Александр Генис: Если наука, как мы только что узнали из рецензии Марины, не справляется с бессмертием, то нам всегда остается религия или ее философский суррогат, который предлагает своим многочисленным сторонникам (в том числе и в России) Дэвид Иглмен, о котором нам расскажет Владимир Гандельсман. Речь пойдет о богоискательской теории, которой Иглмен придумал специальное слово: Possibilianism.
Владимир Гандельсман: Это неологизм, но вполне понятный, он происходит от слова possibility, то есть ''возможность''. Я бы перевёл его как ВСЁ-возможность. Не всевозможность, а именно всё-возможность, и мы сейчас поймём, почему так, а не иначе. Кто он? Он ученый, ассистент профессора, нейробиолог в медицинском колледже в штате Техас. Но прежде, чем мы попробуем сформулировать его сегодняшние взгляды, стоит немного поговорить, откуда он свалился на наши головы. А ведь он действительно свалился. Дело было в его детстве, в маленьком городке в штате Нью-Мексико. Дэвиду было 8 лет, когда он, играя с мальчишками, упал с крыши. К счастью, он остался цел. Однако это событие запечатлелось в его голове как событие необычайное. Пока он летел с крыши, время шло очень медленно. Ему казалось, что он парит над землёй. Это и послужило тому, что Дэвид стал интересоваться проблемой времени и проблемой механизма восприятия времени индивидуумом.
Александр Генис: Вообще-то это известный феномен. В момент возникновения опасности или во время стресса многим людям кажется, что время ''тормозит'' и все вокруг происходит как в замедленной съемке. Собственно, все мы знаем, как по-разному ведет себя время – в очереди или в застолье.
Владимир Гандельсман: Феномен известный, но не очень-то изученный. Иглмен проводил и проводит множество экспериментов. Например, они сбрасывали добровольцев с высоты 50-ти метров, без страховки, на специальную сетку, которая гарантировала безопасность. Тем не менее, в момент полёта человек испытывает страх, и ему кажется, что полёт длится дольше, чем он длится в реальном астрономическом времени. Каждому казалось, что его падение продолжалось на треть дольше, чем у тех, кого он наблюдал со стороны. В экстремальных ситуациях человеку кажется, что все вокруг движется очень быстро, а он сам все делает медленно. Подобное искажение происходит из-за того, что в пограничных ситуациях мы быстрее усваиваем новую и в буквальном смысле жизненно важную информацию. В это время активизируется особый участок мозга, который накапливает все впечатления, возникающие в опасной для жизни ситуации. Именно поэтому воспоминания об ужасающих событиях отличаются глубиной и яркостью. И чем больше деталей и впечатлений о ситуации сохраняется в памяти, тем более долгим кажется нам пережитый момент. Мы можем вспомнить Достоевского и его состояние, когда его собирались казнить, и его слова из письма к брату, написанные в день казни и объявления приговора: ''…Ведь был же я сегодня у смерти три четверти часа, прожил с этой мыслью, был у последнего мгновения и теперь еще раз живу!''. Тяжкое испытание пробуждает обостренное чувство жизни, иное понимание своего назначения: ''Жизнь – дар, жизнь - счастье, каждая минута могла быть веком счастья…''
Александр Генис: Наверное, это же свойство мозга является причиной того, что взрослые и дети по-разному воспринимают течение времени. В школе мне казалось, что одну Олимпиаду отделяет от другой вечность – целых четыре класса. Зато теперь я подозреваю, что Олимпиаду устраивают раз в год..
Владимир Гандельсман: Конечно. Малышу один день может казаться целым годом, потому что он переживает гораздо больше ощущений. А для взрослого человека окружающий мир в целом привычен, и, как следствие, впечатлений откладывается гораздо меньше. Именно из-за этого, чем старше мы становимся, тем быстрее пролетает время. Короче говоря, всем этим занимается Дэвид Иглмен, занимается как ученый.
Александр Генис: Конечно, у него были предшественники. Ведь это такая увлекательная область – темпоральный релятивизим, как у Пруста.
Владимир Гандельсман: О, да. Множество предтеч, среди которых выдающиеся учёные. Скажем, был такой Бенджамин Либет. В одном из экспериментов он использовл электрод, чтобы затронуть ткань мозга током. Но реакция была не мгновенна – полсекундой позже, что является вечностью для мозгового времени! Либет вывел, что мы осознаем все немного позже. Это в основе его теории. То есть бессознательные электрические процессы в головном мозге, так называемая потенциальная готовность, предшествуют осознанным решениям для выполнения волевого, спонтанного действия, подразумевая, что бессознательные нейронные процессы предшествуют и, возможно, являются причиной волевых актов, которые ретроспективно считаются сознательными мотивами. Вы знаете, я когда это прочитал, вспомнил Библию: Бог сначала создал, а потом понял, что это хорошо! Действие предшествует осознанию.
Александр Генис: Другими словами, реальность достигает нас позже, чем она происходит.
Владимир Гандельсман: Тот же укол булавки. Нам кажется, что мгновенно. Но нет. Осязание - самое медленное из ощущений. У слона все происходит дольше (то есть происшедшее достигает мозга медленнее), чем у малой птички, а человек где-то посередине. Чем ты меньше, тем ближе ты к происходящему, тем ты моментальнее, что ли. Когда Дэвид Иглмен рассказал об этом в одном интервью, он получил множество писем от коротышек, гордых своим превосходством в чувствительности.
Александр Генис: Но давайте вернемся к началу разговора. Мы начали с Иглмена как основателя некой философии-религии.
Владимир Гандельсман: Possibilianism – философия, которая отрицает как притязания традиционного теизма (то есть понимания бытия как бесконечной божественной личности), так и атеизма, придерживаясь середины. В интервью Иглмэн на вопрос, является ли он теистом или атеистом, ответил, что он ни то, ни другое, он открыт идеям, которые мы не можем проверить. Иглмэн говорит: ''Наше невежество относительно мироздания слишком велико, чтобы прийти к атеизму, но также мы знаем слишком много, чтобы принять определенною религию. Третий вариант – агностицизм (утверждающий, что познать объективно окружающий мир невозможно), ставящий вопросы, правдивы ли традиционные религиозные представления. У меня другая позиция – я тот, кто открыт к исследованию нового, того, что не принято во внимание, к изучению новых не рассмотренных еще возможностей. Держать в голове множество вариантов, не выбирая ничего определенного''.
Александр Генис: Это мне напоминает великую сцену из пьесы Беккета: ''Бог есть?''. ''Пока нет''. Конечно, именно наука научила Иглмена относиться скептически к определенности в плане мироустройства.
Владимир Гандельсман: Несомненно. И вы знаете, у него огромная паства, - ему пишут люди со всех концов земли.
Александр Генис: Кроме того, он сам написал на эту тему книгу, которая подвигла людей заинтересоваться его теорией.
Владимир Гандельсман: Правда, не научную, но это добавило ему популярности. Книга называется по-русски ''В сумме''.
Это сорок историй о смысле жизни и смерти, сорок взаимоисключающих версий Боге, о посмертном существовании и т.д. Вроде бы о самом главном, но Иглмен не относится всерьез к своим художественным построениям. Это - фикшн и, в каком-то смысле, провокация: Бог у него то замужняя пара, то какой-то комитет, то это нечто размером с бактерию, в других историях его нет вообще, а есть его НЕ-существование. Это насмешка над определённостью, будь то научная или религиозная определённость.
Александр Генис: Мне это живо напоминает Борхеса, который всю свою жизнь рассматривал теологические теории, чтобы в конце заявить: ''Из-за того, что я так много занимаюсь богом, люди могли подумать, что я в него верю. Но это не так''. Выходит, что и наш герой - всё-таки человек науки и человек неверующий, так?
Владимир Гандельсман: Нет, не так. На этот вопрос Дэвид Иглмен отвечает совершенно определённо: ''Я верю во ВСЁ-возможность. Я – не безбожник и не ''божник''. Я – возможник''.
