"Перед ними была белизна океана, где плавали льдины. Потом они увидели белые лодки - по две, по три, медленно приближающиеся к "Карпатии"..."
"Да, надежды нет. Но помните, есть взрыватели, которые отказывают, есть опухоли, которые доброкачественные и некоторые пациенты-сердечники поправляются..."
"Вокруг такая мягкость. Сплошь одна удача и везенье - как заросли травы кругом. Зеленый балдахин природы. И птицы-пересмешники звучат еще совсем не зловеще - в ожидании ярости конца лета"
Сергей Юрьенен:
Сто долларов и ящик апельсинов из Флориды - премия мирового конкурса на лучший микрорассказ. Конкурс был учрежден в 86 году Государственным Университетом штата Флорида. Лучшие микрорассказы публикуются в журналах и передаются по Нэшнл паблик рэйдио - Национальному общественному радио Соединенных Штатов. Подводя итоги первой декады, нью-йоркское издательство "Нортон" выпустило антологию "Микропроза". Книжечка вышла под редакцией вдохновителя и теоретика малой прозы Джерома Стерна. Профессор английского языка и поп-культуры, директор писательской программы в Государственном университете штата Флорида, Стерн умер в 96 году. Среди других образцов жанра мы с Русланом Гелисхановым перевели рассказ, написанный им перед кончиной. Но сначала немного теории. Предисловие к антологии американской микропрозы - Джером СТЕРН:
Джером СТЕРН:
"Какое-то время назад мне позвонил человек из Нью-Йорка, увидевший объявление Государственного университета штата Флорида о Мировом конкурсе на лучший кратчайший рассказ. "Там сказано - максимум 250 слов. Это опечатка? Имеется в виду, наверное, 2 500 - что уже достаточно коротко".
"Нет, - сказал я. - Там все правильно - 250. В этом и проблема повествования. Но, похоже, она разрешима. Мы проводим конкурс с 86-го года, и ежегодно получаем тысячи мини-рассказов".
"Тогда все ясно" - в его голосе мне послышалось замешательство. Вполне понятное: это действительно странная малая форма требует стратегических решений, которые, с одной стороны, известны с древних времен, а с другой - еще ждут открытия. Создать серьезное прозаическое произведение в пределах 250 слов - с первого взгляда, это похоже на предложение исполнить особо извращенный эксперимент - изобразить пейзаж на рисовом зернышке. Однако есть множество древних историй огромной силы, которые и не определить иначе, чем очень короткий рассказ - шорт-шорт. Еще до эпохи письменности возник анекдот, короткий рассказ о приключении или охоте, удаче или чудесном спасении.
Шутка - другая традиционная форма очень короткого рассказа. Возможно, наименее понятная. Смысл здесь уходит в глубину. Шутки - это способ выражения страхов и тревог, позволяющий сбросить стресс, о наличии которого люди вряд ли даже подозревают. С древности существуют и короткие рассказы о животных. В 6-м веке до нашей эры Эзоп сочинил собрание басен, которые с тех пор другие авторы изменяют, дополняют, поэтизируют или придают им сатирическую форму. Притчи - так же форма шорт-шорт, часто с двойным значением. Насколько уходят они в древность, сказать невозможно, но появляются притчи уже в Ветхом Завете, а те, что есть в Новом, такие, как притча о блудном сыне, о добром самаритянине (обе из Евангелия от Луки), о десяти девах (в Евангелии от Матфея) - среди самых знаменитых рассказов мировой литературы.
Так что шорт-шорт - форма древняя и достойная, глубоко укоренена как в отдельно взятой человеческой душе, так и в истории общества".
Сергей Юрьенен:
К введению Джерома Стерна вернемся во второй части этого выпуска "Экслибриса".
Роберто ФЕРНАНДЕС - автор двух романов, преподаватель отделения живых языков в Государственном университете штата Флорида. Рассказ называется -
"НЕ ТА ПРОГРАММА"
"Барбарита нетерпеливо ждет, когда за ней приедут, и капли пота падают с ее бровей в уже третью чашку холодного сладкого кофе-экспрессо. Когда она направляется в туалет, она слышит звук барахлящего мотора старой шевроле-"импала" Мимы. "Наконец-то", - кричит Барбарита.
"Сегодня она никак не заводилась".
Барбарита садится в машину, поворачивает зеркало заднего обзора и втирает румяны в лицо, чтобы выглядеть еще здоровей. Она хочет произвести хорошее впечатление на доктора, который должен выдать ей медицинскую справку для грин-карты. По пути к "Джексон Мемориал" Мима рассказывает про своих внуков.
Когда медсестра наконец ее вызывает, Барбарита, вставая, сталкивает со стола все библии и старые номера Ридерз Джайдест. Миме медсестра говорит:
- Извините, мэм, но вы должны здесь подождать.
- Я ей перевожу, - отвечает полиглотка Мима.
- Но буэно, - мрачно произносит доктор, входя с рентгеновскими снимками Барбариты. Он обращается к Миме:
- Спросите, был у нее туберкулез - Ти-Би?
Мима поворачивается к Барбарите.
- Он спрашивает, есть ли у тебя телевизор?
- Скажи ему, есть, но только в Гаване. Не в Майами. Но в Майами есть у моей дочки.
Мима говорит доктору:
- Она говорит, Ти-Ви у нее есть на Кубе, не в Майами, но здесь Ти-Ви есть у ее дочки.
- В таком случае мы должны проверить на Ти-Би и ее дочь.
Мима переводит:
- Он говорит, он должен проверить телевизор твоей дочери, чтобы убедиться, что он работает. Иначе грин-карту не получишь.
Барбарита озадачена.
- Зачем телевизор?
- Сколько раз я говорила, что тебе надо его купить? Не понимаешь, что ли, Барбарита? Это - Америка.
Сергей Юрьенен:
Молли ГАЙЛЗ - автор книги "Черновик перевода", преподает писательское мастерство в Государственном университете Сан-Франциско:
"МУЖ ПОЭТА"
"Большой, он сидит в первом ряду, большой человек с большими руками и большими ушами, сухими губами, он только что подстригся, розовая кожа, ясные глаза, которые не мигают, приятный человек, спокойный, такое впечатление он производит, спокойный человек, который умеет слушать; и сейчас он слушает, тогда как она царит на сцене в своем коротком черном платье и читает - одно стихотворение о том, как она перерезала себе запястья, затем другое, о мужчине, с которым она продолжает встречаться, и третье об одних очень обидных словах, которые именно он сказал ей еще шесть лет тому назад и которых она ему никогда не забудет и никогда не поймет, и он уже знает, что когда она закончит, все будут аплодировать, а некоторые, главным образом женщины, станут подходить к ней и целовать, и она выпьет слишком много вина, и слишком быстро, и всю дорогу домой будет спрашивать: "Ну как это было, по-твоему? Только честно?" и он скажет: "Я думаю, все прошло очень хорошо" - именно так, как он на самом деле думает - но позже, ночью, когда она уснет, он будет лежать рядом с ней и пристально смотреть на луну через то чистое место в окне, которое она не домыла.
Сергей Юрьенен:
Памела ПЕЙТНЕР - автор сборника рассказов, преподаватель колледжа в Вермонте:
"НОВЫЙ ГОД"
"Поздно вечером в сочельник в ресторане Спинелли Доминик ошеломляет нас, официантов, своим идиотским представлением о премиальных к Рождеству - итальянские окорока в такой тугой обертке, что они сверкают, как чулки Джильды - с золотыми блестками.
Дома Джильда ждет меня со своим сюрпризом: все мое барахло, которое накопилось за три месяца, ожидает меня на пороге. Руки ее сложены на груди, алые ногти постукивают по сатиновым рукавам ее белого платья, она заявляет, что все знает про Фиону. Поддерживая окорок бедром, я укладываю свои вещи - компакт-диски, гантели, старый полароид - в пластмассовые мешки для мусора, которые она мне предоставила от себя. Потом я все бросаю на пол и преподношу ей окорок, держа его так, как если бы это был наш ребенок. Ей не нужны никакие объяснения - и окорок тоже.
Фиона - собственность Доминика, так что мы с ней - короткий печальный роман в результате отчаяния, испытанного в один из ресторанных вечеров. Но роман закончен, и мне меньше всего хотелось бы, чтоб Доминик явился по мою душу. Я погружаю все в машину и беру курс на Запад. Окорок сверкает рядом на правом сиденье. Где-то в Индиане я даже застегиваю его на ремень безопасности.
Я останавливаюсь, чтобы позвонить, но Джильда вешает трубку. Так что я решил посылать ей попутные снимки. Окорок под серебряной аркой Сент-Луиса; Окорок в Большом Каньоне; Окорок в Лас-Вегасе. Когда я снимаю Окорок на Тихом океане, его вдруг уносит большой волной. И все равно я посылаю это фото: большой кусок свинины на Тихом океане в отливе. По этому снимку невозможно сказать, кто из нас пропал.
Сергей Юрьенен:
Франсуа КАМУАН - автор двух сборников рассказов, преподает в университете штата Юта. Рассказ - призер 91-го года:
"БЭБИ, БЭБИ, БЭБИ"
- Теперь вкусим друг друга без наслаждения, - говорит Марта.
Гостиная полна собак - у нее три, у меня четыре. Имен у них нет: каждую мы зовем просто "собакой", но они всегда понимают, какую из них мы имеем в виду. ранний вечер, и ребята из газовой компании выстроились на улице, распевая одну за другой песни Джерри Ли Люиса. Они привязали рояль на открытой платформе грузовика, стоящего в тени больших кленов. Поют они, как ангелы. Breathless. Great Balls of Fire. Hang Up My Rock 'n' Roll Shoes.
- Потрогай меня здесь и здесь, - говорит Марта.
High School Confidential. There's a Whole Lot of Sakin' Going' On.
Они все кастраты, конечно, с этими тонкими чистыми высокими голосами, которые означают инакость и отрешенность.
- Бэби, бэби, бэби, - говорит Марта.
- Ты же сама сказала: без наслаждения.
- Оно налетело на меня, как ветер, - извиняется Марта.
Она худа, как скелет. Ребра, как урок анатомии. Боже, я люблю ее, но что я с этим могу поделать? Утром я нажарил из кукурузной муки блины-фахитас, а она выщипала из них кусочки цыпленка, а потом запустила их, как фрисби, благодарным псам. Пощипывая кусочки зеленого перца, поклевывая кусочки лука.
Завтра после обеда электрокомпания из штата Юта должна исполнять песни Джэнис Джоплин. Толстые женщины в форме контролеров-счетчиков, поющие блюзы. В дальнем конце комнаты, среди лежбища собак, играют близнецы. Один говорит: "Мама". Другой отвечает: "Мама, мама, мама".
Сергей Юрьенен:
Эми ХЕМПЕЛ - автор двух сборников рассказов. Живет в Нью-Йорке:
"ДОМОХОЗЯЙКА"
Она бы всегда спала с мужем и с еще одним мужчиной в тот же самый день, а остаток дня, все то время, что от него бы оставалось, она использовала б для заклинаний: "Французский фильм, французский фильм".
Сергей Юрьенен:
МИКРОПРОЗА: ФЛОРИДСКИЙ ПРОЕКТ. Его вдохновитель, покойный Джером Стерн написал предисловие к антологии, которую мы представляем:
"В 19-м веке художественные достоинства шорт-шорта - очень короткого рассказа - стали осваивать сознательно. Возникла техника передачи суггестивных глубин смысла. От Эдгарда По, Чехова, Гоголя, Мопассана короткий рассказ эволюционировал к Францу Кафке, Эрнесту Хемингуэю, Кэтрин Энн Портер, Флэннери О Коннор и Дональду Бартэлму. Легкость контроля, концентрация эффекта, элегантность этой формы и эластичность ее возможностей позволяют шорт-шорту быть жанром прозы со своей собственной развивающейся эстетикой.
Очень короткий рассказ остается и в структуре повседневной коммуникации. До эпохи телевидения массовые журналы регулярно публиковали прозу, но там короткий рассказ существовал в виде некоего фокуса, быстрый рассказик с неожиданным финтом - для потребления в очереди к парикмахеру.
Иными словами: очень короткий рассказ - не есть нечто совершенно новое и всецело экспериментальное. Это не произвольно сжатое отверстие, через которое предложено протиснуться писателю. В 60-е годы такие авторы, как Рассел Эдсон и Энрике Андерсон Имберт стали сочинять рассказы размером в несколько строк, как бы задавшись вопросом: "Насколько можно укоротить короткий рассказ, чтобы при этом он оставался рассказом?"
Наш Флоридский Мировой конкурс на Лучший шорт-шорт был так же попыткой ответа на вышеупомянутый вопрос - но в форме состязания. Лимит в 250 слов возник не по причине нашего извращенного произвола, он идет от самой привычной для автора единицы измерения - машинописной страницы. Что можно сотворить на одной машинописной странице в этой наидревнейшей из форм рассказа? Каково содержание способна вобрать эта форма? Каковы ее возможности? Победителю конкурса мы пообещали сто долларов и ящик апельсинов из Флориды.
Их произведения и составили эту антология "Микро-проза". "Шорт-шорты", которые перед вами, представляют писателей, сумевших сыграть на очень малом поле и победить."
Сергей Юрьенен:
Автор прозвучавшего предисловия Джером Стерн представлен в антологии рассказом, который он написал перед кончиной:
"УТРЕННЯЯ НОВОСТЬ"
Утром я услышал плохую новость и потерял сознание. Лежа на плиточном полу, я думал о смерти и видел могильную плиту, перед которой мы с женой остановились двадцать лет назад на холмистом колониальном кладбище в Северной Каролине: "Наконец покой". Меня удивило - не где же страх? Смущенный доктор поднял меня, и, шатаясь, я дошел до машины. Что люди делают после этого дальше?
Я заезжаю за женой. Я смотрю на жену. Я думаю, насколько тяжелей мне было бы, случись это с ней. Вспоминаю народную сказку, которая когда-то казалась мне такой странной - о жене крестьянина, бьющей умирающего мужа за то, что он ее бросает. Люди постоянно задают себе вопрос - чтобы они сделали, если бы у них оставалась только неделя - месяц - год жизни? Пиршество или пост? Мне воображение отказывает. Мне бы пожелать себе нечто грандиозное - последний ужин на вершине Эйфелевой башни. Может быть, мне не хватает чего-то от того, что я не получил религиозного воспитания - оно бы дало мне утешение в виде какой-нибудь оперной финальной схватки между добром и злом. Я пытаюсь представить себя пуританином, страшащимся проклятия, святым в ожидании нимба.
Но я никогда не мог принять всерьез моих всерьез мистически настроенных студентов, их убеждение, что они направляются прямо к колокольной музыке вечных сфер. Поэтому мы с женой едем в гигантский магазин со сниженными ценами. Сидим на полу, как дети, и через пять минут беремся с двух сторон за телевизор с экраном в 60 дюймов - самый большой во всем этом Богом проклятом супермаркете.
Сергей Юрьенен:
Джеми ГРЕЙНДЖЕР - живет в штате Алабама. Рассказ-призер 94-го года:
"ДЕВОЧКА С КАМЕННЫМ ЖИВОТОМ"
В тот год, когда подошло время карнавала в Сент-Киттсе, девочка с каменным животом была простужена. Три месяца назад у нее начались эти дела, и тетя объяснила ей, что все это значит. И хотя девочка сказала отцу - нет, не в этом году, она держалась за его большую мозолистую руку, когда они поднимались по дощатым ступеням на помост - в другой руке у него был молот. Перед сценой дети, полицейские, и оркестр железных карибских барабанов, матери, ряженые и шипучие напитки, и лотки с мороженым, она ждала, пока толпа сникнет, как бывает иногда с морем перед дождем.
И тогда девочка с каменным животом легла на спину, втянула носом, и задрала платьице до своей узкой груди. Это платье было так не похоже на наряды девушек на конкурсе красоты города Сент-Киттс. Но она надевала его каждый год, начиная с первого, когда ее отец, шумный и пьяный, столкнул ее в пыль за большой сценой и разбил железным молотком у нее на животе маленький плоский камень. На этот раз ее отец подошел к ней с большим закругленным камнем, гладким в его руках, как бутылочная тыква, и бережно опустил, океанская соль блестела на его черной поверхности, на ее смуглый живот. Девушка с каменным животом хотела высморкаться, но вместо этого расслабилась под тяжестью, как привыкла делать, и наблюдала, как взлетает и опускается полированная головка молотка. Раз, другой, и камень лопнул, как яйцо, две половинки скатились с нее, и она встала на ноги и откашлялась.
Сергей Юрьенен:
Джудит ОРТИЗ КОУФЕ - автор сборника рассказов и романа. Преподает в Государственном университете штата Джорджия (а "баррио" значит испаноязычный квартал):
"КЕННЕДИ В БАРРИО"
Моему шестому классу дали домашнее задание смотреть по телевидению инаугурацию Кеннеди, чем я и занималась у стойки "Пуэрто Хабана", ресторана, где работал мой отец. Я услышала, как хозяин ресторана - кубинец по имени Ларри Рейес - сказал: раз выбрали ирландского католика, значит когда-нибудь президентом Соединенных Штатов сможет стать испаноязычный американец. Я увидела, что отец кивнул, автоматически соглашаясь со своим боссом, но на черно-белый экран глаза при этом не поднимал; его больше волновала еда, которая готовилась в задней части ресторана и официантка, вяло моющая шваброй пол. Тогда Ларри Рейес обратил внимание на меня и поднял чашку, как делают произнося тост: "За будущего президента Соединенных Штатов - пуэрториканца или пуэрториканку!" - при этом он засмеялся, как мне показалось, недобро.
- Верно говорю, Эленита?
Я пожала плечами. Потом отец мне снова сделает выговор за то, что я не высказываю должного уважения мистеру Рейесу.
Через два года и десять месяцев в одну холодную пятницу я вбегаю в "Пуэрто Хабано", где перед телевизором уже собралась толпа. Многие - не только женщины, но и мужчины - рыдали, как дети. "Диос мио, Диос мио - Боже мой, Боже мой", - причитали они. Некоторые женщины пытались меня обнять, но я проталкивалась к родителям, которые стояли в стороне, прижавшись друг к другу. Я втиснулась между ними. Мать пахла кастильским мылом, кофе с молоком и корицей; я вдыхала отцовский запах - смесь его пота и одеколона "Олд Спайс": запах мужчины, запах, который, я боялась, мне может слишком понравиться.
Сергей Юрьенен:
Джесси ЛИ КЕРЧЕВАЛ - автор романа и сборника рассказов "Поедатель собак", который отмечен премией за малую прозу Объединенных писательских программ университетов США:
"КАРПАТИЯ"
Случилось это в медовый месяц моих родителей. На четвертое утро после выхода из Нью-Йорка мать проснулась и обнаружила, что "Карпатия" стоит, моторы стихли. Она разбудила отца; они выбежали на палубу в длинных ночных рубашках. Перед ними была белизна океана, где плавали льдины, потом они увидели белые лодки по две, по три, медленно приближающиеся к "Карпатии". Мой отец прочел название, написанное красным на носах лодок - "Титаник". Солнце сияло. То там, то здесь в спокойных волнах покачивались палубные кресла. Больше не было ничего.
Спасшиеся поднялись на палубу. Женщины и дети. И по два матроса с каждой лодки. Женщины "Карпатии" подошли к женщинам "Титаника", укутали их в свои длинные теплые меха. Оставив моего отца, моя мать к ним присоединилась. Женщины встали на колени и стали молиться на палубе, прижимая к себе детей. Мой отец стоял, глядя на ледяную воду, под которой он был бы сейчас, окажись он на другом пароходе.
Когда "Карпатия" высадила спасенных в Нью-Йорке, мои родители тоже сошли на берег и поехали поездом домой. Говорили они немного, медовый месяц провалился. На парти в честь их благополучного прибытия, мой отец сильно выпил. Когда кто-то спросил его о "Титанике", он сказал: "Надо было им посадить в спасательные лодки мужчин. Мужчины могут снова жениться, завести новые семьи. Что толку от всех этих вдов и сирот?" Моя мать, стоявшая рядом с ним, отвернулась от него. Ей было восемнадцать, она была беременна. Это она тонула в океане. И никого не было рядом, чтобы ее спасти.
Сергей Юрьенен:
Рик ДеМАРИНИС - автор сборника рассказов и двух романов, преподает в университете Техаса - Эль Пасо:
"ВАШИ СТРАХИ ОПРАВДАННЫ"
В этом самолете - бомба. Доказательств не предлагаю. И все-таки я об этом знаю. Паника сжимает мне грудь. Мое сердце можно услышать снаружи, я уверен. Оно тикает в моих ушах, как кухонный таймер. Я вылезаю из кресла медленно, так, чтобы не испугать других. В туалете ополаскиваю лицо холодной водой. Эта бомба в багажном отделении. Мы приближаемся к Клиник-Сити. Самолет приземляется. Бомба, хоть и заведена, не взрывается.
В больнице Клиник-Сити я вынужден делить палату с сердечником. "А вы с чем здесь?" - спрашивает он. "Опухоль в мозгу", - говорю я. Он оживляется: "А как с сердечком?" Его жена, большая и флегматичная, посещает его два раза в день. Они шепчутся. Она спрашивает робко: "Вы на последней стадии?" Как будто о погоде в ДеМойне. "На сколько я знаю, нет", - говорю я. "Опухоль мозга", - шепчет ей муж, толкая ее локтем. Они обмениваются влюбленными взглядами. Я знаю, о чем они думают. Ясно: они хотят мое сердце. "Макроаденома, - говорю я - не злокачественная". Они подмигивают друг другу. Она утешает меня шоколадкой. После операции я лечу домой, слабый, но еще чувствительный к угрозам.
Спасибо за ваш интерес. Я преклоняюсь перед вашим адреналиновым вниманием. Ваши страхи оправданны. Я прошу прощения. Я собираюсь сидеть здесь у себя в гостиной и решать, что вам сказать. Да, надежды нет. Но помните, есть взрыватели, которые отказывают, есть опухоли, которые доброкачественны, и некоторые пациенты-сердечники поправляются. У вас есть время изменить свою жизнь.
Сергей Юрьенен:
Лори БЕРРИ - преподает в колледже в Майами. Рассказ-призер 89-го года:
"ПЕРЕСМЕШНИК"
Питер только что из Мексики, где его лицо приобрело розово-меловой цвет пепто-бисмола - популярного средства от желудка. Рэчел - просто в обмороке от любви, одурела от радости, что он вернулся.
В тот вечер они пьют холодную водку и перемывают косточки своим знакомым, паре, уже обремененной детьми, паре, которая встает с зарей на работу и возвращается домой к семи вечера - купать трехлетнего, утешать восьмилетнего, они еле выдерживают ужин и валятся влежку к десяти.
- Зато у них роскошный дом, - говорит она. - Полно красивых вещей. Зарабатывают кучу денег.
Питер качает головой и ни с того ни с сего вдруг говорит:
- А как бы все это получить в наследство?
Эти слова пугают их обоих. Повисает молчание. Рэчел проглатывает остаток водки и вдруг сознает, что любит человека, который разъезжает по второстепенным теннисным турнирам в странах третьего мира.
- Слушай... - говорит он игриво-виновато. - Поклянись, что никому не повторишь мои слова.
Это возвращает ей веселость, она любит его еще больше. Они продолжают обмениваться шутками и в разговорах неторопливо приближаются к времени, когда пора ужинать. Поглядывают украдкой на невероятного мексиканского мальчика-альбиноса, играющего в соседнем дворе. Занимаются любовью с открытыми окнами, а потом просто лежат, слушая музыку марьяччи, которым пульсирует ее родной испаноязычный квартал Хьюстона.
Вокруг такая мягкость. Сплошь одна удача и везение - как заросли травы кругом. Зеленый балдахин мимозы. И птицы-пересмешники звучат еще совсем не зловеще - в ожидании ярости конца лета.
"Да, надежды нет. Но помните, есть взрыватели, которые отказывают, есть опухоли, которые доброкачественные и некоторые пациенты-сердечники поправляются..."
"Вокруг такая мягкость. Сплошь одна удача и везенье - как заросли травы кругом. Зеленый балдахин природы. И птицы-пересмешники звучат еще совсем не зловеще - в ожидании ярости конца лета"
Сергей Юрьенен:
Сто долларов и ящик апельсинов из Флориды - премия мирового конкурса на лучший микрорассказ. Конкурс был учрежден в 86 году Государственным Университетом штата Флорида. Лучшие микрорассказы публикуются в журналах и передаются по Нэшнл паблик рэйдио - Национальному общественному радио Соединенных Штатов. Подводя итоги первой декады, нью-йоркское издательство "Нортон" выпустило антологию "Микропроза". Книжечка вышла под редакцией вдохновителя и теоретика малой прозы Джерома Стерна. Профессор английского языка и поп-культуры, директор писательской программы в Государственном университете штата Флорида, Стерн умер в 96 году. Среди других образцов жанра мы с Русланом Гелисхановым перевели рассказ, написанный им перед кончиной. Но сначала немного теории. Предисловие к антологии американской микропрозы - Джером СТЕРН:
Джером СТЕРН:
"Какое-то время назад мне позвонил человек из Нью-Йорка, увидевший объявление Государственного университета штата Флорида о Мировом конкурсе на лучший кратчайший рассказ. "Там сказано - максимум 250 слов. Это опечатка? Имеется в виду, наверное, 2 500 - что уже достаточно коротко".
"Нет, - сказал я. - Там все правильно - 250. В этом и проблема повествования. Но, похоже, она разрешима. Мы проводим конкурс с 86-го года, и ежегодно получаем тысячи мини-рассказов".
"Тогда все ясно" - в его голосе мне послышалось замешательство. Вполне понятное: это действительно странная малая форма требует стратегических решений, которые, с одной стороны, известны с древних времен, а с другой - еще ждут открытия. Создать серьезное прозаическое произведение в пределах 250 слов - с первого взгляда, это похоже на предложение исполнить особо извращенный эксперимент - изобразить пейзаж на рисовом зернышке. Однако есть множество древних историй огромной силы, которые и не определить иначе, чем очень короткий рассказ - шорт-шорт. Еще до эпохи письменности возник анекдот, короткий рассказ о приключении или охоте, удаче или чудесном спасении.
Шутка - другая традиционная форма очень короткого рассказа. Возможно, наименее понятная. Смысл здесь уходит в глубину. Шутки - это способ выражения страхов и тревог, позволяющий сбросить стресс, о наличии которого люди вряд ли даже подозревают. С древности существуют и короткие рассказы о животных. В 6-м веке до нашей эры Эзоп сочинил собрание басен, которые с тех пор другие авторы изменяют, дополняют, поэтизируют или придают им сатирическую форму. Притчи - так же форма шорт-шорт, часто с двойным значением. Насколько уходят они в древность, сказать невозможно, но появляются притчи уже в Ветхом Завете, а те, что есть в Новом, такие, как притча о блудном сыне, о добром самаритянине (обе из Евангелия от Луки), о десяти девах (в Евангелии от Матфея) - среди самых знаменитых рассказов мировой литературы.
Так что шорт-шорт - форма древняя и достойная, глубоко укоренена как в отдельно взятой человеческой душе, так и в истории общества".
Сергей Юрьенен:
К введению Джерома Стерна вернемся во второй части этого выпуска "Экслибриса".
Роберто ФЕРНАНДЕС - автор двух романов, преподаватель отделения живых языков в Государственном университете штата Флорида. Рассказ называется -
"НЕ ТА ПРОГРАММА"
"Барбарита нетерпеливо ждет, когда за ней приедут, и капли пота падают с ее бровей в уже третью чашку холодного сладкого кофе-экспрессо. Когда она направляется в туалет, она слышит звук барахлящего мотора старой шевроле-"импала" Мимы. "Наконец-то", - кричит Барбарита.
"Сегодня она никак не заводилась".
Барбарита садится в машину, поворачивает зеркало заднего обзора и втирает румяны в лицо, чтобы выглядеть еще здоровей. Она хочет произвести хорошее впечатление на доктора, который должен выдать ей медицинскую справку для грин-карты. По пути к "Джексон Мемориал" Мима рассказывает про своих внуков.
Когда медсестра наконец ее вызывает, Барбарита, вставая, сталкивает со стола все библии и старые номера Ридерз Джайдест. Миме медсестра говорит:
- Извините, мэм, но вы должны здесь подождать.
- Я ей перевожу, - отвечает полиглотка Мима.
- Но буэно, - мрачно произносит доктор, входя с рентгеновскими снимками Барбариты. Он обращается к Миме:
- Спросите, был у нее туберкулез - Ти-Би?
Мима поворачивается к Барбарите.
- Он спрашивает, есть ли у тебя телевизор?
- Скажи ему, есть, но только в Гаване. Не в Майами. Но в Майами есть у моей дочки.
Мима говорит доктору:
- Она говорит, Ти-Ви у нее есть на Кубе, не в Майами, но здесь Ти-Ви есть у ее дочки.
- В таком случае мы должны проверить на Ти-Би и ее дочь.
Мима переводит:
- Он говорит, он должен проверить телевизор твоей дочери, чтобы убедиться, что он работает. Иначе грин-карту не получишь.
Барбарита озадачена.
- Зачем телевизор?
- Сколько раз я говорила, что тебе надо его купить? Не понимаешь, что ли, Барбарита? Это - Америка.
Сергей Юрьенен:
Молли ГАЙЛЗ - автор книги "Черновик перевода", преподает писательское мастерство в Государственном университете Сан-Франциско:
"МУЖ ПОЭТА"
"Большой, он сидит в первом ряду, большой человек с большими руками и большими ушами, сухими губами, он только что подстригся, розовая кожа, ясные глаза, которые не мигают, приятный человек, спокойный, такое впечатление он производит, спокойный человек, который умеет слушать; и сейчас он слушает, тогда как она царит на сцене в своем коротком черном платье и читает - одно стихотворение о том, как она перерезала себе запястья, затем другое, о мужчине, с которым она продолжает встречаться, и третье об одних очень обидных словах, которые именно он сказал ей еще шесть лет тому назад и которых она ему никогда не забудет и никогда не поймет, и он уже знает, что когда она закончит, все будут аплодировать, а некоторые, главным образом женщины, станут подходить к ней и целовать, и она выпьет слишком много вина, и слишком быстро, и всю дорогу домой будет спрашивать: "Ну как это было, по-твоему? Только честно?" и он скажет: "Я думаю, все прошло очень хорошо" - именно так, как он на самом деле думает - но позже, ночью, когда она уснет, он будет лежать рядом с ней и пристально смотреть на луну через то чистое место в окне, которое она не домыла.
Сергей Юрьенен:
Памела ПЕЙТНЕР - автор сборника рассказов, преподаватель колледжа в Вермонте:
"НОВЫЙ ГОД"
"Поздно вечером в сочельник в ресторане Спинелли Доминик ошеломляет нас, официантов, своим идиотским представлением о премиальных к Рождеству - итальянские окорока в такой тугой обертке, что они сверкают, как чулки Джильды - с золотыми блестками.
Дома Джильда ждет меня со своим сюрпризом: все мое барахло, которое накопилось за три месяца, ожидает меня на пороге. Руки ее сложены на груди, алые ногти постукивают по сатиновым рукавам ее белого платья, она заявляет, что все знает про Фиону. Поддерживая окорок бедром, я укладываю свои вещи - компакт-диски, гантели, старый полароид - в пластмассовые мешки для мусора, которые она мне предоставила от себя. Потом я все бросаю на пол и преподношу ей окорок, держа его так, как если бы это был наш ребенок. Ей не нужны никакие объяснения - и окорок тоже.
Фиона - собственность Доминика, так что мы с ней - короткий печальный роман в результате отчаяния, испытанного в один из ресторанных вечеров. Но роман закончен, и мне меньше всего хотелось бы, чтоб Доминик явился по мою душу. Я погружаю все в машину и беру курс на Запад. Окорок сверкает рядом на правом сиденье. Где-то в Индиане я даже застегиваю его на ремень безопасности.
Я останавливаюсь, чтобы позвонить, но Джильда вешает трубку. Так что я решил посылать ей попутные снимки. Окорок под серебряной аркой Сент-Луиса; Окорок в Большом Каньоне; Окорок в Лас-Вегасе. Когда я снимаю Окорок на Тихом океане, его вдруг уносит большой волной. И все равно я посылаю это фото: большой кусок свинины на Тихом океане в отливе. По этому снимку невозможно сказать, кто из нас пропал.
Сергей Юрьенен:
Франсуа КАМУАН - автор двух сборников рассказов, преподает в университете штата Юта. Рассказ - призер 91-го года:
"БЭБИ, БЭБИ, БЭБИ"
- Теперь вкусим друг друга без наслаждения, - говорит Марта.
Гостиная полна собак - у нее три, у меня четыре. Имен у них нет: каждую мы зовем просто "собакой", но они всегда понимают, какую из них мы имеем в виду. ранний вечер, и ребята из газовой компании выстроились на улице, распевая одну за другой песни Джерри Ли Люиса. Они привязали рояль на открытой платформе грузовика, стоящего в тени больших кленов. Поют они, как ангелы. Breathless. Great Balls of Fire. Hang Up My Rock 'n' Roll Shoes.
- Потрогай меня здесь и здесь, - говорит Марта.
High School Confidential. There's a Whole Lot of Sakin' Going' On.
Они все кастраты, конечно, с этими тонкими чистыми высокими голосами, которые означают инакость и отрешенность.
- Бэби, бэби, бэби, - говорит Марта.
- Ты же сама сказала: без наслаждения.
- Оно налетело на меня, как ветер, - извиняется Марта.
Она худа, как скелет. Ребра, как урок анатомии. Боже, я люблю ее, но что я с этим могу поделать? Утром я нажарил из кукурузной муки блины-фахитас, а она выщипала из них кусочки цыпленка, а потом запустила их, как фрисби, благодарным псам. Пощипывая кусочки зеленого перца, поклевывая кусочки лука.
Завтра после обеда электрокомпания из штата Юта должна исполнять песни Джэнис Джоплин. Толстые женщины в форме контролеров-счетчиков, поющие блюзы. В дальнем конце комнаты, среди лежбища собак, играют близнецы. Один говорит: "Мама". Другой отвечает: "Мама, мама, мама".
Сергей Юрьенен:
Эми ХЕМПЕЛ - автор двух сборников рассказов. Живет в Нью-Йорке:
"ДОМОХОЗЯЙКА"
Она бы всегда спала с мужем и с еще одним мужчиной в тот же самый день, а остаток дня, все то время, что от него бы оставалось, она использовала б для заклинаний: "Французский фильм, французский фильм".
Сергей Юрьенен:
МИКРОПРОЗА: ФЛОРИДСКИЙ ПРОЕКТ. Его вдохновитель, покойный Джером Стерн написал предисловие к антологии, которую мы представляем:
"В 19-м веке художественные достоинства шорт-шорта - очень короткого рассказа - стали осваивать сознательно. Возникла техника передачи суггестивных глубин смысла. От Эдгарда По, Чехова, Гоголя, Мопассана короткий рассказ эволюционировал к Францу Кафке, Эрнесту Хемингуэю, Кэтрин Энн Портер, Флэннери О Коннор и Дональду Бартэлму. Легкость контроля, концентрация эффекта, элегантность этой формы и эластичность ее возможностей позволяют шорт-шорту быть жанром прозы со своей собственной развивающейся эстетикой.
Очень короткий рассказ остается и в структуре повседневной коммуникации. До эпохи телевидения массовые журналы регулярно публиковали прозу, но там короткий рассказ существовал в виде некоего фокуса, быстрый рассказик с неожиданным финтом - для потребления в очереди к парикмахеру.
Иными словами: очень короткий рассказ - не есть нечто совершенно новое и всецело экспериментальное. Это не произвольно сжатое отверстие, через которое предложено протиснуться писателю. В 60-е годы такие авторы, как Рассел Эдсон и Энрике Андерсон Имберт стали сочинять рассказы размером в несколько строк, как бы задавшись вопросом: "Насколько можно укоротить короткий рассказ, чтобы при этом он оставался рассказом?"
Наш Флоридский Мировой конкурс на Лучший шорт-шорт был так же попыткой ответа на вышеупомянутый вопрос - но в форме состязания. Лимит в 250 слов возник не по причине нашего извращенного произвола, он идет от самой привычной для автора единицы измерения - машинописной страницы. Что можно сотворить на одной машинописной странице в этой наидревнейшей из форм рассказа? Каково содержание способна вобрать эта форма? Каковы ее возможности? Победителю конкурса мы пообещали сто долларов и ящик апельсинов из Флориды.
Их произведения и составили эту антология "Микро-проза". "Шорт-шорты", которые перед вами, представляют писателей, сумевших сыграть на очень малом поле и победить."
Сергей Юрьенен:
Автор прозвучавшего предисловия Джером Стерн представлен в антологии рассказом, который он написал перед кончиной:
"УТРЕННЯЯ НОВОСТЬ"
Утром я услышал плохую новость и потерял сознание. Лежа на плиточном полу, я думал о смерти и видел могильную плиту, перед которой мы с женой остановились двадцать лет назад на холмистом колониальном кладбище в Северной Каролине: "Наконец покой". Меня удивило - не где же страх? Смущенный доктор поднял меня, и, шатаясь, я дошел до машины. Что люди делают после этого дальше?
Я заезжаю за женой. Я смотрю на жену. Я думаю, насколько тяжелей мне было бы, случись это с ней. Вспоминаю народную сказку, которая когда-то казалась мне такой странной - о жене крестьянина, бьющей умирающего мужа за то, что он ее бросает. Люди постоянно задают себе вопрос - чтобы они сделали, если бы у них оставалась только неделя - месяц - год жизни? Пиршество или пост? Мне воображение отказывает. Мне бы пожелать себе нечто грандиозное - последний ужин на вершине Эйфелевой башни. Может быть, мне не хватает чего-то от того, что я не получил религиозного воспитания - оно бы дало мне утешение в виде какой-нибудь оперной финальной схватки между добром и злом. Я пытаюсь представить себя пуританином, страшащимся проклятия, святым в ожидании нимба.
Но я никогда не мог принять всерьез моих всерьез мистически настроенных студентов, их убеждение, что они направляются прямо к колокольной музыке вечных сфер. Поэтому мы с женой едем в гигантский магазин со сниженными ценами. Сидим на полу, как дети, и через пять минут беремся с двух сторон за телевизор с экраном в 60 дюймов - самый большой во всем этом Богом проклятом супермаркете.
Сергей Юрьенен:
Джеми ГРЕЙНДЖЕР - живет в штате Алабама. Рассказ-призер 94-го года:
"ДЕВОЧКА С КАМЕННЫМ ЖИВОТОМ"
В тот год, когда подошло время карнавала в Сент-Киттсе, девочка с каменным животом была простужена. Три месяца назад у нее начались эти дела, и тетя объяснила ей, что все это значит. И хотя девочка сказала отцу - нет, не в этом году, она держалась за его большую мозолистую руку, когда они поднимались по дощатым ступеням на помост - в другой руке у него был молот. Перед сценой дети, полицейские, и оркестр железных карибских барабанов, матери, ряженые и шипучие напитки, и лотки с мороженым, она ждала, пока толпа сникнет, как бывает иногда с морем перед дождем.
И тогда девочка с каменным животом легла на спину, втянула носом, и задрала платьице до своей узкой груди. Это платье было так не похоже на наряды девушек на конкурсе красоты города Сент-Киттс. Но она надевала его каждый год, начиная с первого, когда ее отец, шумный и пьяный, столкнул ее в пыль за большой сценой и разбил железным молотком у нее на животе маленький плоский камень. На этот раз ее отец подошел к ней с большим закругленным камнем, гладким в его руках, как бутылочная тыква, и бережно опустил, океанская соль блестела на его черной поверхности, на ее смуглый живот. Девушка с каменным животом хотела высморкаться, но вместо этого расслабилась под тяжестью, как привыкла делать, и наблюдала, как взлетает и опускается полированная головка молотка. Раз, другой, и камень лопнул, как яйцо, две половинки скатились с нее, и она встала на ноги и откашлялась.
Сергей Юрьенен:
Джудит ОРТИЗ КОУФЕ - автор сборника рассказов и романа. Преподает в Государственном университете штата Джорджия (а "баррио" значит испаноязычный квартал):
"КЕННЕДИ В БАРРИО"
Моему шестому классу дали домашнее задание смотреть по телевидению инаугурацию Кеннеди, чем я и занималась у стойки "Пуэрто Хабана", ресторана, где работал мой отец. Я услышала, как хозяин ресторана - кубинец по имени Ларри Рейес - сказал: раз выбрали ирландского католика, значит когда-нибудь президентом Соединенных Штатов сможет стать испаноязычный американец. Я увидела, что отец кивнул, автоматически соглашаясь со своим боссом, но на черно-белый экран глаза при этом не поднимал; его больше волновала еда, которая готовилась в задней части ресторана и официантка, вяло моющая шваброй пол. Тогда Ларри Рейес обратил внимание на меня и поднял чашку, как делают произнося тост: "За будущего президента Соединенных Штатов - пуэрториканца или пуэрториканку!" - при этом он засмеялся, как мне показалось, недобро.
- Верно говорю, Эленита?
Я пожала плечами. Потом отец мне снова сделает выговор за то, что я не высказываю должного уважения мистеру Рейесу.
Через два года и десять месяцев в одну холодную пятницу я вбегаю в "Пуэрто Хабано", где перед телевизором уже собралась толпа. Многие - не только женщины, но и мужчины - рыдали, как дети. "Диос мио, Диос мио - Боже мой, Боже мой", - причитали они. Некоторые женщины пытались меня обнять, но я проталкивалась к родителям, которые стояли в стороне, прижавшись друг к другу. Я втиснулась между ними. Мать пахла кастильским мылом, кофе с молоком и корицей; я вдыхала отцовский запах - смесь его пота и одеколона "Олд Спайс": запах мужчины, запах, который, я боялась, мне может слишком понравиться.
Сергей Юрьенен:
Джесси ЛИ КЕРЧЕВАЛ - автор романа и сборника рассказов "Поедатель собак", который отмечен премией за малую прозу Объединенных писательских программ университетов США:
"КАРПАТИЯ"
Случилось это в медовый месяц моих родителей. На четвертое утро после выхода из Нью-Йорка мать проснулась и обнаружила, что "Карпатия" стоит, моторы стихли. Она разбудила отца; они выбежали на палубу в длинных ночных рубашках. Перед ними была белизна океана, где плавали льдины, потом они увидели белые лодки по две, по три, медленно приближающиеся к "Карпатии". Мой отец прочел название, написанное красным на носах лодок - "Титаник". Солнце сияло. То там, то здесь в спокойных волнах покачивались палубные кресла. Больше не было ничего.
Спасшиеся поднялись на палубу. Женщины и дети. И по два матроса с каждой лодки. Женщины "Карпатии" подошли к женщинам "Титаника", укутали их в свои длинные теплые меха. Оставив моего отца, моя мать к ним присоединилась. Женщины встали на колени и стали молиться на палубе, прижимая к себе детей. Мой отец стоял, глядя на ледяную воду, под которой он был бы сейчас, окажись он на другом пароходе.
Когда "Карпатия" высадила спасенных в Нью-Йорке, мои родители тоже сошли на берег и поехали поездом домой. Говорили они немного, медовый месяц провалился. На парти в честь их благополучного прибытия, мой отец сильно выпил. Когда кто-то спросил его о "Титанике", он сказал: "Надо было им посадить в спасательные лодки мужчин. Мужчины могут снова жениться, завести новые семьи. Что толку от всех этих вдов и сирот?" Моя мать, стоявшая рядом с ним, отвернулась от него. Ей было восемнадцать, она была беременна. Это она тонула в океане. И никого не было рядом, чтобы ее спасти.
Сергей Юрьенен:
Рик ДеМАРИНИС - автор сборника рассказов и двух романов, преподает в университете Техаса - Эль Пасо:
"ВАШИ СТРАХИ ОПРАВДАННЫ"
В этом самолете - бомба. Доказательств не предлагаю. И все-таки я об этом знаю. Паника сжимает мне грудь. Мое сердце можно услышать снаружи, я уверен. Оно тикает в моих ушах, как кухонный таймер. Я вылезаю из кресла медленно, так, чтобы не испугать других. В туалете ополаскиваю лицо холодной водой. Эта бомба в багажном отделении. Мы приближаемся к Клиник-Сити. Самолет приземляется. Бомба, хоть и заведена, не взрывается.
В больнице Клиник-Сити я вынужден делить палату с сердечником. "А вы с чем здесь?" - спрашивает он. "Опухоль в мозгу", - говорю я. Он оживляется: "А как с сердечком?" Его жена, большая и флегматичная, посещает его два раза в день. Они шепчутся. Она спрашивает робко: "Вы на последней стадии?" Как будто о погоде в ДеМойне. "На сколько я знаю, нет", - говорю я. "Опухоль мозга", - шепчет ей муж, толкая ее локтем. Они обмениваются влюбленными взглядами. Я знаю, о чем они думают. Ясно: они хотят мое сердце. "Макроаденома, - говорю я - не злокачественная". Они подмигивают друг другу. Она утешает меня шоколадкой. После операции я лечу домой, слабый, но еще чувствительный к угрозам.
Спасибо за ваш интерес. Я преклоняюсь перед вашим адреналиновым вниманием. Ваши страхи оправданны. Я прошу прощения. Я собираюсь сидеть здесь у себя в гостиной и решать, что вам сказать. Да, надежды нет. Но помните, есть взрыватели, которые отказывают, есть опухоли, которые доброкачественны, и некоторые пациенты-сердечники поправляются. У вас есть время изменить свою жизнь.
Сергей Юрьенен:
Лори БЕРРИ - преподает в колледже в Майами. Рассказ-призер 89-го года:
"ПЕРЕСМЕШНИК"
Питер только что из Мексики, где его лицо приобрело розово-меловой цвет пепто-бисмола - популярного средства от желудка. Рэчел - просто в обмороке от любви, одурела от радости, что он вернулся.
В тот вечер они пьют холодную водку и перемывают косточки своим знакомым, паре, уже обремененной детьми, паре, которая встает с зарей на работу и возвращается домой к семи вечера - купать трехлетнего, утешать восьмилетнего, они еле выдерживают ужин и валятся влежку к десяти.
- Зато у них роскошный дом, - говорит она. - Полно красивых вещей. Зарабатывают кучу денег.
Питер качает головой и ни с того ни с сего вдруг говорит:
- А как бы все это получить в наследство?
Эти слова пугают их обоих. Повисает молчание. Рэчел проглатывает остаток водки и вдруг сознает, что любит человека, который разъезжает по второстепенным теннисным турнирам в странах третьего мира.
- Слушай... - говорит он игриво-виновато. - Поклянись, что никому не повторишь мои слова.
Это возвращает ей веселость, она любит его еще больше. Они продолжают обмениваться шутками и в разговорах неторопливо приближаются к времени, когда пора ужинать. Поглядывают украдкой на невероятного мексиканского мальчика-альбиноса, играющего в соседнем дворе. Занимаются любовью с открытыми окнами, а потом просто лежат, слушая музыку марьяччи, которым пульсирует ее родной испаноязычный квартал Хьюстона.
Вокруг такая мягкость. Сплошь одна удача и везение - как заросли травы кругом. Зеленый балдахин мимозы. И птицы-пересмешники звучат еще совсем не зловеще - в ожидании ярости конца лета.
