Елена Фанайлова: Свобода на даче в деревне Криушкино, недалеко от Переславля-Залесского. Мы на территории заповедника «Плещеево озеро», рядом с Плещеевым озером, в доме художницы Галины Быстрицкой, который одновременно является ее мастерской. Здесь немало людей, чьи дома-мастерские в этой деревне находятся, из-за чего я позволю себе предположить, что деревня Криушкино является поселком художников, или поселком творческих людей - здесь же не только художники живут, но и музыканты, и журналисты, и доктора. Это место, которое могло бы похвастаться своей творческой аурой. О ней мы сегодня будем говорить со старожилами Криушкино, это скульптор Александр Дмитриевич Казачок, автор памятника молодому Петру I у ботика Петра; Игорь Андреевич Иогансон, скульптор, поэт, он работает в таком сложном и редком жанре, как «книга художника», и он является сооснователем галереи «Spider & Mouse» вместе с Мариной Перчихиной, художественным критиком и художником. За нашим столом - Мария Владимировна Фаворская, художник-керамист, вдова известного скульптора Александра Белашова, а это очень известный анималист прежде всего. Одна из последних его работ – это памятник жертвам теракта на Дубровке. Борис Тархов, солист Камерного театра имени Бориса Покровского, и писатель и журналист Лина Тархова. Из молодого поколения «криушкинцев», или из среднего: хозяйка дома – художник-живописец и график Галина Быстрицкая, математик Артем Кириллов и инженер Олег Кораблин, который является к тому же страстным фотографом и документалистом этого места.
Мы с хозяйкой дома слышали такую фразу, что деревня Криушкино является «местной Рублевкой». Надо сказать, что по берегам Плещеева озера немало других поселений. Прошу ваших комментариев.



Александр Казачок: О «местной Рублевке» я первый раз слышу от вас. Видимо, это произошло оттого, что когда была свободная земля в начале поселения москвичей, спуск к озеру, она начала незаконно заселяться довольно крутыми товарищами. Это было в 90-ых годах. И там люди, имеющие большие деньги, дома себе построили. Потом был какой-то суд. Суд, конечно, был проигран, все осталось на своих местах. И это место прозвали «Царским Селом». И вот от этого, может быть, начали говорить, что здесь Рублевка. Но у нас в деревне никогда Рублевки не было, здесь очень скромные товарищи живут, занимаются творчеством. Думаю, у них в кармане не всегда бывают деньги.

Мария Фаворская: Конечно, нас нельзя назвать «Рублевкой». Мой муж Александр Михайлович купил здесь маленькую избушку у бабки Акулины. Заткнуты тряпками были окна. Он мне сказал: «Я купил избушку. Но там на печке бабка Акулина лежит». Я говорю: «А как же мы там будем жить?», - «Ничего. Зато мы приедем – печка уже истоплена». Я очень удивилась. Это был 70-ый год. Мы приехали зимой – и действительно, была бабка на печке. Он сперва сломал все перегородки гнилые, побелил печку сразу, хотя бабка там оставалась, а потом сказал: «Расписывай цветами печку». Я написала букет тюльпанов, виноград сбоку – красиво получилось. Тут уже бабка не выдержала, слезла с печки и уехала к дочке в Переславль. Так это все начиналось. Так что это совсем не Рублевка.

Марина Перчихина: Для меня деревня началась в 89-ом году. Мы начали совместно с Игорем работать, и он меня привез осенью. И для меня это был, скорее, первый этнографический опыт. Я первый раз оказалась в избе с настоящей русской печкой. И то, что потом началось в 90-ые, тот поселок, о котором идет речь, он в отдалении, не очень виден. Основная структура деревни сохранилась, несмотря на то, что внутри уже идет другое строительство. Когда я затевала дом три года назад, я очень долго думала о том, чтобы это, с одной стороны, все-таки отвечало определенному вкусу и не было этнографической подделкой, но, с другой стороны, не разрушало структуру местного ландшафта. И думаю, что все, кто внутри деревни строился, так или иначе стараются сохранять это место. И все вживается.

Мария Фаворская: Только заборы.

Елена Фанайлова: Может быть, поэтому «Рублевка», что некоторые богатые люди отгораживаются от всех остальных?

Олег Кораблин: Я первый раз услышал где-то в районе 2000-ых годов, что деревня Криушкино – это «Рублевка». Но я тоже слышал, что из-за Царского Села называется «Рублевка». Рядом с деревней Криушкино есть обособленное местечко, которое называется «Царское Село». Скорее всего, местные и прозвали «Царским Селом» из-за того, что туда поселились некоторые «новые русские» в начале 90-ых годов. Вряд ли это можно назвать «Рублевкой», потому что ценности некоторые поменялись, и то, что там стоит, уже не смотрится Рублевкой.

Артем Кириллов: Мы приехали в эту деревню с женой практически сразу после «медового месяца», а это был 2002 год. На следующий год мы уже ожидали ребенка. Я об этой деревне узнал сразу от нескольких очень уважаемых и дорогих для меня людей. Во-первых, это Олег Кораблин. А во-вторых, мне довелось быть иподиаконом у митрополита Питирима, а его племянница Сусанна Сергеевна проживает в этой деревне со своим мужем, он известный архитектор. И они с наслаждением рассказывали об этом удивительном уголке. Когда мы приехали, мы пытались купить старый дом именно в деревне, но, к сожалению, уже 90-ые прошли, и цены «кусались» для недавних студентов МГУ. В сельсовете нам предложили некоторого земельного магната, как я теперь знаю, который предложил нам кусок поля на краю деревни в сторону Кухмари. И у нас не было никаких вариантов, кроме как строить русскую избу и хотя бы каким-то образом сохранить колорит этой деревни. Изба получилась симпатичная. Но над нами нависает огромный коттедж, особняк. Дом, насколько я знаю, был заложен как раз в период 90-ых годов на господствующей высоте в деревне. Потом он был достроен следующим владельцем, и он уже, конечно, совсем в другом стиле. И вот эта нависающая громада немножко портит... Но мы туда не смотрим, мы смотрим немного в другую сторону – в сторону Купанского, озеро Сомино, где долгое время мы ощущали себя на краю бездны, потому что не было ни огней, ни людей. А что касается «Рублевки», мне кажется, что это отражение стоимости земельных участков, не более того. Сравнение исключительно по цене.

Елена Фанайлова: Игорь, как вы это прокомментируете? Когда Артем говорил о своем доме, вид из которого открывается на некоторое пространство, я сразу вспомнила ваш дом, из которого тоже открывается замечательный вид на Плещеево озеро.

Игорь Иогансон: Я с настоящей Рублевки начну. В начале 90-ых, понятно, государственные заказы кончились. До этого мы делали памятники, архитектурные ансамбли. Последний памятник в Советском Союзе мы сделали с Александром Казачком – памятник Ленину 5-метровый. Казачок начал с головы, а я – с сапог. Я до пупка дошел, а Казачок сверху – до пояса. И он, по-моему, до сих пор в городе Шостка стоит перед фабрикой кинопленки. А может быть, его уже снесли.
В это время пришел один архитектор и говорит: «А камин не хочешь сделать?». Я говорю: «Очень хорошо даже». У меня какие-то фигуры были вылеплены. Представил меня какому-то «новому русскому». Оказывается, это миллионер скороспелый. Мы сделали у него камин, а потом нас пригласили на Рублевку, мы там сделали пару каминов – охотничий камин, камин в стиле ар-нуво, бассейн какой-то. И мы очень даже развлекались в течение лет пяти-шести, и они были довольны. И за это время мы ощутили тамошнюю атмосферу. Я почувствовал там некую ауру, а за этой аурой, конечно, существует очень жесткая, драматичная жизнь, вплоть, а особенно в те времена. Там очень напряженные и в позе самообороны очень многие особняки стоят. Какие там наши заборы! Там заборчики – ого-го!
И возвращаясь к нашей деревне. Бог с ним – купили за большие деньги, спекулируют землей, хотят продавать, не продавать. Чего-то они строят, но в основном безобразно, конечно. Но то, что мы строим, мы стараемся, чтобы это гармонировало с нашим общим художественным вкусом и духом. Так получилось, когда я был в Доме творчества лет 40 назад, мне очень понравилась эта деревня. Я в основном бродил, набрел на эту деревню. Мы с Сашей Казачком и с Сашей Белашовым приехали, очень этому делу умилились. Раньше мы больше общались, ну, и по молодости более активные были. Но и сейчас сохранился какой-то общий дух, какая-то общая аура. Дело-то это хрупкое, но она могла и вообще распасться. Но то, что касается моих контактов с Сашей, с Машей Фаворской, с Саней Белашовым, светлая ему память, друг мой лучший в течение десятков лет, всегда мы поддерживали эту ауру, теплые взаимоотношения именно на почве искусства, когда приезжали сюда. Мы с Мариной здесь уже обретаемся года два-три плотно. И дело не в богатстве и даже не во вкусе и безвкусии, а в этой общей ауре, которую очень хотелось бы сохранить. К нам приезжают какие-то молодые ребята, из Ярославля приезжают, делали у нас на участке фестиваль. Фестиваль назывался «Вавилонская яма». Главное – общее настроение, которое у нас продолжает сохраняться.



Галина Быстрицкая: Я тоже хотела бы сказать про «Рублевку». Я думаю, что эта формулировка шутливая, шутливо-завистливая именно про тот единый дух и ауру, о которых говорил Игорь, в силу того, что мы действительно ходим друг к другу в гости, легко общаемся, творим. И это место некой свободы, выбранной в неосвоенном, диком пространстве, без всякой моды и известности изначально. Люди приезжают сюда и хотят здесь жить из-за того, что здесь интересные люди и интересное общение, а не из-за того, что это престижно. Я лично сюда попала благодаря вояжам в Дом творчества имени Кордовского в Переславле-Залесском, где я работала каждый год, куда первый раз я приехала, по-моему, в 84-85 году. Потом моя подруга Маша Калмыкова, скульптор, показала мне эту деревню. Деревня была прекрасной, из воспоминаний из детства. Путешествие на байдарках с родителями, когда крик петуха с утра, запах травы кошеной. Чудное, дикое место! И цапли летают, и работа здесь замечательная. И было принято решение купить здесь дом и заняться хозяйством. Хотя это пугало, но теперь понятно, что это стоило того.

Лина Тархова: Мы почти 40 лет уже здесь, и родители наши здесь много лет прожили. И надо сказать, что Криушкино было тем крючком, каким удалось нашего отца уговорить пойти на пенсию. Он был трудоголиком, работал в Главвинтресте начальником отдела виноматериалов в СССР. Представляете, что это была за должность! И это был абсолютно честный человек, который не брал взяток, поэтому работа была очень трудная, на все республики виноматериалов не хватало. Тем не менее, он ее очень любил. И нам не удавалось уговорить его уйти. И вот однажды знакомый мужа моей сестры сюда их привел и сказал: «Посмотрите, какое место!». И они в него влюбились. Мы сказали, не глядя, что мы тоже согласны. А было известно, что деревня неперспективная. Здесь тогда был только телятник. И мы нашему отцу сказали: «Папа, ты понимаешь, что в неперспективной деревне есть возможность тебе хоть что-то сделать для того, чтобы эта деревня продолжала жить». И он, как настоящий коммунист, большевик, задумался. И нам удалось его вытащить сюда. И он здесь пахал лет 20, пока хватало сил. У него был сад, грядки образцовые. Все соседи ходили и смотрели: вот как Павел Порфирьевич все сделал. Так что мы уже за одно это благодарны деревне.
А мы влюбились в нее и, приезжая сюда, я всегда звоню домой и говорю: «Я уже в раю». Конечно, были всякие сложности. Я помню, когда первый раз чувство рая дало трещину. Жили здесь люди сельские, и мы видели, несколько они хуже живут, чем горожане, чем москвичи. И мы им возили, как и все здесь присутствующие, колбасу, масло. Дед наш батонами пытался купить колбасу «Любительскую», а ее батонами не продавали, ее специально разрезали, чтобы нельзя было купить целый батон. Но однажды мы приехали сюда зимой и услышали вдруг какой-то звук. Была полная тишина – и какой-то страшный крик. Мы спрашиваем соседку-телятницу: «В чем дело?». А она говорит: «Так телята орут – жрать им нечего». Вода есть, а вот сена не могли запасти, потому что совхоз «Рассвет» рассветает до сих пор, не знаю, в каком он сейчас состоянии, но тогда он упадал. И вот этот крик телят голодных очень резко черной чертой по моему райскому ощущению мазнул. Но ничего нельзя было сделать. Телятница сказала: «У нас хоть вода есть, а вот на центральной усадьбе коровы стоят, подвязанные веревками, чтобы они стояли». Я говорю: «А чего ж их не зарежут-то?». Она говорит: «До 1 января никак нельзя поголовье снижать. А уж 1-го все под ножичек пойдут».

Елена Фанайлова: Благостный образ «Рублевки», по-моему, совершенно разрушен.

Лина Тархова: Я журналистка, много ездила и видела, но когда рядом с тобой кричит и спать тебе не дает телок несчастный, от голода умирающий, - за это мы тоже благодарны этой деревне. Потому что увидели поглубже жизнь, чем до этого.

Борис Тархов: Для меня лично эта деревня послана Богом. Мы как-то с братом ехали из Углича в Москву часа в 3 ночи, и уже надо было куда-то приютиться на отдых. Мы подъехали к какой-то воде, разобрали сиденья, легли спать. А наутро просыпаемся – как в сказке! Сквозь стекло бьет свет, чистое небо, огромное пространство воды с высокими берегами, и на каждом почти – по храму белому. Переглянулись с ним: «Мы попали в град Китеж какой-то, неимоверной красоты место». И мы поехали дальше. Потом меня услали на гастроли. Мне звонят из дома и говорят: «Боря, продается изба на Плещеевом озере». Я говорю: «Беру, не глядя».
У нас вчера был детский фестиваль. Перенеслось из Москвы сюда чувство опасности друг от друга, делать большие загородки, чтобы отделиться друг от друга. И вдруг на этом фестивале детском люди, которые живут рядом избами, они встретились впервые. Люди открылись с совсем другой стороны. Чувство, которое в Москве не проявляется, оно задавлено теперешней реальностью. А лозунг этого «Be my love!».

Елена Фанайлова: Я хочу обратиться к Александру Дмитриевичу Казачку, как к человеку, который раньше всех появился в этом месте. Историческая аура этого места. Мои приятели, как только узнают, что я поехала на Плещеево озеро, говорят: «Призраки потешных полков Петра I ты наблюдаешь над водой?». Когда вы сюда приехали, это как-то важно было – историческая аура, монастыри, вписанные в ландшафт?

Александр Казачок: Я работал в то время у Сергея Тимофеевича Коненкова, работа была очень тяжелая, напряженная. Он говорит: «Надо тебе отдохнуть. Ты где-нибудь бы избу купил». Мне дали отпуск, я поехал в Дом творчества. Мы там погуляли, и хорошо погуляли, появились на этом берегу озера. Утром я проснулся в стогу сена и увидел на горизонте деревню. Говорить о красоте этой деревни не приходится, потому что это была настоящая русская деревня: мычали коровы, ходили гуси, валялись свиньи в лужах, – красота непомерная! И пахло молоком на всю деревню. Я пошел в середину деревни, там был магазинчик. Надо было взять какого-нибудь вина. Вылезла рыжая, очаровательная женщина Маша и сказала: «Чё тебе нужно-то?». Я говорю: «Вина – голова болит». Она говорит: «Малиновая настойка, больше ничего». Я говорю: «Сойдет». Я сел, выпил бутылку малиновой настойки – и начал уже смотреть через розовые очки на деревню. И поклялся вдруг внутри себя, что я должен здесь жить. Я спрашивал: «Какой-нибудь дом продается?». Мне в одном месте сказали: «Дураков нет здесь дома продавать». Потом мой будущий друг Андрей говорит: «Тут две сестры Дратинские продают дом. Они в городе живут. Найди их». Я нашел этих сестер, купил дом. И в 68-м году въехал туда. А это был дом посередине деревни. Ну, потом всякое было.
Последняя работа у меня была – это «Петр I» в 90-м году. Я его делал бесплатно - денег у города не было. Они набрали только на литье. Ну, конкурс был, естественно. А потом в Москве работы нет, зубы на полку. Что делать? У меня большая мастерская была на юго-западе. И мы решили уехать сюда выживать. В это время у меня была третья жена, самая-самая хорошая, и мы купили дом на краю деревни. Мне Александр Михайлович Белашов дал в долг 5 тысяч уже, а не 500 рублей. У нас родился сын в 90-м году. И мы начали выживать: куры, свиньи, козы, кот черный, который прожил 19 лет. Я торговал огурцами в Москве, в Переславле. Никакой работы. И так продолжалось лет 7-8. А потом Бог послал работу. А началось все анекдотично. Появился бывший летчик-полярник Баянов, он жил в Переславле. У меня была выставка в Переславле персональная. Ко мне подходит небольшой человек и говорит: «А вы бы Папанина вылепили?». Я говорю: «Нет вопросов». И предложил в городе Борке на Рыбинском водохранилище сделать памятник Папанину. Что мы и сделали. Когда мы его открыли, там был губернатор, и губернатор сказал: «А неплохо бы здесь сделать аллею первых летчиков-героев, которые спасали «Челюскин». Вот с этого все и началось. Говорят: «Мы будем деньги искать, а вы начинайте». И вот за четыре года я их всех уже вылепил, формы лежат, пять портретов на Поклонной горе в музее в бронзе, а на остальных пока деньги ищут. Но работа идет. Мне предложили в Тарусе создать два памятника, я сделал – Ивану Цветаеву и генералу Ефремову, который погиб под Вязьмой. Так что я на жизнь не жалуюсь. Сын большой вырос, ему 21 год, поехал в Москву работать и учиться. А мы с женой здесь. Я продал свою мастерскую крутому товарищу в Москве и купил здесь квартиру в городе. Так что у меня квартира в городе и дом здесь. Я как миллионер!

Елена Фанайлова: У нас есть два замечательных сюжета – это то, что дом Александра Белашова сейчас является скульптурной галереей скульптурной, а у Марины есть замечательный рассказ про лидера группы «Война», который в прошлом году просил силы в Никитском источнике. Давайте поговорим об этом. Мария Владимировна, на самом деле это никакая не дача, не дом, а дом-музей. Вы собираетесь это пространство в дом-музей превращать?

Мария Фаворская: Здесь, в деревне, делать музей все-таки сложно. Зима, все занесено снегом... А музей – это ведь и охрана, и какое-то хранение особое, и все такое. Летом ко мне приходят ребятишки с семьями, ходят, смотрят, открыв рот, потому что это не только скульптура, но Александр Михайлович Белашов путешествовал очень много, собирал камушки, черепа, какие-то необыкновенные, красивые перья даже каких-то экзотических птиц. В общем, чего только нет у него здесь на полках. А череп ему подарили, когда работали в Палеонтологическом музее, громадный, окаменелый, какой-то древний носорог. Даже трудно себе представить, что такое может быть. И он сам собирал от мышей, от птичек. Ракушки разные, водоросли засохшие, но прекрасные, как кружева. Тут собрание каки-то диковинных вещей и прекрасных скульптур. И графики очень много, но графику нельзя выставить – она выгорает. Но лепил он в Москве, в большой мастерской своей матери на Масловке. А как только отформует какого-нибудь зверя большого, привозил сюда, потому что работал он с утра до ночи и каждый день, и ему нужна была свободная мастерская. Как только занята мастерская, он собирает и везет сюда, в Криушкино.

Елена Фанайлова: А какие тут звери?

Мария Фаворская: Жили? Да всякие звери. Сова долго жила у нас. Если какая-нибудь подраненная птичка или какой-то зверек – дети несли к нему. Он птичку сажал в небольшую клетку, кормил, поил. Она оклемается, тогда выпускаем. А с летучей мышью целая история. Это летучий лис. Звали его Чудик. Он привез его из путешествия в Индонезию контрабандой. Получилось так, что он встретил человека, который продавал этого «летающего лиса». Он говорил: «Купи. Они вкусные», они их едят. Ему стало жалко - и он купил. И он его повез в Москву. Привез его за пазухой. И один раз, когда у него проверяли документы, он подает документы девушке, а у него из-за пазухи черная лапа высовывается. Думал, заметит или не заметит? Но не заметили. И он привез этого Чудика. Он жил у нас, потом он погиб в Москве. А здесь он хорошо жил на терраске, летал. В основном он висел вниз головой на веревочке. Я ему кашу варила, давала с вареньем. Такой был аттракцион, что на веревочку он его повесит в одном конце террасы, а в другом конце встанет и хлопает ему в ладоши, он расправляет крылья, летит и садится прямо ему на грудь. Посадит его на плечо, сам ходит, что-то делает, а Чудик сидит у него на плече.

Александр Казачок: Я бы хотел добавить насчет музея. Такая идея возникла, что надо обратиться к начальству нашего города Переславля, чтобы они какое-то помещение... ну, сделали музей Белашова, народного художника.

Мария Фаворская: Вот это было бы возможно. У него много работ, можно собрать небольшую коллекцию и подарить городу.

Александр Казачок: Я говорил, и все согласны на словах. Но надо это делать.

Елена Фанайлова: Марина, расскажите, как Олег Воротников купался в святом источнике, активист группы «Война», радикальный художник.

Марина Перчихина: Небольшое введение все-таки хочу сделать. В чем, наверное, уникальность этого места – что это место у водопоя, где сходятся, казалось бы, непримиримые вещи, допустим, очень традиционное искусство или очень традиционный образ жизни, или этнографическая деревня, как ни странно, не вступают в конфронтацию с достаточно радикальными формами искусства, к которому, скажем, я принадлежу, или то пространство, которое мы держим в Москве. И даже к таким радикальным формам, как акционизм.
Я не свидетель этого сюжета, но это видео у меня есть оно от Антона Николаева, организатора группы «Бомбилы». По-моему, это было снято в 2007 году. Два участника группы «Бомбилы» и идеолог самой громкой и самой знаменитой в России и теперь в мире группы «Война» здесь снимали акционистский сюжет, скорее, стилистически близкий к хоум-видео. И один из сюжетов – это поездка к Никитскому монастырю и купание в Никитском источнике. Сегодня оно смотрится удивительно. Олег Воротников купается в источнике и просит силы у самых мощных, с его точки зрения, художников современного искусства. Олега Кулика вошла в него сила, Андрея Монастырского и Иосифа Бакштейна. Это как бы лидеры этой площадки. Никому не известный в 2007 году Олег Воротников. В итоге силы вошли.

Елена Фанайлова: И эти силы позволили поднять Литейный мост.

Артем Кириллов: Нужно сказать, что преподобный Никита тоже обладал недюжинной силой, если посмотреть на его вериги. Так что, может быть, и источник чем-то помог.

Марина Перчихина: Место, действительно, очень традиционное. И когда я первый раз сюда приехала, я собиралась вообще уезжать из страны, это был 89-ый год, как раз все шлюзы открылись. И для меня это было этнографическое прощание. В деревенской среде я не жила, но, тем не менее, погружение в этнографию с направленностью совсем не сюда, а вовне. Потом наступили 90-ые, я умудрилась много чего наработать, и как-то стало интересно здесь существовать. В итоге отъезд не состоялся именно потому, что стало интересно. И все 90-ые я сюда наезжала «на грибы» только, не включаясь в эту среду. А когда стало совсем по-другому в начале 2000-ых, был исчерпан весь заряд нашей активности и свободного дыхания 90-ых, уже в течение 10 лет заглядывая сюда «на грибы», но потихоньку осваиваясь с пространством, я очень долго понимала, что энергия этого озера такова, что я, как художник, работающий с пространственными проектами, пока ей не могу отвечать. Она меня пугала. И где-то к 2001 году я вдруг ощутила, что, кажется, я готова с этим пространством существовать и вести диалог. И мы начали с Игорем совместно серию лендартовских работ, выставляли их на Форуме Арт-инициативы в Москве. Начиная с 2001 года, первая была «Арендованная земля. Попытка обустройства». И дальше – бессрочный проект «Вавилонская яма», который на нашем участке существует. А в других масштабах был осуществлен еще в двух проектах: в прошлом году на «Архстоянии» и в 2008-м в станице Вешенской.

Елена Фанайлова: А как это выглядит чисто пластически? «Вавилонская яма» в вашем дворе выкапывается специально?

Игорь Иогансон: Это спираль – 13 метров в поперечнике, уходящая, и поскольку она уходит внутрь, устремляясь к центру Земли, вокруг вырастают валы. По этой спирали люди идут и погружаются в точку силы, так скажем. Там можно призывать силу Земли, можно не призывать. Во всяком случае, это очень впечатляет. Но это относится, Марина правильно сказала, к ленд-арту, к земляной скульптуре. Но она имеет очень большое эмоциональное и психологическое воздействие на людей, которые стремятся связаться с землей и почувствовать ее силу. А дальше получилось, что мы сделали здесь пару фестивалей, приезжали из Переславля, из Ярославля, из музея. Потом меня приглашали, с выставкой я был в Ярославле. У меня большая выставка в этом году была. И я там тоже объяснял, поскольку фото большие там висели, что же это такое. Во всяком случае, это очень интересно. Потом нас пригласили в станицу Вешенская, в гигантский Музей Шолохова. У этого музея – 40 тысяч гектаров. Чуть ли не Бельгия какая-то. И на сегодняшний день музеи хотят каким-то своим крылом касаться современного искусства. И когда мы приехали туда, то нам предоставили огромную возможность сделать то, что мы хотели. И мы сделали там спираль с помощью бульдозеров, дали бригаду из 15 рабочих. И вот эта спираль там уже приобрела полукосмические масштабы. И все с недоумением: «А почему Шолохов?». А тема-то – «Тихий Дон». Я копнул «Тихий Дон», честно прочитал оба тома - и понял, как же это интересно. В каком-то кусочке, который никто не знает, дед Гришака говорит, когда Григорий в полуразрушенную усадьбу барскую, которую он сторожил, приходит: «И все ваши царства, и все, что вы возводите, и все эти города, и все ваши строи сегодня одни, завтра другие. Сколько вы возводите вверх, столько же это потом обрушится и погрузится вниз. И как Царство вавилонское это все будет обрушено». И когда я работягам начал это рассказывать, они поняли хорошо. И они так здорово это сделали, и всем премии выдали. Это туристический объект номер один сейчас в станице Вешенской, где, ну слава Богу, достаточно ортодоксальный дух. А нам уже прислали видео в том году, и год назад присылали видео, как идут туда туристы, смотрят. Им там объясняют, что это такое. Оказалось, что все это просто, что все это очень понятно.
А потом нас пригласили на довольно знаменитый фестиваль «Архстояние» с этой «ямой». Она называлась «Падение в колодец», чуть поменьше размером, чем шолоховская, но тоже очень внушительная. А там уже такая публика была!.. Там милиция за километр стояла, машины не пускали, и давились там невероятно. Но мы ажиотажа никакого не хотели и не хотим. Наше путешествие с Мариной – это путешествие вглубь себя, чему очень помогает эта земля, вглубь пространства. И если это удается, то уже включаются какие-то космические силы, которые этому способствуют.

Елена Фанайлова: Как это место вдохновляет художников, артистов и математиков. Что с вами это место делает?

Олег Кораблин: Мы в конце 80-ых – начале 90-ых годов с женой все время отдыхали в Крыму. Представить себе, что мы когда-то будем жить в средней полосе, было невообразимо. Где-то в 95-ом году мы приехали первый раз сюда – и влюбились мгновенно. Каждый выходной мы приезжали в летний период времени, потом построили себе домик. И с тех пор так и живем. Потому что не любить это невозможно. Когда мы пригласили всех гостей, и вот женщина говорит по телефону: «Ты знаешь, здесь не просто хорошо, здесь ... как хорошо!». Наверное, этим все сказано. И душой ты здесь отдыхаешь. Как-то я приехал, ну, как-то неуютно, тускло. Пойду-ка я погуляю. Походил – как рукой снимает все мгновенно. Подъем испытываешь невероятный. Я здесь все озеро обходил пешком, потому что я люблю ходить со спиннингом и по берегам ловлю. Я пешком прошел весь периметр озера. А когда ты смотришь утречком на все эти монастыри, стоящие по берегам, - кайф необыкновенный! В одной руке – спиннинг, в другой – фотоаппарат – это нормальное явление.

Елена Фанайлова: Артем, на что вдохновляет?

Артем Кириллов: На рождение детей. Трое мальчиков – Федор, Иван и Григорий. Григорию 4 месяца. Мы тоже поднимались от берега, но мы немножко по-другому пошли. Были друзья, которые здесь уже обитали давно и не очень. Мы пришли сюда со спортом, мы открыли слово «кайт», это был 2001 год. Мы с женой жили в палатке на берегу, и на удивление зимой рыбакам, которые проходили мимо нас. Они говорили: «А чё мы с велосипедами-то ходим? А они едут». На кайте можно и по льду ездить. Летом тоже пытались, мучились, не знали, как кайт устроить. А потом поднялись к Маше, ходили, смотрели. Избы, конечно, на современный взгляд, их внутреннее убранство не способствовало деторождению. Поэтому мы решили строиться сами.
Ну а вдохновляет... Я хочу поддержать Олега. Мы часто сидим с ним в одном кабинете на работе, ждем пятницы всей семьей, а особенно осенью. К сожалению, невозможно переместить сюда работу, как вам, дорогие люди творчества. Нам нужно быть ближе к вычислительной технике и к компьютерам. Но мы ждем с Олегом, когда же придет пятница, когда мы сорвемся всей семьей. Мы ездим сюда каждые выходные, зимой, в снег, в стужу, откапывая ворота, иногда выдергивая друг друга на горке, чтобы въехать. Это место вдохновляет на жизнь, я бы так сказал. Потому что город очень сильно давит, а особенно это видно на детях. Мальчишки растут. И многие городские жители не могут себе представить, как устроена жизнь среди природы, когда тут вечером ухает сова. У нас, к сожалению, не лис летающий жил, но у нас всю зиму под домом жила заячья семья. И утром, когда был страшный пожар, я прискакал сюда косить поле вокруг дома, чтобы не сгорели. И косой прохожу, смотрю – уши, но не отрезанные. Смотрю – шевелятся. Достаю из-под снопа сена маленького зайчика, потом – второго. Они, видимо, там всю зиму жили, выползли из-под дома. И вот этих двух зайцев мы тоже выкормили. Потом Андрей Попов унес их в лес.
Я увлекся авиацией на фоне послабления законодательства в России. Спасибо господину Нерадько, главе Росавиации, что можно теперь летать по уведомительной системе. Учился, правда, в Америке летать. В этом году стал пилотом-любителем Российской авиации, в Казани прошел территориальную комиссию. И есть идея полетать на самолете над деревней. К сожалению, пока здесь рядом нет места, где приземлиться, можно только полетать сверху. Нужно метров 400. А поскольку мы вспоминали о Рублевке, и 400 метров взлетно-посадочной полосы может оказаться целым состоянием.
Но здесь хочется жить, здесь хочется общаться. И прожив здесь выходные, не страшно возвращаться в будни в Москву, скажем так.

Елена Фанайлова: Галина, вас это место вдохновляло на живопись и графику.

Галина Быстрицкая: Да, и вдохновляет постоянно. Но даже, может быть, не конкретно то, что здесь происходит иногда. Несколько лет я была увлечена местными стариками, крестьянами и крестьянками, рисовала, фотографировала их, писала красками, делала графику, и даже шелкографические портреты. Их лица казались мне матрицей всего столетия, прожитого Россией, и несли для меня какую-то очень важную информацию, которую я нашла. И лица, и руки, и рассказы о жизни, которые они доверчиво тут же доносят до тебя. Потом я увидела в пейзаже те же морщины в дорогах, те же вены на руках. Я тут обходила пешком все вокруг со своей собакой, и поняла кайф путника с котомкой, который идет, и дорога под его ногами едет, как эскалатор, и все время показывает тебе что-то новое. И ты хочешь видеть еще и еще, и деревня за деревней, и здороваться, и узнавать. Но сейчас мне приятно просто быть здесь, находиться, потому что я действительно испытываю творческий подъем. И этим летом я обрабатываю материалы о своем путешествии в Камбодже и Вьетнаме. И мне только помогает здешняя аура, отнюдь не мешает, переноситься в Ангкор-Ват, например.

Борис Тархов: Я хотел бы вспомнить случай, который произошел со мной. О Криушкино я услышал за много-много тысяч километров отсюда. Однажды на гастролях в Ташкенте театр уехал, а я остался, чтобы съездить в Самарканд, посмотреть. И попросил номер в гостинице еще на день забронировать. Приезжаю из Самарканда – в моем номере стоит раскладушка, а на ней спит какой-то восточный человек. Ну, ладно. Я лег. А он не только спит, он стонет, вздыхает, встает, ходит. Я говорю: «Что с тобой, друг? Может быть, я чем-нибудь могу помочь?», - «Нет». Опять ложится, встает. Я говорю: «Расскажи, пожалуйста, что с тобой», - «Да я очень много лет ждал встречи с очень хорошим моим другом, который для меня сделал очень много, готовился к встрече с ним, приготовил барашков, приготовил все, чем можно встретить настоящего друга. Друг приехал, и я ничем этим не мог его угостить – он был на диете». Я говорю: «А кто же это?», - «Ты не знаешь. Скульптор из Москвы». Я спрашиваю: «А фамилия?». Он говорит: «Я не помню фамилию. Но у него есть изба, она на каком-то озере Плещей...», - «А! На Плещеевом озере. Так я знаю, как фамилия этого скульптора – Казачок». Он говорит: «Да! Казачок».

Елена Фанайлова: Самое время Александру Дмитриевичу рассказать, на что его вдохновляет...

Александр Казачок: Иногда здесь бывает мистическое вдохновение. Вообще эта деревня вдохновляет на творчество всегда. Но однажды был фантастический случай. Мне дали заказ в городе Волгореченске под Костромой. Я туда приехал к директору и говорю: «Что вам нужно?», - «Мне нужно, чтобы стояла скульптура перед электрической ТЭЦ». Он на меня зло смотрит и говорит: «Опять электриков сделаете в форме?! Надоели!». Я отвечаю: «Я еще ничего не говорил. Давайте я подумаю». Я приехал сюда, думал-думал: какую композицию вылепить?.. Вечером выхожу – и летят солнцем залитые облака. Я глаза вытаращил: летит фигура мужчины, с такими плечами, с вытянутой рукой, а в руке – факел. Я говорю: «Мать честная, Прометей!». Как живой. Я сразу сделал эскиз и помчался к нему в Волгореченск. Он говорит: «Что, Прометей?! Да, огонь, электричество. Это что-то новое!». Я говорю: «А Прометей, он бог, он голым должен быть», - «Как голый?!». Я говорю: «Боги-то обнаженные», - «Ну и ладно». Я говорю: «А ваше начальство разрешит?», - «Главное, чтобы у вас в Москве разрешили». Я спрашиваю: «Вы утверждаете эскиз?». Он утвердил эскиз. Я говорю: «Пишите, что вы эскиз обнаженного Прометея утверждаете». Прометей с факелом – греческого типа. Пришел я на Совет, все глаза вытаращили: «Ты что, с ума сошел! Голого мужика первый раз в истории советской скульптуры». Я говорю: «Ну и что? Заказчик-то согласен», - «Ну, ладно, давай». Это была фантастика. Я его вылепил 5-метрового, его отлили в бронзе, привезли на место, поставили на центральной площади. Народ собрался – все были в восторге. Приехал самый главный начальник и говорит: «Убрать голого мужика! Или на него халат надеть. Трактор, самосвал. Сворачивайте!». Я выпил стакан водки, взял топор и встал. Думаю: через мой труп. И тут опять произошла фантастика. Вдруг свистки, милиция, машины, какие-то чекисты, всю площадь окружили, и правительственные машины. Я стою с топором. Топор я, правда, вниз спрятал. Приезжает Косыгин. Он приехал принимать какой-то дом. Начальник области к нему подбежал. А тот разворачивается и говорит: «О! Прометей стоит». Сразу узнал, что это Прометей. «А кто автор?». Ему говорят: «Вон автор». Он говорит: «Поздравляю! Очень хорошо!». Они сели в машины и уехали. Я говорю: «Ну что, ты видел? Фиг тебе с маслом!». Не знаю, стоит ли он сейчас, я там уже давно не был.

Елена Фанайлова: Прекрасный рассказ! Ну, теперь видно, на что это место вдохновляет.

Александр Казачок: И помогает.

Лина Тархова: Правильно сказано – вдохновляет на жизнь. Иногда в Москве идешь, и кажется, что идешь из последних сил. А когда я сюда приезжаю, через два дня я уже думаю: а ведь в Москве я вообще не могла передвигаться, ничего не могла писать, потому что все силы на исходе. А здесь, как будто бы, действительно вселяется какая-то сила на следующий же день. Это какая-то жизненная сила.