Сегодняшний выпуск "Американского часа" откроет наша традиционная ежемесячная рубрика "Картинки с выставки".
Посвященная небоскребам выставка, которая проходит сейчас в Квинсе, во временном филиале Музея современного искусства, была задумана почти сразу после 11 сентября. Но открывшись накануне третьей годовщины трагедии, она по-прежнему уместна. Так уж случилось, что этот день стал мемориальной датой поминовения и для погибших людей, и для разрушенных небоскребов.
Террористы искали символическую цель и нашли ее в двух самых красивых великанах нью-йоркского пейзажа. Поэтому Кураторы МОМА Теренс Рили и Гай Норденсон стали собирать экспозицию с учетом трагической перспективы - так сказать, в пику террору.
Архитектура - немое искусство, но оно умеет кричать. Громче всех, конечно, - небоскребы, дерзкие маяки прогресса. Своей выставкой музей хотел показать, что хотя налет поколебал нашу уверенность в незыблемость этих могучих "машин для жилья", архитектурная мысль продолжает освоение "Высоких зданий" (так, с умышленной простотой называется экспозиция).
Выставку составляют 25 проектов, созданных за последнее десятилетие. Часть их уже осуществлена, часть строится, часть принадлежит бумажной архитектуре и вряд ли когда-нибудь воплотится в бетоне.
Самый новый и самый важный проект - Башня телевизионного центра в Пекине. Эта пористая триумфальная арка грандиозного размера и монументальных пропорций должна символизировать выход нового Китая на международную арену. Если Пекин соберет средства на строительство, то китайская столица, изрядно изуродованная за годы маоизма, приобретет амбициозную достопримечательность.
Другой заметный проект выполнен тоже для Китая. Это - небоскреб-пагода, который собираются возвести в новейшей столице небоскребов - Шанхае.
Но мне больше всего понравился дизайн башни для шведского города Малмё. Его показал на выставке знаменитый испанский зодчий Сантъяго Калатрава (это он построил восхитительный стадион в Афинах, где проходили Олимпийские игры). Макет, названный "Повернутый торс", представляет собой расширяющейся кверху конус, изогнутый под немыслимым для стекла и бетона углом.
Я бы сказал, что в профиль макет напоминает напряженное тело греческого дискобола перед броском. Эта декларативная скульптурная ассоциация придает архитектуре новое измерение. В отличие от, так сказать, классических небоскребов, восходящих в той или иной мере к зиккурату Вавилонской башни или пирамиде Хеопса, высотное здание Калатравы подразумевает движение. Закрученный штопором дом эстетически осмысливает чисто инженерную задачу. Зодчий не прячет "недобрую тяжесть" камня, а, как сказал тот же Мандельштам, заставляет небоскреб "играть мышцами".
И это лишь один из примеров изобретательности архитектуры 21-го века, так далеко ушедший от навязчивой простоты геометрического функционализма.
Но есть у этой выставки и другой аспект, о котором с грустью написал архитектурный критик "Нью-Йорк Таймс" Герберт Масчамп. Почти все представленные проекты предназначены для заказчиков Азии и Европы, но - не Америки. Похоже, - говорит критик, - что небоскребы неуютно чувствуют себя на родине и стремятся сбежать в другие, более восприимчивые к ним города и страны.
Дело в том, что построенный в 1976-м году Мировой торговый центр был не только самым красивым, но и последним из великих небоскребов Нью-Йорка. И это значит, что задолго до атаки террористов Нью-Йорк уже выбыл из борьбы небоскребов, которые бьют рекорды в Азии, но не в Америки.
В сущности, тут нет ничего удивительного. Высотные дома первыми появились в Новом Свете, поэтому Америка и первыми исчерпала их архитектурный, эстетический и, можно сказать, психологический потенциал.
Искусство долго не поспевало за прогрессом. В поисках своего лица нью-йоркские небоскребы прошли по всем ступеням эволюции. Только к середине века зодчие освободились от заимствований, найдя небоскребу казалось бы естественную для него форму строгого параллелепипеда - без всяких декоративных излишеств. Эту стадию и завершил последний шедевр - погибшие "Близнецы". В отличие от многих других незатейливых "стеклянных коробок", этих жертв бескрылого функционализма, башни Торгового центра не были скучными. Их простые, даже элементарные формы не мешали зданиям обзавестись той таинственной аурой, что оживляет стекло и камень. Удачно подобранные материалы и неповторимые пропорции делали здания легкими, почти невесомыми. Они казались парящими в воздухе скульптурами из металла.
Теперь об их красоте мы сможем судить лишь по снимкам и картинам, вроде тех, что представлены на выставке работами архитектора и художницы Агнес Мартин.
Однако важно заметить, что, достигнув расцвета, высотное строительство в Нью-Йорке, резко затормозилось. Для многих стало очевидным, что небоскребам свойственны врожденные пороки. Я восхищаюсь нью-йоркскими небоскребами, особенно - погибшими красавцами, но жить, как и подавляющее большинство американцев, предпочитаю поближе к земле, чтобы можно было выйти на лужайку в шлепанцах. Может быть, поэтому посетители с интересом, уважением и без зависти смотрят на экспонаты выставки небоскребов, лучшие из которых строятся по ту сторону от Америки.
Соломон, теперь я передаю предмет нашей беседы - небоскребы - в Ваши руки. Надеюсь, что Вы найдете ему достойное музыкальное окружение.
Соломон Волков: Вы знаете, Саша, самое смешное заключается в том, что когда я стал искать музыку американских композиторов, которая была бы посвящена небоскребам, то выяснил одну совершенно очевидную вещь: американские композиторы не хотят сочинять музыку о небоскребах, у них нет музыки о небоскребах. Я не могу ручаться за всех, но у композиторов известных ее нет. Поэтому пришлось буквально вылавливать упоминания о небоскребах у таких классиков, как, скажем, Бернстайн. Я хочу начать с очень интересного музыкального момента. Автором его является композитор Франц Ваксман - один из плеяды замечательных кино-композиторов, родившихся в Европе. Ваксман родился в Польше, учился в Берлине и Париже и обосновался в Голливуде. Они были создателями вот этой потрясающей голливудской пред- и послевоенной музыки. В частности, Ваксман является автором музыки к фильму "Бульвар заходящего солнца". Так вот, он написал музыку к фильму "Юмореска" 1946 года. Его снял режиссер Жан Негулеску. Я, лично, этот фильм считаю лучшим, когда бы то ни было сделанным фильмом о музыканте-исполнителе. В данном случае, о скрипаче. Там сюжет мелодраматический. Любовь богачки Джоан Кроуфорд к скрипачу Джону Гарфилду. Я никогда не кривлюсь, не содрогаюсь, смотря этот фильм. Все там на месте, все похоже на то, как происходит на самом деле. У Ваксмана там есть замечательнейший кусочек, который называется "Городской монтаж". В фильме под эту музыку именно небоскребы падают на героя, который находится в состоянии крайнего раздрая. Ваксман виртуозно сплавил кусочки из скрипичных хитов (начинается концертом Брамса, кончается концертом Мендельсона), а в середине видно, как эти небоскребы обрушиваются на нашего героя.
Следующий опус американского композитора, в котором можно найти упоминание о небоскребах, это совершенно прелестная сценка Леонарда Бернстайна из его мюзикла "В городе". Там суть заключается в следующем. Один из персонажей, матрос, садится в такси и хочет объехать нью-йоркские достопримечательности. А водитель такси - женщина. Дело происходит во время войны, поэтому таксисты женщины. Суть заключается в том, что она норовит нашего героя затащить к себе домой, вместо того, чтобы осматривать достопримечательности. И каждый раз, когда он ей говорит, что хочет поехать на ипподром, она говорит, что все лошади подохли. На шоу? - говорит, что шоу закрылось. Аквариум? - Рыбы разбежались. Езжаем ко мне домой. В частности, он попытается посмотреть на небоскребы. Она ему и в этом отказывает. И она, в итоге, затаскивает его к себе. По-моему это у Бернстайна получилось очень смешно.
А третий опус, связанный с небоскребами - лирический. Он принадлежит перу нашего соотечественника. Это Владимир Дукельский, американский композитор русского происхождения, который родился в 1903 году и умер в 1969. Он был одним из любимцев Дягилева, писал для него серьезную музыку. А затем перебрался в Америку и здесь прославился под псевдонимом Вернон Дюк. И вот в этом качестве у него было несколько очень популярных шлягеров. Один из них назывался "Осень в Нью-Йорке". Он его сочинил в 34 году. Ему был 31 год. Там героиня размышлет в лирическом ключе, как она попадет в отель на Манхэттене, мечтая о том, как она с высоты 27 этажа будет смотреть на осенний Нью-Йорк. И я должен сказать, что разделяю восхищение осенним Нью-Йорком. Осенний Нью-Йорк - это самый лучший Нью-Йорк, особенно, если смотреть на него с высоты небоскреба. Героиня смотрит на него с высоты 27 этажа, а я смотрю на него с высоты своего 23 этажа.
Александр Генис: В День труда, в первый понедельник сентября, завершается летний голливудский сезон. Как обычно, он был переполнен дорогими "блокбастерами", вроде батальной "Трои" или безотказного "Гарри Поттера". Однако ни один из летних фильмов не стал настоящей сенсацией, такой, какими были "Парк Юрского периода" или "Титаник". Возможно, это первый симптом пресыщения. Погоня за спецэффектами, в которую теперь включился и российский кинематограф со своим "Ночным дозором", привела к перегреву. Когда все можно, ничего не интересно. Это как играть в теннис без сетки.
Эскалация компьютерного кино вызывает встречную волну - возвращение к сырой реальности. Наш сенсорный голод теперь все чаще удовлетворяют не синтетические, а подлинные эмоции. Отсюда и расцвет реального телевидения, и взрыв интереса к документальному кино. Возможностям последнего посвящен сегодняшний, не совсем обычный выпуск "Кинообозрения "Американского часа" с Андреем Загданским, который подробно расскажет нашим слушателям о весьма необычной картине.
Андрей Загденский: "Делая фильм о Фридманах", или "Снимая Фридманов", один из тех немногих документальных фильмов, где реальная - не выдуманная драма - держит зрителей в напряжении от начала до конца. Обычная семья. Отец Арнольд - школьный учитель, в свободное после работы время преподает музыку и дает компьютерные уроки мальчикам у себя дома. В небольшом офисе в подвале своего дома. Трое любящих детей - Дэвид, Джесси и Сет. Жена - Элейн. Дом на Севере Лонг-Айленда. Достаток, благополучие.
Осенью 1988 года этот мир был уничтожен. Семья распалась. И это разрушение было тщательно документировано местными телевизионными каналами и старшим сыном Дэвидом, который как раз в это время приобрел видеокамеру. Семейная хроника разных лет и видеосъемки 88-го года составляют не большую, то самую существенную и бесспорно самую драматическую часть материала фильма.
Но сначала расскажем, что случилось.
Полиция подозревает Арнольда в педофилии. В его доме проводят обыск и находят стопу порнографических журналов с фотографиями детей. Когда эта новость становиться известна другим жителям города - взрывается бомба и родители нескольких детей заявляют, что их дети, ученики компьютерного класса, который вел Арнольд, были многократно изнасилованы Арнольдом и его младшим сыном Джесси.
Город потрясен. Запущена цепная реакция - и еще несколько родителей делают аналогичные заявления. Арнольду и его сыну Джесси представлены многочисленные обвинения в суде.
"Если вы смотрите эту пленку - вы не должны этого делать! Это личная пленка! Она предназначена только мне самому спустя какое-то время. Если вы полицейские - то идите к черту, вы разрушаете мою семью, жизнь моего отца и брата без всякой на то причины!" - так со слезами говорит в камеру Дэвид в 1988 году, когда началась эта семейная драма.
Режиссер фильма, Эндрю Джареки, восстанавливает события спустя четырнадцать лет после суда и приговора. Он беседует с Дэвидом, с Джесси и с Элейн. С братом Арнольда - Говардом. С адвокатами. С прокурорами. С полицейскими. С другими учениками одиозного компьютерного класса. И каждый дает свою картину прошлого, свое понимание того, что произошло. Есть ученики, которые описывают в деталях сцены изнасилования, невероятного унижения, сексуального рабства. И есть ученики, которые утверждают, что ничего подобного не происходило. Так нам открываются еще одни ворота, напоминающие ворота "Рассемон": что же было на самом деле?
Для того чтобы избежать длительного процесса и вероятно очень большого срока отец, Арнольд Фридман - не без давления со стороны жены Элейн - признает себя виновным. Джесси - ему на момент суда всего 19 лет - после мучительных колебаний - а ему грозит сто лет тюрьмы, если присяжные признают его виновным по всем пунктам обвинений, так же признает себя виновным до суда, хотя решительно и категорически отрицает свою вину в разговоре с автором фильма, свое участие в происходивших или не происходивших на самом деле сексуальных преступлениях.
В этот день судья дает ему максимальное наказание в 18 лет.
Был ли виновен Джесси?
Его адвокат считает, что нет.
Его брат считает, что нет.
Его мать Элейн - не знает, что думать, она полностью потеряна в этой трагедии.
Что думает сам глава семьи, мы не знаем. Он присутствует на экране только в архивных видеосъемках: Арнольд покончил с собой в тюрьме.
Этот потерянный, раздавленный человек убил себя, предварительно убедившись, что деньги по его страховому полису получит Джесси.
Джесси, который либо невинно сидит в тюрьме, либо сам жертва пороков отца и соучастник его преступлений. Правду знает только Джесси.
Его мать Элейн - персонаж бергмановской драмы, если только позволительно сравнивать реального человека с героями игрового кино. Отторгнутая детьми, которые решительно и категорически требуют от нее стопроцентной поддержки отца, Элейн сегодня - тень самой себя, бледная изношенная женщина, с тихим бесцветным голосом. Где та Элейн, которая надрывается в истериках во время пика драмы в 88 году. Чужие страсти и чужие пороки сожгли ее лицо. Бесцветные губы, бесцветные глаза, бесцветный голос - все, что осталось от счастливой молодой женщины, которая держит на руках своего первенца на кадрах семейной хроники.
Александр Генис: Эта история, живо напомнившая мне самые мучительные для зрителя серии "Декалога" Кеслевского, ставит вопрос не только перед зрителями, но и перед режиссером: все ли дозволено?
Андрей Загданский: Действительно, когда смотришь этот фильм, невольно задумываешься о границах дозволенного проникновения в чужую жизнь, или в чужой ад, как сказал бы, наверное, Сартр.
Картина заканчивается неожиданным приступом надежды. Джесси выходит из тюрьмы досрочно - после тринадцати лет. Его встречает у ворот брат Дэвид. И потом Джесси приходит к матери. И она обнимает его. Так заканчивается фильм. Что же произошло до выхода фильма на экран?
До участия в фильме Дэвид Фридман многие годы работал клоуном в Нью-Йорке. Его постоянно приглашали на детские дни рождения, где он показывал фокусы, смешил и развлекал детей. Так, собственно говоря, и познакомился автор фильма с Дэвидом. Многие утверждали, что Дэвид - лучший детский клоун в Нью-Йорке. Теперь и это в прошлом. После выхода фильма на экраны никто не хочет приглашать Дэвида Фридмана на дни рождения своих детей.
Александр Генис: Как это происходит каждую осень, в Вашингтоне произошла смена караула на одном из самых необычных постов в стране. Библиотека конгресса выбрала нового поэта-лауреата. Мы воспользовались этим обстоятельством, чтобы поговорить с поэтом "Американского часа" Владимиром Гандельсманом об этом своеобразном культурном институте.
Начнем с самого начала. Что такое поэт-лауреат и зачем он нужен?
Владимир Гандельсман: Ежегодно Вашингтонская Библиотека Конгресса выбирает нового национального поэта-лауреата (есть ещё штатные). Выбор лауреата происходит на основании различных мнений: действующего поэта-лауреата, бывших поэтов-лауреатов, а также влиятельных литературных критиков. Библиотека Конгресса не возлагает на поэта слишком много обязанностей, чтобы у того хватало времени на собственные стихи. Он получает стипендию в размере 35.000 долларов. Он открывает год своего лауреатства лекцией и чтением стихов, а потом ведёт серию чтений современных поэтов. В 1937-м году библиотека учредила должность консультанта по поэзии, затем в 1986-м консультант был переименован в лауреата. Срок должности - восемь месяцев. Это время поэт посвящает тому, чтобы привлечь внимание нации к американской поэзии, пробудить к ней интерес. Сами методы у каждого поэта свои. Например, известная поэтесса Гвендолин Брукс посвятила все время изучению поэзии со школьниками. Роберт Хасс организовал конференцию, где встретились известные писатели, поэты и просто литераторы, чтобы обсудить судьбу писательского творчества и его роль в обществе. Бродский, как известно, предложил сделать поэзию как можно более доступной населению, распространяя книги стихов в аэропортах, супермаркетах и номерах отелей.
В общем, поэт-лауреат - это государственный просветитель. Министр поэзии.
Александр Генис: Что говорит это звание о роли поэзии в Америке?
Владимир Гандельсман: Можно, конечно, сказать, что поэзия поощряется, во всяком случае, на официальном уровне. Что Библиотека Конгресса работает и заботится о своем престиже. Но боюсь, что о роли поэзии это ничего не говорит. Роль настоящей поэзии невелика. Боюсь, что при назначении поэта-лауреата большее значение имеет популярность и доступность его текстов, чем качество. Конечно, здесь не без исключений.
Александр Генис: Возможно ли, по-вашему, нечто подобное в России? И нужно ли?
Владимир Гандельсман: В России и так, каждый второй поэт - лауреат. И, даже, если он не лауреат, то считает себя таковым. Так что мой ответ таков: официальный пост поэта-лауреата России не нужен... Если говорить не так категорично, а вокруг да около, то в Америке очень мало таких элементарных вещей, как ЛИТО или просто кружков для детей или взрослых. Вне колледжей и вне Нью-Йорка их нет вообще. Часто они возникают, но сразу вянут из-за нехватки денег. "Поэт-лауреат" - само слово, когда его произносят по радио или телевизору, хотя бы, напоминает людям о поэзии. В России, по крайней мере до недавних пор, ситуация была обратной. Культура населения в этом смысле сравнительно высокая, и официальное поощрение, может быть, и отсутствовало, но мы обходились и без него. Может быть, сейчас ситуация в России меняется. Вообще, отношения политики и литературы здесь и там совершенно разные. В Штатах они официально-равнодушные и как бы поощрительные. В России они всегда глубоко личные. В Штатах президенты и политики пишут книги (точнее за них их кто-то пишет), чтобы помочь, к примеру, вероятной предвыборной компании жены (в случае Клинтона), в России генсеки писали стихи с претензией на литературу. (Хотя Джимми Картер тоже издавал книги своих ужасных стихов).
Александр Генис: Володя, охарактеризуйте, пожалуйста, поэтов-лауреатов недавнего прошлого.
Владимир Гандельсман: Ими были поэты разного уровня. Но в основном это городские жители с серьезным образованием. Роберт Пинский знаменит своим переводом "Божественной комедии" Данте и Чеслава Милоша. Милоша также переводил его тезка и тоже поэт-лаурает Роберт Хасс. Марк Стрэнд преподавал до недавнего времени в Чикаго, помимо стихов, пишет эссе о художниках, сам занимался живописью. Луиза Глик - из Бостона, оригинальный и глубокий поэт, ее книгу выпустило изд-во Арс-Интерпрес, которое я организовал.
Повторяю, поэты разного уровня, но с нашим поэтом-лауреатом несравнимы.
Александр Генис: Хорошо, что вы вспомнили о Бродском. Насколько это уникально - иноязычный поэт-лауреат?
Владимир Гандельсман: Случай Бродского, конечно, уникален. Как и уникален его дар. С другой стороны, английский язык он знал как русский, а в каком-то смысле, по своей конституции, даже был большим католиком, чем папа римский, то есть более англоязычным поэтом, чем русским. Кроме того, среди лауреатов последних лет это был единственный великий поэт, - отдадим должное хорошему вкусу Библиотеки Конгресса.
Америка хороша тем, что поэт, чей родной и главный язык не английский, может стать здесь поэтом-лауреатом. Уже это кое-что говорит и о стране и об её отношении к поэзии. (Америка и американская литература приветствовала многих иноязычных или иностранных поэтов, в том числе Милоша и Уолкота). Парадоксально то, что, хотя право это неотъемлемо, никто не обязан вас слушать. И порой не слушает. Бродский, заняв должность поэта-лауреата, наделал много шума, так как не мог примириться с тем, что Америка равнодушна к поэзии, что она не знает собственных великих поэтов, что поэзия не играет здесь практически никакой общественной роли. Он считал, может быть, благодаря русской традиции, что поэзия должна принимать непосредственное участие в жизни народа. Некоторые американские поэты и читатели считают, что именно трудами Бродского поэзия вновь заняла достойное место в культурной жизни страны, а не пылится на полках. Не знаю. Предложение распространять стихи в магазинах и отелях реальностью не стало. Необходимы деньги. Бродский просил у конгрессменов и сенаторов всех штатов и не получил ни копейки. Насколько мне известно, он отзывался о них как о тупицах. Со свойственной ему безапелляционностью. Говоря его же словами: "взгляд довольно варварский, но верный". Издательства существуют на коммерческой основе и все равно будут печатать массовыми тиражами женские романы Стил, а не высокую поэзию. На какое-то время появилась, правда, частная организация, занимающаяся распространением книг в школах (Эдгар Аллан По на Халлуин), отелях и даже включением стихов в телефонные справочники. Но не уверен, что она действует.
Александр Генис: Представьте, пожалуйста, нового поэта-лауреата.
Владимир Гандельсман: Нового поэта лауреата зовут Тэд Кузер, вице-президент огромного страхового агентства на пенсии. Стихи этого жителя Небраски отличаются (точнее не отличаются) прямотой интонации и сугубо региональными темами (и скукой, скукой, скукой). Темы у него такие: о звёздах - их из Небраски видно хорошо, о коровах, которых там просто тьма, о секретарях и секретаршах и прочая. Он опубликовал 10 книг. Назначив его на пост лауреата, представитель Библиотеки Конгресса назвал его важнейшим поэтическим голосом Американской глубинки и первым поэтом-лауреатом из Мид-Уэста. "Его стихи идут от частного и провинциального к универсальному, общему всем, и всем доступному". Кузер описывает жизнь маленького городка, затерянного в огромном пространстве посередине Америки. Сам Кузер заявил, что сделает всё в своих силах, дабы пробудить у публики интерес к поэзии. "Я посвятил себя тому", - сказал он, - "чтобы писать стихи, всем понятные". "Поэзия даёт нам свежий взгляд на обычные вещи." Кузер - поэт с 18-ти лет и преподаёт Английскую литературу в университете Небраски. Вот так - неброский поэт из Небраски. Ради примера, наспех переведенное:
В январе
Александр Генис: Как все мы хорошо знаем, прогресс не только дает, но и отбирает, иногда - насовсем. Ну, скажем, с появлением дешевых калькуляторов все мы разучиваемся считать в уме. Я как-то видел, как продавец умножал пять на десять, тыча в кнопки калькулятора. Компьютер, ясно дело, берет на себя еще больше. Программа, исправляющая ошибки, отучает нас от правописания. Помните "Недросля": "Зачем география? Извозчик и так довезет". Другая школьная премудрость, которую грозит истребить компьютер, -чистописание. Благородное искусство каллиграфии стремительно вымирает в наш век, заменивший уникальное свидетельство почерка ясным, но бездушным печатаным текстом. Не зря мы так бережем рукописи писателей. Они дарят нам роскошь интимного общения с великими, которого нас лишает компьютер.
Дело в том, что мастерство чистописания никогда не было чисто механическим навыком. В почерке, даже если мы не верим графологам, раскрываются неповторимые черты личности. Это - невольный и потому особо ценный след личности. Об этом есть примечательный абзац в романе Тынянова "Пушкин", описывающий лицейского учителя чистописания.
Диктор: Уроки чистописания они любили. Калинич был судья, знаток и любитель своего дела. "Кто неясно пишет, тот, видно, смутно и думает", - говаривал он. К почерку Александра он относился снисходительно. "Новейшей французской школы, - есть полет, но мало связи".
Александр Генис: В последние годы в Америке, конечно же, в пику компьютерам, началось возрождение каллиграфии. По инициативе любителей этого вымирающего искусства здесь даже проводятся Всемирный конкурс на лучший почерк. С его организатором Кейт Глэдстоун беседует корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова.
Ирина Савинова: Кейт, где без написанного рукой не обойтись сегодня?
Кейт Глэдстоун: Судите сами: есть вещи, которые нельзя сообщить ни по телефону, ни по компьютеру, только написав от руки. Например, признание в любви или принесение извинений. Если такое письмо набрано на компьютере, оно произведет впечатление стандартного, годящегося на все случаи жизни и адресованного кому угодно. В нем нет ничего личного. Так и кажется, что в нем можно написать любое имя после слова "дорогая" или "дорогой".
Ирина Савинова: То есть, в школе необходимо преподавать чистописание...
Кейт Глэдстоун: Недавно проводилось исследование, и оказалось, что детям легче учиться читать и вообще учиться, если они практикуются в написании букв и цифр от руки, а не в печатании их на компьютере.
Ирина Савинова: А не получается ли, что если всех учат писать по одним и тем же правилам, у всех в результате получается одинаковый почерк, индивидуальность исчезает?
Кейт Глэдстоун: Так может показаться с первого взгляда, но нет двух людей с одинаковым почерком, даже идентичные близнецы пишут по-разному. Вы начинаете учить 30 учеников писать по одним и тем же правилам, а в конце года получается 30 разных почерков. Даже если бы люди старались ходить одинаково, все равно походки будут разными. Я не думаю, что нужно стараться научить всех писать по одним правилам и одним почерком - представляете, что будет, если все станут подписываться одинаково? И не следует учить всех писать букву "а" с одинаковым наклоном и одинаковой высоты. Но как бы вы ни писали букву "а", она не должна быть похожа на букву "о". А люди часто пренебрегают основными правилами написания букв. Как часто приходится слышать: "мои "с" похожи на "е". И люди не стесняются об этом говорить, как будто стыдно не уметь читать или считать, а не уметь писать разборчиво не стыдно. Как часто приходится слышать: "Я могу писать, как хочу, потому что я - индивидуальность". Я склонна думать, что с одной стороны на весах должны быть свобода и индивидуальность, а с другой - дисциплина и умение правильно писать.
Ирина Савинова: Кейт, что вы скажете о графологии, это наука?
Кейт Глэдстоун: Я сталкивалась с несколькими графологами, и некоторые точно анализировали мой почерк, а некоторые - совсем неправильно. Я им говорила, что я не такая, а мне говорили, что я не понимаю их объяснений. Одно могу сказать: я знаю о случаях, когда при приеме не работу искатели места, зная, что их работодатель верит в графологию и покажет заявление о приеме на работу графологу, старались писать определенным образом, используя специфические характеристики почерка, по которым получалось, что пишет положительный, старательный и талантливый человек, например, очень способный к математике, - то есть именно такой, какого работодатель и ищет. Но бывает так, что очень аккуратный человек пишет очень неаккуратно. Почему это происходит: из-за плохого настроения или из-за плохого преподавания чистописания в школе, где он учился, неизвестно. А неряшливый человек может писать очень опрятно. Почему это происходит, тоже никто не знает. И графология это не объясняет, она тоже часто ошибается.
Ирина Савинова: Кейт, существует ли человек, у которого самый красивый почерк?
Кейт Глэдстоун: Среди живущих людей есть много с очень красивым, и разборчивым почерком. И каждый год они участвуют во Всемирном конкурсе на лучший почерк, я - директор-устроитель. И из всех победителей мы определяем одного, главного, у кого по нашему мнению самый красивый почерк, и даем ему звание Лучшее перо года.
Ирина Савинова: В этом году им стал Дэвид Норсроп, правильно?
Кейт Глэдстоун: Мистер Норсроп - выдающийся почеркист. Его история, несомненно, заслуживает внимания. Он долго писал безнадежно неразборчивым почерком, а потом заставил себя научиться писать правильно и научился писать не только разборчиво, но и очень красиво. Он изучил разные стили, ренессансный стиль среди прочего, из которого вышла современная скоропись. Кстати, сегодня я получила письмо от человека, который просит помочь ему исправить свой почерк, во всяком случае, так я поняла то, что он написал. Но обратный адрес настолько неразборчивый, я не знаю, что мне делать, как ему ответить.
Ирина Савинова: Я связалась с золотым пером Америки, мистер Норсропом, чтобы узнать подробности о его достижении.
Дэвид Норсроп: 30 лет назад я учился в колледже и вел конспекты на лекциях, но позднее обнаруживал, что ничего не могу разобрать в своих записях. Практическая сторона взяла верх, и я должен был научиться писать разборчиво. А потом меня заинтересовали разные прописные стили, и я изучил итальянский курсив, невероятно красивый стиль. Я всегда интересовался искусством и, как каждый художник, я хотел создавать вещи красивые по моему разумению, и меня вообще очень привлекала форма прописных букв.
Ирина Савинова: Но ведь вы не можете писать все время таким вычурным почерком, у вас должен быть, так сказать, повседневный почерк.
Дэвид Норсроп: Я практикуюсь в прописном стиле специальным пером каждый день. Но если мне нужно написать что-то быстро, я пишу обыкновенной ручкой. Как и у всех, у меня разный почерк в зависимости от настроения. Я, например, составляю список продуктов, перед тем, как идти в магазин, и пишу его или специальным почерком и специальной ручкой или простой шариковой ручкой: на разные случая и в разном настроении у меня разные стили.
Ирина Савинова: Если графолог посмотрит на ваш список продуктов, написанный итальянским курсивом, может он определить ваш характер по почерку?
Дэвид Норсроп: Я не верю, что можно определить что-то по почерку. Почерк чаще всего просто отражает настроение.
Ирина Савинова: Для популярного эксперта-графолога Пегги Дин выдающийся стиль победителя Всемирного конкурса на лучший почерк не содержит загадок: написано очень старательно и красиво, но настольно нарочито и искусственно, что сказать, что за человек стоит за этим почерком, невозможно. Продуманный и расчетливый почерк.
Александр Генис: Ко всему этому мне хотелось бы добавить одну деталь. На днях я посмотрел замечательный эстетский боевик "Герой". Этот китайский - то есть, идущий с титрами - фильм вышел на первое место в американском прокате. В картине есть один яркий момент, удивляющий западного зрителя. Все персонажи учатся боевым искусствам в школе каллиграфии. Объясняется это тем, что владение мечом и кистью - требует тех же навыков, того же плавного и бездумного движения. Для китайцев каллиграфия, естественно, всегда была царицей школьного образования. Но чтобы научиться рисовать иероглифы, надо потратить 10 лет и упражняться всю жизнь каждый день. В наш торопливый век компьютеры взяли на себя этот огромный труд. В результате сейчас на Востоке растет первое поколение китайцев, умеющих читать, но не писать - за них это делает электронная машина. Чтобы понять драматизм происходящего, вспомним: если на Западе каллиграфия - изящная прихоть, то на Востоке она - основа всей традиционной культуры.
Как и было сказано, прогресс ничего не дает даром...
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: В канун третьей годовщины 11 сентября уместно будут вспомнить песню, написанную через месяц после этой трагедии. Ее написал легендарный американский музыкант Нил Янг после того как стали известны детали героической гибели пассажиров рейса номер 93. Песня называется "Вперед". Узнав из телефонных разговоров с родственниками, что три самолета уже врезались в здания в Нью-Йорке и Вашингтоне, пассажиры решили попробовать побороть захватчиков. В результате самолет не врезался в Белый Дом или Капитолий, куда явно направлялись террористы, а упал в пустом месте, недалеко от маленького городка в штате Пенсильвания. Последняя фраза, которую по телефону услышала жена одного из пассажиров, была "Вперед".
Посвященная небоскребам выставка, которая проходит сейчас в Квинсе, во временном филиале Музея современного искусства, была задумана почти сразу после 11 сентября. Но открывшись накануне третьей годовщины трагедии, она по-прежнему уместна. Так уж случилось, что этот день стал мемориальной датой поминовения и для погибших людей, и для разрушенных небоскребов.
Террористы искали символическую цель и нашли ее в двух самых красивых великанах нью-йоркского пейзажа. Поэтому Кураторы МОМА Теренс Рили и Гай Норденсон стали собирать экспозицию с учетом трагической перспективы - так сказать, в пику террору.
Архитектура - немое искусство, но оно умеет кричать. Громче всех, конечно, - небоскребы, дерзкие маяки прогресса. Своей выставкой музей хотел показать, что хотя налет поколебал нашу уверенность в незыблемость этих могучих "машин для жилья", архитектурная мысль продолжает освоение "Высоких зданий" (так, с умышленной простотой называется экспозиция).
Выставку составляют 25 проектов, созданных за последнее десятилетие. Часть их уже осуществлена, часть строится, часть принадлежит бумажной архитектуре и вряд ли когда-нибудь воплотится в бетоне.
Самый новый и самый важный проект - Башня телевизионного центра в Пекине. Эта пористая триумфальная арка грандиозного размера и монументальных пропорций должна символизировать выход нового Китая на международную арену. Если Пекин соберет средства на строительство, то китайская столица, изрядно изуродованная за годы маоизма, приобретет амбициозную достопримечательность.
Другой заметный проект выполнен тоже для Китая. Это - небоскреб-пагода, который собираются возвести в новейшей столице небоскребов - Шанхае.
Но мне больше всего понравился дизайн башни для шведского города Малмё. Его показал на выставке знаменитый испанский зодчий Сантъяго Калатрава (это он построил восхитительный стадион в Афинах, где проходили Олимпийские игры). Макет, названный "Повернутый торс", представляет собой расширяющейся кверху конус, изогнутый под немыслимым для стекла и бетона углом.
Я бы сказал, что в профиль макет напоминает напряженное тело греческого дискобола перед броском. Эта декларативная скульптурная ассоциация придает архитектуре новое измерение. В отличие от, так сказать, классических небоскребов, восходящих в той или иной мере к зиккурату Вавилонской башни или пирамиде Хеопса, высотное здание Калатравы подразумевает движение. Закрученный штопором дом эстетически осмысливает чисто инженерную задачу. Зодчий не прячет "недобрую тяжесть" камня, а, как сказал тот же Мандельштам, заставляет небоскреб "играть мышцами".
И это лишь один из примеров изобретательности архитектуры 21-го века, так далеко ушедший от навязчивой простоты геометрического функционализма.
Но есть у этой выставки и другой аспект, о котором с грустью написал архитектурный критик "Нью-Йорк Таймс" Герберт Масчамп. Почти все представленные проекты предназначены для заказчиков Азии и Европы, но - не Америки. Похоже, - говорит критик, - что небоскребы неуютно чувствуют себя на родине и стремятся сбежать в другие, более восприимчивые к ним города и страны.
Дело в том, что построенный в 1976-м году Мировой торговый центр был не только самым красивым, но и последним из великих небоскребов Нью-Йорка. И это значит, что задолго до атаки террористов Нью-Йорк уже выбыл из борьбы небоскребов, которые бьют рекорды в Азии, но не в Америки.
В сущности, тут нет ничего удивительного. Высотные дома первыми появились в Новом Свете, поэтому Америка и первыми исчерпала их архитектурный, эстетический и, можно сказать, психологический потенциал.
Искусство долго не поспевало за прогрессом. В поисках своего лица нью-йоркские небоскребы прошли по всем ступеням эволюции. Только к середине века зодчие освободились от заимствований, найдя небоскребу казалось бы естественную для него форму строгого параллелепипеда - без всяких декоративных излишеств. Эту стадию и завершил последний шедевр - погибшие "Близнецы". В отличие от многих других незатейливых "стеклянных коробок", этих жертв бескрылого функционализма, башни Торгового центра не были скучными. Их простые, даже элементарные формы не мешали зданиям обзавестись той таинственной аурой, что оживляет стекло и камень. Удачно подобранные материалы и неповторимые пропорции делали здания легкими, почти невесомыми. Они казались парящими в воздухе скульптурами из металла.
Теперь об их красоте мы сможем судить лишь по снимкам и картинам, вроде тех, что представлены на выставке работами архитектора и художницы Агнес Мартин.
Однако важно заметить, что, достигнув расцвета, высотное строительство в Нью-Йорке, резко затормозилось. Для многих стало очевидным, что небоскребам свойственны врожденные пороки. Я восхищаюсь нью-йоркскими небоскребами, особенно - погибшими красавцами, но жить, как и подавляющее большинство американцев, предпочитаю поближе к земле, чтобы можно было выйти на лужайку в шлепанцах. Может быть, поэтому посетители с интересом, уважением и без зависти смотрят на экспонаты выставки небоскребов, лучшие из которых строятся по ту сторону от Америки.
Соломон, теперь я передаю предмет нашей беседы - небоскребы - в Ваши руки. Надеюсь, что Вы найдете ему достойное музыкальное окружение.
Соломон Волков: Вы знаете, Саша, самое смешное заключается в том, что когда я стал искать музыку американских композиторов, которая была бы посвящена небоскребам, то выяснил одну совершенно очевидную вещь: американские композиторы не хотят сочинять музыку о небоскребах, у них нет музыки о небоскребах. Я не могу ручаться за всех, но у композиторов известных ее нет. Поэтому пришлось буквально вылавливать упоминания о небоскребах у таких классиков, как, скажем, Бернстайн. Я хочу начать с очень интересного музыкального момента. Автором его является композитор Франц Ваксман - один из плеяды замечательных кино-композиторов, родившихся в Европе. Ваксман родился в Польше, учился в Берлине и Париже и обосновался в Голливуде. Они были создателями вот этой потрясающей голливудской пред- и послевоенной музыки. В частности, Ваксман является автором музыки к фильму "Бульвар заходящего солнца". Так вот, он написал музыку к фильму "Юмореска" 1946 года. Его снял режиссер Жан Негулеску. Я, лично, этот фильм считаю лучшим, когда бы то ни было сделанным фильмом о музыканте-исполнителе. В данном случае, о скрипаче. Там сюжет мелодраматический. Любовь богачки Джоан Кроуфорд к скрипачу Джону Гарфилду. Я никогда не кривлюсь, не содрогаюсь, смотря этот фильм. Все там на месте, все похоже на то, как происходит на самом деле. У Ваксмана там есть замечательнейший кусочек, который называется "Городской монтаж". В фильме под эту музыку именно небоскребы падают на героя, который находится в состоянии крайнего раздрая. Ваксман виртуозно сплавил кусочки из скрипичных хитов (начинается концертом Брамса, кончается концертом Мендельсона), а в середине видно, как эти небоскребы обрушиваются на нашего героя.
Следующий опус американского композитора, в котором можно найти упоминание о небоскребах, это совершенно прелестная сценка Леонарда Бернстайна из его мюзикла "В городе". Там суть заключается в следующем. Один из персонажей, матрос, садится в такси и хочет объехать нью-йоркские достопримечательности. А водитель такси - женщина. Дело происходит во время войны, поэтому таксисты женщины. Суть заключается в том, что она норовит нашего героя затащить к себе домой, вместо того, чтобы осматривать достопримечательности. И каждый раз, когда он ей говорит, что хочет поехать на ипподром, она говорит, что все лошади подохли. На шоу? - говорит, что шоу закрылось. Аквариум? - Рыбы разбежались. Езжаем ко мне домой. В частности, он попытается посмотреть на небоскребы. Она ему и в этом отказывает. И она, в итоге, затаскивает его к себе. По-моему это у Бернстайна получилось очень смешно.
А третий опус, связанный с небоскребами - лирический. Он принадлежит перу нашего соотечественника. Это Владимир Дукельский, американский композитор русского происхождения, который родился в 1903 году и умер в 1969. Он был одним из любимцев Дягилева, писал для него серьезную музыку. А затем перебрался в Америку и здесь прославился под псевдонимом Вернон Дюк. И вот в этом качестве у него было несколько очень популярных шлягеров. Один из них назывался "Осень в Нью-Йорке". Он его сочинил в 34 году. Ему был 31 год. Там героиня размышлет в лирическом ключе, как она попадет в отель на Манхэттене, мечтая о том, как она с высоты 27 этажа будет смотреть на осенний Нью-Йорк. И я должен сказать, что разделяю восхищение осенним Нью-Йорком. Осенний Нью-Йорк - это самый лучший Нью-Йорк, особенно, если смотреть на него с высоты небоскреба. Героиня смотрит на него с высоты 27 этажа, а я смотрю на него с высоты своего 23 этажа.
Александр Генис: В День труда, в первый понедельник сентября, завершается летний голливудский сезон. Как обычно, он был переполнен дорогими "блокбастерами", вроде батальной "Трои" или безотказного "Гарри Поттера". Однако ни один из летних фильмов не стал настоящей сенсацией, такой, какими были "Парк Юрского периода" или "Титаник". Возможно, это первый симптом пресыщения. Погоня за спецэффектами, в которую теперь включился и российский кинематограф со своим "Ночным дозором", привела к перегреву. Когда все можно, ничего не интересно. Это как играть в теннис без сетки.
Эскалация компьютерного кино вызывает встречную волну - возвращение к сырой реальности. Наш сенсорный голод теперь все чаще удовлетворяют не синтетические, а подлинные эмоции. Отсюда и расцвет реального телевидения, и взрыв интереса к документальному кино. Возможностям последнего посвящен сегодняшний, не совсем обычный выпуск "Кинообозрения "Американского часа" с Андреем Загданским, который подробно расскажет нашим слушателям о весьма необычной картине.
Андрей Загденский: "Делая фильм о Фридманах", или "Снимая Фридманов", один из тех немногих документальных фильмов, где реальная - не выдуманная драма - держит зрителей в напряжении от начала до конца. Обычная семья. Отец Арнольд - школьный учитель, в свободное после работы время преподает музыку и дает компьютерные уроки мальчикам у себя дома. В небольшом офисе в подвале своего дома. Трое любящих детей - Дэвид, Джесси и Сет. Жена - Элейн. Дом на Севере Лонг-Айленда. Достаток, благополучие.
Осенью 1988 года этот мир был уничтожен. Семья распалась. И это разрушение было тщательно документировано местными телевизионными каналами и старшим сыном Дэвидом, который как раз в это время приобрел видеокамеру. Семейная хроника разных лет и видеосъемки 88-го года составляют не большую, то самую существенную и бесспорно самую драматическую часть материала фильма.
Но сначала расскажем, что случилось.
Полиция подозревает Арнольда в педофилии. В его доме проводят обыск и находят стопу порнографических журналов с фотографиями детей. Когда эта новость становиться известна другим жителям города - взрывается бомба и родители нескольких детей заявляют, что их дети, ученики компьютерного класса, который вел Арнольд, были многократно изнасилованы Арнольдом и его младшим сыном Джесси.
Город потрясен. Запущена цепная реакция - и еще несколько родителей делают аналогичные заявления. Арнольду и его сыну Джесси представлены многочисленные обвинения в суде.
"Если вы смотрите эту пленку - вы не должны этого делать! Это личная пленка! Она предназначена только мне самому спустя какое-то время. Если вы полицейские - то идите к черту, вы разрушаете мою семью, жизнь моего отца и брата без всякой на то причины!" - так со слезами говорит в камеру Дэвид в 1988 году, когда началась эта семейная драма.
Режиссер фильма, Эндрю Джареки, восстанавливает события спустя четырнадцать лет после суда и приговора. Он беседует с Дэвидом, с Джесси и с Элейн. С братом Арнольда - Говардом. С адвокатами. С прокурорами. С полицейскими. С другими учениками одиозного компьютерного класса. И каждый дает свою картину прошлого, свое понимание того, что произошло. Есть ученики, которые описывают в деталях сцены изнасилования, невероятного унижения, сексуального рабства. И есть ученики, которые утверждают, что ничего подобного не происходило. Так нам открываются еще одни ворота, напоминающие ворота "Рассемон": что же было на самом деле?
Для того чтобы избежать длительного процесса и вероятно очень большого срока отец, Арнольд Фридман - не без давления со стороны жены Элейн - признает себя виновным. Джесси - ему на момент суда всего 19 лет - после мучительных колебаний - а ему грозит сто лет тюрьмы, если присяжные признают его виновным по всем пунктам обвинений, так же признает себя виновным до суда, хотя решительно и категорически отрицает свою вину в разговоре с автором фильма, свое участие в происходивших или не происходивших на самом деле сексуальных преступлениях.
В этот день судья дает ему максимальное наказание в 18 лет.
Был ли виновен Джесси?
Его адвокат считает, что нет.
Его брат считает, что нет.
Его мать Элейн - не знает, что думать, она полностью потеряна в этой трагедии.
Что думает сам глава семьи, мы не знаем. Он присутствует на экране только в архивных видеосъемках: Арнольд покончил с собой в тюрьме.
Этот потерянный, раздавленный человек убил себя, предварительно убедившись, что деньги по его страховому полису получит Джесси.
Джесси, который либо невинно сидит в тюрьме, либо сам жертва пороков отца и соучастник его преступлений. Правду знает только Джесси.
Его мать Элейн - персонаж бергмановской драмы, если только позволительно сравнивать реального человека с героями игрового кино. Отторгнутая детьми, которые решительно и категорически требуют от нее стопроцентной поддержки отца, Элейн сегодня - тень самой себя, бледная изношенная женщина, с тихим бесцветным голосом. Где та Элейн, которая надрывается в истериках во время пика драмы в 88 году. Чужие страсти и чужие пороки сожгли ее лицо. Бесцветные губы, бесцветные глаза, бесцветный голос - все, что осталось от счастливой молодой женщины, которая держит на руках своего первенца на кадрах семейной хроники.
Александр Генис: Эта история, живо напомнившая мне самые мучительные для зрителя серии "Декалога" Кеслевского, ставит вопрос не только перед зрителями, но и перед режиссером: все ли дозволено?
Андрей Загданский: Действительно, когда смотришь этот фильм, невольно задумываешься о границах дозволенного проникновения в чужую жизнь, или в чужой ад, как сказал бы, наверное, Сартр.
Картина заканчивается неожиданным приступом надежды. Джесси выходит из тюрьмы досрочно - после тринадцати лет. Его встречает у ворот брат Дэвид. И потом Джесси приходит к матери. И она обнимает его. Так заканчивается фильм. Что же произошло до выхода фильма на экран?
До участия в фильме Дэвид Фридман многие годы работал клоуном в Нью-Йорке. Его постоянно приглашали на детские дни рождения, где он показывал фокусы, смешил и развлекал детей. Так, собственно говоря, и познакомился автор фильма с Дэвидом. Многие утверждали, что Дэвид - лучший детский клоун в Нью-Йорке. Теперь и это в прошлом. После выхода фильма на экраны никто не хочет приглашать Дэвида Фридмана на дни рождения своих детей.
Александр Генис: Как это происходит каждую осень, в Вашингтоне произошла смена караула на одном из самых необычных постов в стране. Библиотека конгресса выбрала нового поэта-лауреата. Мы воспользовались этим обстоятельством, чтобы поговорить с поэтом "Американского часа" Владимиром Гандельсманом об этом своеобразном культурном институте.
Начнем с самого начала. Что такое поэт-лауреат и зачем он нужен?
Владимир Гандельсман: Ежегодно Вашингтонская Библиотека Конгресса выбирает нового национального поэта-лауреата (есть ещё штатные). Выбор лауреата происходит на основании различных мнений: действующего поэта-лауреата, бывших поэтов-лауреатов, а также влиятельных литературных критиков. Библиотека Конгресса не возлагает на поэта слишком много обязанностей, чтобы у того хватало времени на собственные стихи. Он получает стипендию в размере 35.000 долларов. Он открывает год своего лауреатства лекцией и чтением стихов, а потом ведёт серию чтений современных поэтов. В 1937-м году библиотека учредила должность консультанта по поэзии, затем в 1986-м консультант был переименован в лауреата. Срок должности - восемь месяцев. Это время поэт посвящает тому, чтобы привлечь внимание нации к американской поэзии, пробудить к ней интерес. Сами методы у каждого поэта свои. Например, известная поэтесса Гвендолин Брукс посвятила все время изучению поэзии со школьниками. Роберт Хасс организовал конференцию, где встретились известные писатели, поэты и просто литераторы, чтобы обсудить судьбу писательского творчества и его роль в обществе. Бродский, как известно, предложил сделать поэзию как можно более доступной населению, распространяя книги стихов в аэропортах, супермаркетах и номерах отелей.
В общем, поэт-лауреат - это государственный просветитель. Министр поэзии.
Александр Генис: Что говорит это звание о роли поэзии в Америке?
Владимир Гандельсман: Можно, конечно, сказать, что поэзия поощряется, во всяком случае, на официальном уровне. Что Библиотека Конгресса работает и заботится о своем престиже. Но боюсь, что о роли поэзии это ничего не говорит. Роль настоящей поэзии невелика. Боюсь, что при назначении поэта-лауреата большее значение имеет популярность и доступность его текстов, чем качество. Конечно, здесь не без исключений.
Александр Генис: Возможно ли, по-вашему, нечто подобное в России? И нужно ли?
Владимир Гандельсман: В России и так, каждый второй поэт - лауреат. И, даже, если он не лауреат, то считает себя таковым. Так что мой ответ таков: официальный пост поэта-лауреата России не нужен... Если говорить не так категорично, а вокруг да около, то в Америке очень мало таких элементарных вещей, как ЛИТО или просто кружков для детей или взрослых. Вне колледжей и вне Нью-Йорка их нет вообще. Часто они возникают, но сразу вянут из-за нехватки денег. "Поэт-лауреат" - само слово, когда его произносят по радио или телевизору, хотя бы, напоминает людям о поэзии. В России, по крайней мере до недавних пор, ситуация была обратной. Культура населения в этом смысле сравнительно высокая, и официальное поощрение, может быть, и отсутствовало, но мы обходились и без него. Может быть, сейчас ситуация в России меняется. Вообще, отношения политики и литературы здесь и там совершенно разные. В Штатах они официально-равнодушные и как бы поощрительные. В России они всегда глубоко личные. В Штатах президенты и политики пишут книги (точнее за них их кто-то пишет), чтобы помочь, к примеру, вероятной предвыборной компании жены (в случае Клинтона), в России генсеки писали стихи с претензией на литературу. (Хотя Джимми Картер тоже издавал книги своих ужасных стихов).
Александр Генис: Володя, охарактеризуйте, пожалуйста, поэтов-лауреатов недавнего прошлого.
Владимир Гандельсман: Ими были поэты разного уровня. Но в основном это городские жители с серьезным образованием. Роберт Пинский знаменит своим переводом "Божественной комедии" Данте и Чеслава Милоша. Милоша также переводил его тезка и тоже поэт-лаурает Роберт Хасс. Марк Стрэнд преподавал до недавнего времени в Чикаго, помимо стихов, пишет эссе о художниках, сам занимался живописью. Луиза Глик - из Бостона, оригинальный и глубокий поэт, ее книгу выпустило изд-во Арс-Интерпрес, которое я организовал.
Повторяю, поэты разного уровня, но с нашим поэтом-лауреатом несравнимы.
Александр Генис: Хорошо, что вы вспомнили о Бродском. Насколько это уникально - иноязычный поэт-лауреат?
Владимир Гандельсман: Случай Бродского, конечно, уникален. Как и уникален его дар. С другой стороны, английский язык он знал как русский, а в каком-то смысле, по своей конституции, даже был большим католиком, чем папа римский, то есть более англоязычным поэтом, чем русским. Кроме того, среди лауреатов последних лет это был единственный великий поэт, - отдадим должное хорошему вкусу Библиотеки Конгресса.
Америка хороша тем, что поэт, чей родной и главный язык не английский, может стать здесь поэтом-лауреатом. Уже это кое-что говорит и о стране и об её отношении к поэзии. (Америка и американская литература приветствовала многих иноязычных или иностранных поэтов, в том числе Милоша и Уолкота). Парадоксально то, что, хотя право это неотъемлемо, никто не обязан вас слушать. И порой не слушает. Бродский, заняв должность поэта-лауреата, наделал много шума, так как не мог примириться с тем, что Америка равнодушна к поэзии, что она не знает собственных великих поэтов, что поэзия не играет здесь практически никакой общественной роли. Он считал, может быть, благодаря русской традиции, что поэзия должна принимать непосредственное участие в жизни народа. Некоторые американские поэты и читатели считают, что именно трудами Бродского поэзия вновь заняла достойное место в культурной жизни страны, а не пылится на полках. Не знаю. Предложение распространять стихи в магазинах и отелях реальностью не стало. Необходимы деньги. Бродский просил у конгрессменов и сенаторов всех штатов и не получил ни копейки. Насколько мне известно, он отзывался о них как о тупицах. Со свойственной ему безапелляционностью. Говоря его же словами: "взгляд довольно варварский, но верный". Издательства существуют на коммерческой основе и все равно будут печатать массовыми тиражами женские романы Стил, а не высокую поэзию. На какое-то время появилась, правда, частная организация, занимающаяся распространением книг в школах (Эдгар Аллан По на Халлуин), отелях и даже включением стихов в телефонные справочники. Но не уверен, что она действует.
Александр Генис: Представьте, пожалуйста, нового поэта-лауреата.
Владимир Гандельсман: Нового поэта лауреата зовут Тэд Кузер, вице-президент огромного страхового агентства на пенсии. Стихи этого жителя Небраски отличаются (точнее не отличаются) прямотой интонации и сугубо региональными темами (и скукой, скукой, скукой). Темы у него такие: о звёздах - их из Небраски видно хорошо, о коровах, которых там просто тьма, о секретарях и секретаршах и прочая. Он опубликовал 10 книг. Назначив его на пост лауреата, представитель Библиотеки Конгресса назвал его важнейшим поэтическим голосом Американской глубинки и первым поэтом-лауреатом из Мид-Уэста. "Его стихи идут от частного и провинциального к универсальному, общему всем, и всем доступному". Кузер описывает жизнь маленького городка, затерянного в огромном пространстве посередине Америки. Сам Кузер заявил, что сделает всё в своих силах, дабы пробудить у публики интерес к поэзии. "Я посвятил себя тому", - сказал он, - "чтобы писать стихи, всем понятные". "Поэзия даёт нам свежий взгляд на обычные вещи." Кузер - поэт с 18-ти лет и преподаёт Английскую литературу в университете Небраски. Вот так - неброский поэт из Небраски. Ради примера, наспех переведенное:
В январе
Вот освещенный крошечный приют
Среди морозной ночи, вот кафе
Вьетнамское и маслянистый свет,
И запахи цветные, как цветы.
Смех, болтовня, стук палочек внутри
Стеклянного кафе, внутри зимы
Скрипучего, как деревянный мост,
И старенького городка. И ветер, ветер.
Александр Генис: Как все мы хорошо знаем, прогресс не только дает, но и отбирает, иногда - насовсем. Ну, скажем, с появлением дешевых калькуляторов все мы разучиваемся считать в уме. Я как-то видел, как продавец умножал пять на десять, тыча в кнопки калькулятора. Компьютер, ясно дело, берет на себя еще больше. Программа, исправляющая ошибки, отучает нас от правописания. Помните "Недросля": "Зачем география? Извозчик и так довезет". Другая школьная премудрость, которую грозит истребить компьютер, -чистописание. Благородное искусство каллиграфии стремительно вымирает в наш век, заменивший уникальное свидетельство почерка ясным, но бездушным печатаным текстом. Не зря мы так бережем рукописи писателей. Они дарят нам роскошь интимного общения с великими, которого нас лишает компьютер.
Дело в том, что мастерство чистописания никогда не было чисто механическим навыком. В почерке, даже если мы не верим графологам, раскрываются неповторимые черты личности. Это - невольный и потому особо ценный след личности. Об этом есть примечательный абзац в романе Тынянова "Пушкин", описывающий лицейского учителя чистописания.
Диктор: Уроки чистописания они любили. Калинич был судья, знаток и любитель своего дела. "Кто неясно пишет, тот, видно, смутно и думает", - говаривал он. К почерку Александра он относился снисходительно. "Новейшей французской школы, - есть полет, но мало связи".
Александр Генис: В последние годы в Америке, конечно же, в пику компьютерам, началось возрождение каллиграфии. По инициативе любителей этого вымирающего искусства здесь даже проводятся Всемирный конкурс на лучший почерк. С его организатором Кейт Глэдстоун беседует корреспондент "Американского часа" Ирина Савинова.
Ирина Савинова: Кейт, где без написанного рукой не обойтись сегодня?
Кейт Глэдстоун: Судите сами: есть вещи, которые нельзя сообщить ни по телефону, ни по компьютеру, только написав от руки. Например, признание в любви или принесение извинений. Если такое письмо набрано на компьютере, оно произведет впечатление стандартного, годящегося на все случаи жизни и адресованного кому угодно. В нем нет ничего личного. Так и кажется, что в нем можно написать любое имя после слова "дорогая" или "дорогой".
Ирина Савинова: То есть, в школе необходимо преподавать чистописание...
Кейт Глэдстоун: Недавно проводилось исследование, и оказалось, что детям легче учиться читать и вообще учиться, если они практикуются в написании букв и цифр от руки, а не в печатании их на компьютере.
Ирина Савинова: А не получается ли, что если всех учат писать по одним и тем же правилам, у всех в результате получается одинаковый почерк, индивидуальность исчезает?
Кейт Глэдстоун: Так может показаться с первого взгляда, но нет двух людей с одинаковым почерком, даже идентичные близнецы пишут по-разному. Вы начинаете учить 30 учеников писать по одним и тем же правилам, а в конце года получается 30 разных почерков. Даже если бы люди старались ходить одинаково, все равно походки будут разными. Я не думаю, что нужно стараться научить всех писать по одним правилам и одним почерком - представляете, что будет, если все станут подписываться одинаково? И не следует учить всех писать букву "а" с одинаковым наклоном и одинаковой высоты. Но как бы вы ни писали букву "а", она не должна быть похожа на букву "о". А люди часто пренебрегают основными правилами написания букв. Как часто приходится слышать: "мои "с" похожи на "е". И люди не стесняются об этом говорить, как будто стыдно не уметь читать или считать, а не уметь писать разборчиво не стыдно. Как часто приходится слышать: "Я могу писать, как хочу, потому что я - индивидуальность". Я склонна думать, что с одной стороны на весах должны быть свобода и индивидуальность, а с другой - дисциплина и умение правильно писать.
Ирина Савинова: Кейт, что вы скажете о графологии, это наука?
Кейт Глэдстоун: Я сталкивалась с несколькими графологами, и некоторые точно анализировали мой почерк, а некоторые - совсем неправильно. Я им говорила, что я не такая, а мне говорили, что я не понимаю их объяснений. Одно могу сказать: я знаю о случаях, когда при приеме не работу искатели места, зная, что их работодатель верит в графологию и покажет заявление о приеме на работу графологу, старались писать определенным образом, используя специфические характеристики почерка, по которым получалось, что пишет положительный, старательный и талантливый человек, например, очень способный к математике, - то есть именно такой, какого работодатель и ищет. Но бывает так, что очень аккуратный человек пишет очень неаккуратно. Почему это происходит: из-за плохого настроения или из-за плохого преподавания чистописания в школе, где он учился, неизвестно. А неряшливый человек может писать очень опрятно. Почему это происходит, тоже никто не знает. И графология это не объясняет, она тоже часто ошибается.
Ирина Савинова: Кейт, существует ли человек, у которого самый красивый почерк?
Кейт Глэдстоун: Среди живущих людей есть много с очень красивым, и разборчивым почерком. И каждый год они участвуют во Всемирном конкурсе на лучший почерк, я - директор-устроитель. И из всех победителей мы определяем одного, главного, у кого по нашему мнению самый красивый почерк, и даем ему звание Лучшее перо года.
Ирина Савинова: В этом году им стал Дэвид Норсроп, правильно?
Кейт Глэдстоун: Мистер Норсроп - выдающийся почеркист. Его история, несомненно, заслуживает внимания. Он долго писал безнадежно неразборчивым почерком, а потом заставил себя научиться писать правильно и научился писать не только разборчиво, но и очень красиво. Он изучил разные стили, ренессансный стиль среди прочего, из которого вышла современная скоропись. Кстати, сегодня я получила письмо от человека, который просит помочь ему исправить свой почерк, во всяком случае, так я поняла то, что он написал. Но обратный адрес настолько неразборчивый, я не знаю, что мне делать, как ему ответить.
Ирина Савинова: Я связалась с золотым пером Америки, мистер Норсропом, чтобы узнать подробности о его достижении.
Дэвид Норсроп: 30 лет назад я учился в колледже и вел конспекты на лекциях, но позднее обнаруживал, что ничего не могу разобрать в своих записях. Практическая сторона взяла верх, и я должен был научиться писать разборчиво. А потом меня заинтересовали разные прописные стили, и я изучил итальянский курсив, невероятно красивый стиль. Я всегда интересовался искусством и, как каждый художник, я хотел создавать вещи красивые по моему разумению, и меня вообще очень привлекала форма прописных букв.
Ирина Савинова: Но ведь вы не можете писать все время таким вычурным почерком, у вас должен быть, так сказать, повседневный почерк.
Дэвид Норсроп: Я практикуюсь в прописном стиле специальным пером каждый день. Но если мне нужно написать что-то быстро, я пишу обыкновенной ручкой. Как и у всех, у меня разный почерк в зависимости от настроения. Я, например, составляю список продуктов, перед тем, как идти в магазин, и пишу его или специальным почерком и специальной ручкой или простой шариковой ручкой: на разные случая и в разном настроении у меня разные стили.
Ирина Савинова: Если графолог посмотрит на ваш список продуктов, написанный итальянским курсивом, может он определить ваш характер по почерку?
Дэвид Норсроп: Я не верю, что можно определить что-то по почерку. Почерк чаще всего просто отражает настроение.
Ирина Савинова: Для популярного эксперта-графолога Пегги Дин выдающийся стиль победителя Всемирного конкурса на лучший почерк не содержит загадок: написано очень старательно и красиво, но настольно нарочито и искусственно, что сказать, что за человек стоит за этим почерком, невозможно. Продуманный и расчетливый почерк.
Александр Генис: Ко всему этому мне хотелось бы добавить одну деталь. На днях я посмотрел замечательный эстетский боевик "Герой". Этот китайский - то есть, идущий с титрами - фильм вышел на первое место в американском прокате. В картине есть один яркий момент, удивляющий западного зрителя. Все персонажи учатся боевым искусствам в школе каллиграфии. Объясняется это тем, что владение мечом и кистью - требует тех же навыков, того же плавного и бездумного движения. Для китайцев каллиграфия, естественно, всегда была царицей школьного образования. Но чтобы научиться рисовать иероглифы, надо потратить 10 лет и упражняться всю жизнь каждый день. В наш торопливый век компьютеры взяли на себя этот огромный труд. В результате сейчас на Востоке растет первое поколение китайцев, умеющих читать, но не писать - за них это делает электронная машина. Чтобы понять драматизм происходящего, вспомним: если на Западе каллиграфия - изящная прихоть, то на Востоке она - основа всей традиционной культуры.
Как и было сказано, прогресс ничего не дает даром...
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: В канун третьей годовщины 11 сентября уместно будут вспомнить песню, написанную через месяц после этой трагедии. Ее написал легендарный американский музыкант Нил Янг после того как стали известны детали героической гибели пассажиров рейса номер 93. Песня называется "Вперед". Узнав из телефонных разговоров с родственниками, что три самолета уже врезались в здания в Нью-Йорке и Вашингтоне, пассажиры решили попробовать побороть захватчиков. В результате самолет не врезался в Белый Дом или Капитолий, куда явно направлялись террористы, а упал в пустом месте, недалеко от маленького городка в штате Пенсильвания. Последняя фраза, которую по телефону услышала жена одного из пассажиров, была "Вперед".
