Конечно, не каждый, это я погорячился. Способности-то у всех разные. Один в одном хорош, другой в другом.
Рая Вайль:
Так какими же качествами должен обладать человек, способный видеть люсидные сны?
Кейт Гарсиа:
Да в принципе ничего особенного не нужно. Главное, что должно быть, так это желание. Оно необходимо для тех, кто хочет научиться контролировать сон. Очень помогает регулярная запись снов. Можно также использовать бесплатную информацию, которую мы в огромном количестве помещаем на интернете. Вот все это вместе плюс хронометраж движения глаз во время сна, плюс вспышки, которые видит спящий, плюс техника прерывистого сна, а мы обнаружили, что возможность увидеть люсидный сон возрастает в 10-20 раз, если человек использует такую технику. Как это происходит? Допустим, вы легли спать в 12 ночи и запланировали встать в 8 утра. Вместо этого вы ставите будильник на 6.30. В течение получаса вы бодрствуете, а затем вновь засыпаете на оставшиеся полтора часа. Перебивая таким образом свой сон, вы привносите в работу мозга дополнительный элемент, который продолжает действовать в то время, когда вы засыпаете вновь. Мы не знаем, какая часть мозга активизируется во время этих кратковременных пробуждений, но ясно одно: используя эту технику, вам легче потом вспомнить свой сон.
Рая Вайль:
Кейт, лично вы видите люсидные сны?
Кейт Гарсиа:
О, очень часто! И каждый сон не похож на другой. Но есть в них и что-то общее - хорошее расположение духа, легкость какая-то во всем теле. Впрочем, тела никакого нет. Какое тело может быть во сне? Но что бы это ни было, переживаемый опыт замечателен. А опыт у меня был всякий. Я испытал все: от ночных кошмаров, которые я преодолел, до парения в воздухе. Поначалу летать во сне - это непросто. Но ощущение потрясающее. Это все равно, как уйти в отпуск. Не удивительно, что просыпаешься в хорошем настроении.
Рая Вайль:
Знаете Кейт, а мне сны вообще не снятся. Во всяком случае, я их не помню. Нормально ли это?
Кейт Гарсиа:
И помнить свои сны нормально, и не помнить - тоже нормально. Тем, кто не помнит, могу сказать в утешение только одно - это значит, что кошмары вас по ночам не преследуют. Если бы вам снились страшные сны, вы бы их запомнили.
Рая Вайль:
И последний вопрос. Еще Фрейд говорил, что сон есть продукт бессознательного. А разве можно управлять бессознательным?
Кейт Гарсиа:
Никакого противоречия тут нет. Во время сна вы до определенной степени вступаете в контакт с бессознательным. Но полностью контролировать свой сон не дано никому. В лучшем случае, вы можете научиться управлять своими собственными действиями во сне. Вы можете манипулировать какими-то объектами, вы можете создать даже обстановку для определенных действий. На определенном уровне наше сознание вступает в контакт с подсознанием. Это нормально. Два мира становятся чуть ближе друг к другу.
Александр Генис:
Успех в этом, всем доступном искусстве зависит не только от таланта, но и от адекватности окружающей среды. Ведь в разные эпохи и в разных культурах существовало принципиально иное, чем наше, отношение к снам.
Так, в первобытной древности сны играли несравненно более важную роль, чем теперь. «Библией дикаря» называл их французский антрополог Леви Брюлль.
Борхес считал сны первым, самым архаическим из всех искусств.
Очень интересно о снах древних греков в своем знаменитом труде «Рождение трагедии» пишет Фридрих Ницше:
«При невероятной пластической точности и верности их взгляда и их искренней любви к смелым и светлым краскам, несомненно придется предположить в снах (эллинов) логическую причинность линий и очертаний, красок и групп, сходную с их лучшими рельефами - смену сцен, совершенство коих дало бы нам, конечно, право назвать грезящего грека Гомером».
За метафорами и поэтическими догадками Ницше стоит вполне реальная практика. В Древней Греции больные в поисках исцеления проводили ночи в таинственных храмах Асклепия, необычная атмосфера которых способствовала ярким снам.
В тибетском буддизме к снам относятся как к «ночной работе», исполнять которую помогает особая «сновидческая йога».
Индейским племенам, живущим на Северо-востоке США, известно особое устройство - dreamcatcher. «Сноловка» - обруч с перьями, забранный паутиной из кожаных шнуров. Паутина нужна, чтобы хорошие сны, запутавшись в ней, снились опять, перья же, служат своего рода громоотводом для кошмаров. Без такой «ловушки для снов» до сих пор не обходится не один индейский дом. Такую сноловку и я купил на пеннсильванском «pow-wow» (индейском фестивале) и повесил, как положено, у кровати.
Собственно, все без исключения традиционные общества создавали особые благоприятные условия для сновидений. С их точки зрения мы бездарно и безрассудно транжирим свои ночи, пренебрегая той детально разработанной «экологией сна», которую тысячелетиями развивали и поддерживали архаические культуры.
На Западе отношение к снам, как и все остальное, стало меняться, начиная с 60-х, когда начала формироваться переживающая сейчас в Америке бурный расцвет наука о снах - онейрология.
Сочетая новейшие нейрофизиологические исследования с психическими упражнениями тибетской йоги сна, здесь разрабатывают методику управляемых снов.
Эти опыты вызывают огромный интерес. Люсидные сны - редкое, ни с чем не сравнимое, но трудноописуемое переживание. Во время такого сновидения вы становитесь хозяином ситуации - властелином вымышленного вами мира. Явь и сон сливаются в некую гибридную реальность.
Ощущение от такого пунктирного, управляемого сна очень трудно передать словами. Чтобы совершить сознательные путешествия по собственному сновидению, нужно проснуться во сне - понять, что ты спишь и, не выходя из этого состояния, взять контроль над ситуацией на себя. Тут уже можно делать, что угодно - летать, превращаться в зверей, навещать покойников. При этом вы все время помните, что дело происходит во сне, однако это не мешает реализму, явственности, правдоподобности ваших переживаний.
Это звучит невероятно, однако многие, особенно в детстве переживали состояние люсидности. Вопрос в том, как научиться входить в него по вашему желанию и оставаться в нем, что особенно трудно, достаточно долго, чтобы вволю насладиться открывающимися возможностями.
Сейчас на Западе устраиваются особые семинары, где путем ментального тренинга учат искусству сна. Я, например, посещал занятия нью-йоркского психолога Майкла Каца, который в соавторстве с буддистским монахом - нередкое в сегодняшней Америке сочетание - выпустил книгу практических рекомендаций по искусству сновидений.
После нескольких месяцев упражнений, которые обязательно включают в себя ведение подробного дневника снов, мне удалось достичь люсидности. В первый раз это случилось, когда мне приснился бокал с пришедшим из блоковского стиха «золотым, как небо аи». Тут я понял, что сплю, но усилием воли сумел во сне превратить плескавшееся в стакане вино в лягушку - и тут же проснулся от радостного управления.
Управлять снами, в чем я убедился на собственном опыте, возможно, но очень трудно. Это требует долгой тренировки, психической дисциплины и удачи. Но тут на помощь может прийти современная техника. В Гарварде, например, группа крупнейшего в США исследователя физиологии сна Аллана Хобсона соорудила простое устройство - nightcap, ночной колпак. Следя за тем, как двигаются глаза спящего под веками, этот аппарат позволяет определить, когда человеку снится сон. Если в этот момент начнет действовать раздражитель точно отмеренной - чтобы не разбудить - интенсивности - скажем, вспышка света, то можно войти в состояние люсидности.
На первый взгляд такое техническое решение отдает аттракционом. Однако, это тот путь, по которому всегда шла западная цивилизация.
Завершая нашу беседу о люсидных снах, я хочу сказать, что успехи онейрологии, о которых у нас шла речь, могут привести к тому, что простые, дешевые и надежные аппараты управляемых снов сделают их доступными всем. И тогда начнется эра подлинного сновидческого искусства, для которого у нас еще нет названия. Развитие техники и методики управляемого сновидения может помочь разрешить кардинальное противоречие нашей эпохи - конфликт между поэтом и толпой, между массовой культурой и личностью. Ведь управляемый сон способен вырасти в нечто совершенно новое и парадоксальное: элитарное, сугубо личное, предельно индивидуальное искусство, рассчитанное при этом уже не на миллионы, а на миллиарды, точнее - на всех.
Александр Генис:
Сны, конечно, снились всегда и всем, но разные культуры по-разному с ними обращались. Позитивистская культура обычно относилась ко сну либо безразлично, либо прагматично.
В первом случае, она его игнорирует, как «бессвязную комбинацию дневных впечатлений» (этому меня учили в школе). Во втором - пытается употребить в дело, как источник информации о состоянии нашей психики.
Тут сон рассматривается в качестве полуфабриката сознания, нуждающегося в дальнейшей обработке. В процессе этой обработки вместо сна нам достается его описание. Выраженное словами сновидение перестает им быть. Оно становится или историей болезни или литературным произведением.
В последнем случае сны обычно выполняют служебную роль - они предсказывают развитие сюжета. Автор такого литературного сна играет по отношению к своему герою роль всезнающего Бога или Судьбы. Такой сон - художественный аналог пророческих сновидений, в которых содержится зашифрованная от непосвященных информация. Литературные сны - загадка, разгадка которой в руках автора.
Впрочем, о снах вообще ничего нельзя сказать, ибо этот невербальный опыт так же бесполезно выражать словами, как, например, утреннюю зарядку. Словами мы можем передать лишь порядок движений, методику упражнения, но не его содержание - рожденному безногим не объяснишь, что значит «приседание».
Сон нельзя пересказать, но это вовсе не делает его бесполезным. Если считать сон не полуфабрикатом, а готовым к употреблению продуктом, то его можно использовать так, как он есть, - непереведенным, неразгаданным и непонятным.
Анализируя пересказы снов, наш выдающийся семиотик Юрий Михайлович Лотман замечает, что чем рациональней язык, на который переводится сон, тем более иррациональным нам кажется его содержание. Между тем, Лотман утверждает следующее:
«Повествовательные тексты, какие мы находим в современном кинематографе, заимствуя многое у логики сна, раскрывают нам его не как «бессознательное», а в качестве весьма существенной формы другого сознания».
То есть сон - не тайная, подспудная часть сознания, а иная, но равноправная форма его существования, с которой мы постоянно вступаем в общение.
Другое дело - кино. В отличие от литературы, кинематограф позволил не пересказывать сны, а воплощать их на экране. Кино ведь тоже имеет дело со свернутой реальностью. Прошлое и будущее тут, как во сне, соединяются в настоящее время непосредственного зрительского восприятия. По выражению знаменитого социолога, пророка электронной революции Маршалла Маклюэна, «Кино разрушило стены, разделяющие сон и явь».
После смерти Феллини в Риме на особой выставке экспонировался дневник его снов, который он вел с начала 60-х годов. Многие из них вошли в его фильмы.
Обретая призрачную кинематографическую плоть, сны остаются сами собой. Именно так обращались со сновидениями в своих фильмах все ведущие режиссеры «авторского кино» - Федерико Феллини, Ингмар Бергман, Акиро Куросава и, конечно, наш Тарковский. В его работах сны играли сугубо важную, можно сказать, решающую роль. Это и понятно. В кино Тарковский пришел со своей четкой и определенной целью - изобразить неизображаемое. По-видимому, этим и объясняется глубокий и непроходящий интерес Тарковского к сновидениям. Появляющиеся на экране сны нельзя толковать, это не загадка, требующая разгадки, а тайна, у которой разгадки нет вовсе.
Другими словами, если литературный сон - аллегория, то кинематографический - символ.
Такими нерасшифрованными символами часто разговаривает сегодняшнее искусство. Так, рок-канал американского музыкального телевидения МТВ уже пытался скупать сны своих зрителей, чтобы снимать по ним видеоклипы. И это весьма характерный пример. Коммерциализация снов показывает, что постиндустриальная цивилизация обнаружила новый - «потусторонний» - вид ресурсов.
Впрочем, это не такая уж новость. Искусство всего нашего столетия было заворожено сном, который оно открыло заново. Так, сновидение, в сущности, стало примером и образцом для эстетики ведущего направления в искусстве 20 века -модернизма.
Новаторство модернистского искусства состоит в том, что там, где другие делают выбор между антагонистическими установками, оно стремится все объединить - натурализм с романтизмом, рациональное с иррациональным, позитивизм с оккультизмом.
Прообразом и моделью такого синтеза в модернистской эстетике и был сон. Историк искусств Арнольд Хаузер пишет про искусство модернизма:
«Сон становится парадигмой целостной картины мира, в которой реальное и ирреальное, логика и фантастика, банальное и высокое формируют неразложимое и необъяснимое единство».
Возможность такого альянса объясняется той двойственной природой реальности сновидения, о которой писал еще Шопенгауэр: про сон нельзя сказать ни что он есть, ни что его нет. Как бы призрачна, миражна ни была ткань сновидения, для спящего она - бесспорная данность. Во сне вновь соединяется искусственно разъятая на рациональные и иррациональные части целостность человеческого опыта. Сон - это диалог Аполлона с Дионисом. А ведь высшая цель искусства, как говорил Ницше, это - «братский союз обоих блаженств: Дионис говорит языком Аполлона, Аполлон - языком Диониса».
Для модернизма особенно важно, что сон не отличает реальное от ирреального. Фантастическое составляет неотъемлемую часть обычного - между ними нет отличий, ибо и то и другое - продукт нашего сознания, а в психической жизни, как говорил Юнг, не может быть лжи. Если задача искусства - соединить две части нашего опыта, то функция сна - связать воедино нашу разорванную психику, избавиться от мучительного раскола между сознанием и подсознанием. Сон, как все знают, лечит.
Почему? Потому, что только во сне мы вновь становимся цельными личностями.
Продолжая наш разговор о снах, я хочу свести к одному тезису то, о чем мы только что говорили.
Сон - это другое сознание. Но диалог с другим сознанием сохраняет свой смысл только до тех пор, пока это сознание остается другим. Вот в этом и заключается уникальная, феноменальная ценность сна для каждого из нас.
Сон - единственное доступное абсолютно всем переживание принципиально другой, альтернативной действительности. С дневной точки зрения, сон - это неразлепленный первородный хаос образов, свернутая Вселенная, существующая вне наших категорий пространства, времени, причинности. Однако пока мы спим, сновидческая реальность кажется нам не более странной, чем мир яви, когда мы бодрствуем.
Сон - пример, если не источник любой метафизической модели. Он позволяет, более того - обрекает нас на жизнь сразу в двух мирах, которые ведут внутри нас свой беспрестанный немой диалог.
И это позволяет сказать, что сны могут быть не сырьем для искусства, как это происходит в кино. Сны, сами по себе, могут быть искусством.
Чтобы объяснить, что тут собственно имеется в виду, я хочу обратиться за помощью к одному из самых проницательных, самых трезвых, но и самому чуткому к метафизическим, к мистическим веяниям нашего времени писателю - Герману Гессе. Есть у него небольшой рассказ «Запись». В нем идет речь о том, что одному весьма заурядному писателю приснился фантастически прекрасный сон. Он пытается передать его на бумаге, он понимает, что его литературный дар не идет в сравнение со сновидением. Он не в силах конкурировать с ним, то есть с самим собой, но находящимся во сне. И тут его основная мысль:
«Разве не чудо, что можно увидеть в душе подобное и носить в себе целый мир, сотканный из легчайшего волшебного вещества, разве не чудо, что в глубине души, где мы так часто и с таким отчаянием, словно в груде развалин, напрасно старались отыскать хоть какие-то остатки веры, радости, жизни, что в глубине нашей души могут еще расцветать такие цветы?»
Осознав это, писатель, - продолжает свой рассказ Герман Гессе, - «весь день думал об этом сне и, все глубже вникая в его смысл, убеждался, что сон его прекраснее и выше, чем любые творения лучших поэтов. Долго, на протяжении многих дней обдумывал он свое намерение, свой замысел - записать сон так, чтобы не только он сам, но и другие увидели эту невыразимую красоту, глубину и проникновенность. Лишь спустя долгое время он отказался от своих замыслов и попыток, осознав, что должен довольствоваться малым: в душе быть истинным поэтом, сновидцем, видящим и оставаться при своем ремесле просто литератора».
Что же тут произошло? Нечто очень важное. Писатель отдает приоритет сну перед текстом. Гессе демократизирует искусство, отбирая его у художника, чтобы отдать всем. Это значит, что он зовет всех нас овладеть искусством сновидения. Суть его, конечно, очень проста: сны надо не пересказывать, не толковать, и даже не экранизировать, а смотреть. Снами вовсе не обязательно делиться - это искусство из себя и для себя.
О том, как это делать у нас сейчас и пойдет речь. Дело в том, что на протяжении 80-х годов в Америке возникли первые крупные центры изучения снов. В них идет интенсивная работа по практическому освоению сновидческой техники. Так, с 1987 года в Стэнфорде функционирует «Институт люсидных снов», который основал психолог Стивен Ла Берж. С представителем Института беседует наш корреспондент Рая Вайль.
Рая Вайль:
Мой собеседник - Кейт Гарсия, сотрудник «Института люсидных снов». Кейт, прежде всего, что такое люсидные сны?
Кейт Гарсиа:
По определению своему, люсидные сны - это сны во время снов. Поясню, что имеется в виду. Случается, что во время сна, в какой-то момент, вы ощущаете, что происходящее с вами не может быть реальностью. Например, вы убегаете от преследователей. Вдруг взлетаете. И тут же говорите себе: эй, подожди, это же невозможно. Я же не умею летать. И вы заключаете, что это вам снится. Вы продолжаете этот сон, но уже понимая, что спите.
Рая Вайль:
Несколько слов о вашем институте, Кейт. Когда он возник, чем занимается?
Кейт Гарсиа:
«Институт люсидных снов» был основан в 1987 году доктором Стивеном Ла Берж, автором книг «Люсидные сны» и «Проникновение в мир люсидных снов». Доктор Ла Берж провел в Стэнфордском университете медицинское исследование, доказывающее существование люсидных снов. Он сделал это на собственном примере. Во время сна к нему был подключен специальный аппарат, следящий за малейшим движением глаз. В момент осознания сна, Ла Берж намеренно скашивал глаза сначала до упора вправо, потом до упора влево, опять вправо, и снова влево. Это было сигналом для внешнего мира. Люди, наблюдавшие за экспериментом говорили: да и он впрямь знает, что спит.
Рая Вайль:
Кейт, говорят, что только 10% людей могут испытывать люсидные сны, лишь те, кто находится в мире с собой?
Кейт Гарсиа:
Да, находиться в мире с собой помогает. Но я категорически не согласен насчет 10%. Убежден, что каждый человек может видеть люсидные сны. Этому можно научиться, как иностранному языку, например.
Рая Вайль:
Возвращаясь к вашему институту, сколько стоит обучение в нем, и где вы находитесь?
Кейт Гарсиа:
Прежде всего, нас можно найти в интернете, где мы регулярно помещаем бесплатную информацию. Наш адрес: www. lucidity.com. Второе. Мы не являемся институтом в привычном смысле этого слова. У нас нет большого помещения. Нет классов, куда можно прийти, нет преподавательского штата. Лишь несколько консультантов, включая меня и самого доктора Ла Берж. Большую часть того, что мы предлагаем, можно делать дома. С помощью новодримера, например, который человек надевает на себя перед тем, как лечь спать. Во время сна прибор этот хронометрирует движения глаз, усиливающиеся во время сна. Кроме того, он проводит серию вспышек с определенным интервалом. Вспыхивает, отключается, снова вспыхивает, и так несколько раз. Эти вспышки можно увидеть во сне, они как бы пробуждают вас без пробуждения. Как телефонный звонок или какой-то внешний звук, который входит в ваш сон и становится его частью. То же самое происходит и с этими вспышками света. К примеру, вы видите сон, и в этом сне окружающая среда вдруг становится яркой. Потом тускнеет. Снова яркой, и снова тускнеет. Вы не понимаете, в чем дело, и тут же спохватываетесь: наверное, это мне снится.
Рая Вайль:
От себя добавлю, что полный комплект - аппарат, инструкции к нему, книга, аудиокассета и прочие материалы - стоят сейчас 195 долларов. Итак, Кейт, вы утверждаете, что при наличии этого набора каждый может научиться управлять своим сном?
Кейт Гарсиа:
Конечно, не каждый, это я погорячился. Способности-то у всех разные. Один в одном хорош, другой в другом.
Рая Вайль:
Так какими же качествами должен обладать человек, способный видеть люсидные сны?
Кейт Гарсиа:
Да в принципе ничего особенного не нужно. Главное, что должно быть, так это желание. Оно необходимо для тех, кто хочет научиться контролировать сон. Очень помогает регулярная запись снов. Можно также использовать бесплатную информацию, которую мы в огромном количестве помещаем на интернете. Вот все это вместе плюс хронометраж движения глаз во время сна, плюс вспышки, которые видит спящий, плюс техника прерывистого сна, а мы обнаружили, что возможность увидеть люсидный сон возрастает в 10-20 раз, если человек использует такую технику. Как это происходит? Допустим, вы легли спать в 12 ночи и запланировали встать в 8 утра. Вместо этого вы ставите будильник на 6.30. В течение получаса вы бодрствуете, а затем вновь засыпаете на оставшиеся полтора часа. Перебивая таким образом свой сон, вы привносите в работу мозга дополнительный элемент, который продолжает действовать в то время, когда вы засыпаете вновь. Мы не знаем, какая часть мозга активизируется во время этих кратковременных пробуждений, но ясно одно: используя эту технику, вам легче потом вспомнить свой сон.
Рая Вайль:
Кейт, лично вы видите люсидные сны?
Кейт Гарсиа:
О, очень часто! И каждый сон не похож на другой. Но есть в них и что-то общее - хорошее расположение духа, легкость какая-то во всем теле. Впрочем, тела никакого нет. Какое тело может быть во сне? Но что бы это ни было, переживаемый опыт замечателен. А опыт у меня был всякий. Я испытал все: от ночных кошмаров, которые я преодолел, до парения в воздухе. Поначалу летать во сне - это непросто. Но ощущение потрясающее. Это все равно, как уйти в отпуск. Не удивительно, что просыпаешься в хорошем настроении.
Рая Вайль:
Знаете Кейт, а мне сны вообще не снятся. Во всяком случае, я их не помню. Нормально ли это?
Кейт Гарсиа:
И помнить свои сны нормально, и не помнить - тоже нормально. Тем, кто не помнит, могу сказать в утешение только одно - это значит, что кошмары вас по ночам не преследуют. Если бы вам снились страшные сны, вы бы их запомнили.
Рая Вайль:
И последний вопрос. Еще Фрейд говорил, что сон есть продукт бессознательного. А разве можно управлять бессознательным?
Кейт Гарсиа:
Никакого противоречия тут нет. Во время сна вы до определенной степени вступаете в контакт с бессознательным. Но полностью контролировать свой сон не дано никому. В лучшем случае, вы можете научиться управлять своими собственными действиями во сне. Вы можете манипулировать какими-то объектами, вы можете создать даже обстановку для определенных действий. На определенном уровне наше сознание вступает в контакт с подсознанием. Это нормально. Два мира становятся чуть ближе друг к другу.
Александр Генис:
Успех в этом, всем доступном искусстве зависит не только от таланта, но и от адекватности окружающей среды. Ведь в разные эпохи и в разных культурах существовало принципиально иное, чем наше, отношение к снам.
Так, в первобытной древности сны играли несравненно более важную роль, чем теперь. «Библией дикаря» называл их французский антрополог Леви Брюлль.
Борхес считал сны первым, самым архаическим из всех искусств.
Очень интересно о снах древних греков в своем знаменитом труде «Рождение трагедии» пишет Фридрих Ницше:
«При невероятной пластической точности и верности их взгляда и их искренней любви к смелым и светлым краскам, несомненно придется предположить в снах (эллинов) логическую причинность линий и очертаний, красок и групп, сходную с их лучшими рельефами - смену сцен, совершенство коих дало бы нам, конечно, право назвать грезящего грека Гомером».
За метафорами и поэтическими догадками Ницше стоит вполне реальная практика. В Древней Греции больные в поисках исцеления проводили ночи в таинственных храмах Асклепия, необычная атмосфера которых способствовала ярким снам.
В тибетском буддизме к снам относятся как к «ночной работе», исполнять которую помогает особая «сновидческая йога».
Индейским племенам, живущим на Северо-востоке США, известно особое устройство - dreamcatcher. «Сноловка» - обруч с перьями, забранный паутиной из кожаных шнуров. Паутина нужна, чтобы хорошие сны, запутавшись в ней, снились опять, перья же, служат своего рода громоотводом для кошмаров. Без такой «ловушки для снов» до сих пор не обходится не один индейский дом. Такую сноловку и я купил на пеннсильванском «pow-wow» (индейском фестивале) и повесил, как положено, у кровати.
Собственно, все без исключения традиционные общества создавали особые благоприятные условия для сновидений. С их точки зрения мы бездарно и безрассудно транжирим свои ночи, пренебрегая той детально разработанной «экологией сна», которую тысячелетиями развивали и поддерживали архаические культуры.
На Западе отношение к снам, как и все остальное, стало меняться, начиная с 60-х, когда начала формироваться переживающая сейчас в Америке бурный расцвет наука о снах - онейрология.
Сочетая новейшие нейрофизиологические исследования с психическими упражнениями тибетской йоги сна, здесь разрабатывают методику управляемых снов.
Эти опыты вызывают огромный интерес. Люсидные сны - редкое, ни с чем не сравнимое, но трудноописуемое переживание. Во время такого сновидения вы становитесь хозяином ситуации - властелином вымышленного вами мира. Явь и сон сливаются в некую гибридную реальность.
Ощущение от такого пунктирного, управляемого сна очень трудно передать словами. Чтобы совершить сознательные путешествия по собственному сновидению, нужно проснуться во сне - понять, что ты спишь и, не выходя из этого состояния, взять контроль над ситуацией на себя. Тут уже можно делать, что угодно - летать, превращаться в зверей, навещать покойников. При этом вы все время помните, что дело происходит во сне, однако это не мешает реализму, явственности, правдоподобности ваших переживаний.
Это звучит невероятно, однако многие, особенно в детстве переживали состояние люсидности. Вопрос в том, как научиться входить в него по вашему желанию и оставаться в нем, что особенно трудно, достаточно долго, чтобы вволю насладиться открывающимися возможностями.
Сейчас на Западе устраиваются особые семинары, где путем ментального тренинга учат искусству сна. Я, например, посещал занятия нью-йоркского психолога Майкла Каца, который в соавторстве с буддистским монахом - нередкое в сегодняшней Америке сочетание - выпустил книгу практических рекомендаций по искусству сновидений.
После нескольких месяцев упражнений, которые обязательно включают в себя ведение подробного дневника снов, мне удалось достичь люсидности. В первый раз это случилось, когда мне приснился бокал с пришедшим из блоковского стиха «золотым, как небо аи». Тут я понял, что сплю, но усилием воли сумел во сне превратить плескавшееся в стакане вино в лягушку - и тут же проснулся от радостного управления.
Управлять снами, в чем я убедился на собственном опыте, возможно, но очень трудно. Это требует долгой тренировки, психической дисциплины и удачи. Но тут на помощь может прийти современная техника. В Гарварде, например, группа крупнейшего в США исследователя физиологии сна Аллана Хобсона соорудила простое устройство - nightcap, ночной колпак. Следя за тем, как двигаются глаза спящего под веками, этот аппарат позволяет определить, когда человеку снится сон. Если в этот момент начнет действовать раздражитель точно отмеренной - чтобы не разбудить - интенсивности - скажем, вспышка света, то можно войти в состояние люсидности.
На первый взгляд такое техническое решение отдает аттракционом. Однако, это тот путь, по которому всегда шла западная цивилизация.
Завершая нашу беседу о люсидных снах, я хочу сказать, что успехи онейрологии, о которых у нас шла речь, могут привести к тому, что простые, дешевые и надежные аппараты управляемых снов сделают их доступными всем. И тогда начнется эра подлинного сновидческого искусства, для которого у нас еще нет названия. Развитие техники и методики управляемого сновидения может помочь разрешить кардинальное противоречие нашей эпохи - конфликт между поэтом и толпой, между массовой культурой и личностью. Ведь управляемый сон способен вырасти в нечто совершенно новое и парадоксальное: элитарное, сугубо личное, предельно индивидуальное искусство, рассчитанное при этом уже не на миллионы, а на миллиарды, точнее - на всех.
