В Сочи продолжается фестиваль "Кинотавр". Зрителям и жюри были представлены фильмы "Мой папа Барышников" и "Портрет в сумерках".
Один из конкурсных фильмов, снятый Дмитрием Поволоцким и Марком Другим, называется "Мой папа Барышников". Основная часть ленты разворачивается в перестроечные годы. Это простая история о том, как тощенький, тщедушный мальчик, особыми талантами не одаренный – этакий "гадкий утенок" хореографического училища – возомнил себя сыном Михаила Барышникова. Но простая история оборачивается метафорой: жили-были люди, воодушевленные прекрасными, возвышенными идеями, однако существование их на деле напоминало казарму с ее железной дисциплиной и идеологической пропагандой. Они мечтали о свободе и грезили Западом. В случае маленького Бори Фишкина символом свободы стал Барышников, а символом Запада, как и у большинства людей того времени – джинсы и жвачка, то есть нечто очень материальное. После перестройки оказывается, что мальчик – сын не великого танцора, а валютного спекулянта. В итоге вместо балетной школы он оканчивает Плехановский институт, становится крупным финансистом, поддерживает Большой театр. Балетный термин "поддержка" теперь звучит для него только в связке со словом "финансовая", а "растяжка" ассоциируется исключительно с "рекламой". Так судьба Бори Фишкина в каком-то преломленном отражении повторяет судьбу всей страны. Однако при всей внешней простоте метафоры, в фильме нет ничего назойливого, никакой дидактики, а есть приятная легкая ирония и хорошие актерские работы.
Другой фильм конкурсной программы "Кинотавра" "Портрет в сумерках" претенциозен, как и само его название. Ангелина Никонова - режиссер и соавтор сценария вместе с Ольгой Дыховичной; они попытались перенести на российскую почву некоторые наработки из области психоанализа, которыми так любят баловать фестивальную аудиторию европейские кинематографисты. На этот раз была предпринята очередная попытка исследовать так называемый "стокгольмский синдром" – феномен человека, который проникается серьезной симпатией к своему палачу. Палач в картине, как водится в современном российском кино - это милиционер, который насилует героиню. После чего она его выслеживает и прямо-таки навязывает ему сексуальные услуги в лифте. В этой своей части картина – наш ответ "Последнему танго в Париже" Бертолуччи, в дальнейшем в фильме прослеживается много аллюзий на "Ночного портье" Лилианы Кавани.
Сумей авторы картины выдержать ее в рамках психологического триллера, возможно, все было бы неплохо. Однако откуда ни возьмись, в фильме вдруг появляется острый социальный подтекст, в котором изобличается равнодушие и косность бедной среды, а также фальшь и порочность среды буржуазной. Но и этого недостаточно. Авторам нужна мораль, которая сводится к тому, что героиня выделывает немыслимые антраша - не потому, что она мазохистка в клиническом смысле этого слова, а потому что хочет вылечить преступника и подонка любовью. Стало быть, она добрая христианка. Правда, вступив на стезю добродетели, эта женщина натравливает своего подопечного на совершенно безвинного человека, обвиненного родной дочерью в сексуальных домогательствах. И это – не единственный сценарный ляп в картине. Впрочем, о правдоподобии деталей и впрямь незачем задумываться, когда к правде – ни к художественной, ни к человеческой – фильм не имеет никакого отношения.
Один из конкурсных фильмов, снятый Дмитрием Поволоцким и Марком Другим, называется "Мой папа Барышников". Основная часть ленты разворачивается в перестроечные годы. Это простая история о том, как тощенький, тщедушный мальчик, особыми талантами не одаренный – этакий "гадкий утенок" хореографического училища – возомнил себя сыном Михаила Барышникова. Но простая история оборачивается метафорой: жили-были люди, воодушевленные прекрасными, возвышенными идеями, однако существование их на деле напоминало казарму с ее железной дисциплиной и идеологической пропагандой. Они мечтали о свободе и грезили Западом. В случае маленького Бори Фишкина символом свободы стал Барышников, а символом Запада, как и у большинства людей того времени – джинсы и жвачка, то есть нечто очень материальное. После перестройки оказывается, что мальчик – сын не великого танцора, а валютного спекулянта. В итоге вместо балетной школы он оканчивает Плехановский институт, становится крупным финансистом, поддерживает Большой театр. Балетный термин "поддержка" теперь звучит для него только в связке со словом "финансовая", а "растяжка" ассоциируется исключительно с "рекламой". Так судьба Бори Фишкина в каком-то преломленном отражении повторяет судьбу всей страны. Однако при всей внешней простоте метафоры, в фильме нет ничего назойливого, никакой дидактики, а есть приятная легкая ирония и хорошие актерские работы.
Другой фильм конкурсной программы "Кинотавра" "Портрет в сумерках" претенциозен, как и само его название. Ангелина Никонова - режиссер и соавтор сценария вместе с Ольгой Дыховичной; они попытались перенести на российскую почву некоторые наработки из области психоанализа, которыми так любят баловать фестивальную аудиторию европейские кинематографисты. На этот раз была предпринята очередная попытка исследовать так называемый "стокгольмский синдром" – феномен человека, который проникается серьезной симпатией к своему палачу. Палач в картине, как водится в современном российском кино - это милиционер, который насилует героиню. После чего она его выслеживает и прямо-таки навязывает ему сексуальные услуги в лифте. В этой своей части картина – наш ответ "Последнему танго в Париже" Бертолуччи, в дальнейшем в фильме прослеживается много аллюзий на "Ночного портье" Лилианы Кавани.
Сумей авторы картины выдержать ее в рамках психологического триллера, возможно, все было бы неплохо. Однако откуда ни возьмись, в фильме вдруг появляется острый социальный подтекст, в котором изобличается равнодушие и косность бедной среды, а также фальшь и порочность среды буржуазной. Но и этого недостаточно. Авторам нужна мораль, которая сводится к тому, что героиня выделывает немыслимые антраша - не потому, что она мазохистка в клиническом смысле этого слова, а потому что хочет вылечить преступника и подонка любовью. Стало быть, она добрая христианка. Правда, вступив на стезю добродетели, эта женщина натравливает своего подопечного на совершенно безвинного человека, обвиненного родной дочерью в сексуальных домогательствах. И это – не единственный сценарный ляп в картине. Впрочем, о правдоподобии деталей и впрямь незачем задумываться, когда к правде – ни к художественной, ни к человеческой – фильм не имеет никакого отношения.
