Александр Генис: До конца своих дней жители Нью-Йорка будут вспоминать все, что они видели десять лет назад, в тот день, который, так и не найдя ему названия, именуют не словами, а цифрами, перевернутой на американский лад календарной датой: 9-11 - ''nine eleven''. Все, что тогда произошло, нам, пережившим этот день в Нью-Йорке, никогда не забыть. Я, конечно, не исключение. Тем более что с другого берега Гудзона, на котором стоит наш дом, происходившее выглядело в наиболее убедительном ракурсе. С набережной ''Близнецы'' смотрелись рекламой очередного боевика. Одна башня горела черным пламенем, вторая, будто для контраста, сверкала под осенним солнцем. Внезапно жанр сменился - нетронутый небоскреб окутал стройный столб белого дыма. Западный ветер относил звуки в океан, и кино было немым. Вместе с облаком рассеялась и башня. Взрыв просто вычеркнул ее из прозрачного неба. В легкости этого исчезновения было что-то библейское, противоестественное. Картина разрушения так походила на голливудскую, что все затаив дыхание ждали того, что неизбежно венчает американский фильм. Не обнаружив счастливого конца, страна ждет его и сегодня.
В тени этой трагедии прошли 10 первых лет третьего тысячелетия. От него мы ждали совсем другого. Но оказалось что новый век начался фальшстартом. В 1989-м все думали, что 21-е столетие опередило календарь на те же 11 лет, что и предыдущее: если 19-й век начался падением Бастилии, то 21-й – падением Берлинской стены.
Гипнотическая рифма эпох была так сильна, что мы поверили, будто ХХ век сам себя вычел и 21-е столетие станет продолжением 19-го. Собственно, это и называлось концом истории. Сейчас, может, уже забыли, но центральной драмой Америки в те времена была ветреность ее президента. Уже тогда я считал, что мы себе еще позавидуем, и оказался прав - беду предсказывать всегда надежнее.
11-го сентября выяснилось, что новое столетие началось, когда ему положено - в 2001-м. 90-е обманули нас эйфорией, которую вылечил террор. И опять точкой отсчета явилось разрушение архитектурного символа: к Бастилии и Берлинской стене присоединились башни-''Близнецы''. Но если на одних руинах родился современный мир, а на других - единая Европа, то мы так и не смогли понять, что выросло на месте погибших небоскребов. Пока там котлован.
Уже в десятый раз Америка отмечает дату террористического налета, но место, на котором стояли небоскребы, по-прежнему пусто. Что особенно бросается в глаза с моей стороны Гудзона. С тех пор как ''Близнецы'' сгинули в черном пламени, панорама Нью-Йорка кажется исковерканной – словно красавица с выбитым зубом. Трудно поверить, что в городе, где Эмпайер стейт построили за 410 дней, до сих пор не смогли зарастить дыру в пейзаже. Вместо обещанного мемориала уже десять лет все та же воронка, разве что не дымится. Открытая рана не может зажить, трагедия найти разрешение, террор – адекватного ответа.
Дело ведь в том, что первая жертва террора - логика. Террор ни о чем не спрашивает. Он не ищет виновных. Для него все равны и равно бесправны. Снимая вопрос вины, террор заражает своих жертв безразличием к личности: мы для него все на одно лицо, террору все равно, кого убивать, ибо его мишень не люди, а символы. Погибшие люди для террора не в счет, ибо они - ничего не стоящая начинка символа. Выбирая цель, террор заботится лишь о том, как будет смотреться результат на телевизионном экране. Террор не ищет стратегических выгод. За такими акциями стоит не военный умысел, а истерика фанатизма.
Поэтому, накануне десятилетия беды, может быть, лучшим ответом на вызов террора - поименно вспомнить людей, чью судьбу определила роковая дата – 9-11, ''nine-eleven''.
У микрофона – Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Сегодня, когда события 10-летней давности начинают забываться, а некоторые считают, что трагедия Америки не так уж велика, полезно услышать тех, кто был непосредственным свидетелем или жертвой атаки. Вот отрывки из показаний, которые они дали в марте 2003 года независимой комиссии по расследованию нападений 11 сентября.
Гарри Вайзер работал в северной башне Всемирного торгового центра, или башне номер один, и в момент сокрушительного удара направлялся на свое рабочее место на 104-м этаже.
Гарри Вайзер: 11 сентября, примерно в 8:46 утра, я находился внутри лифта, где-то между 78-м и 101-м этажами, в башне номер один Всемирного торгового центра. В то утро я простился со своей женой Карен и тремя детьми, Кэти 13 лет, Джошуа 12-ти и Джоди 10 лет, около четверти восьмого и направлялся в свой офис на 104-м этаже, где я работал вице-президентом и налоговым советником в компании ''Кантор Фитцджеральд''. Лифт шел вверх. Вдруг я почувствовал, как его тряхнуло взрывом, и он начал падать. Когда кабина лифта заскребла по стене шахты, сквозь щель между створками дверей внутрь хлынул поток оранжевых искр. Кабина загорелась. Языки пламени коснулись меня, обжигали мои руки и ноги. Потом огонь потух, но мое лицо и шею обжег огонь, проникший сквозь двери. Лифт остановился на 78-м этаже, дверь открылась, и я выпрыгнул наружу.
Я начал спускаться вниз по пожарной лестнице. Моей единственной целью было выбраться на улицу и найти машину скорой помощи. Я знал, что сильно изранен. Лестница была забита людьми, которые спокойно спускались вниз. Непохоже было, чтобы они сознавали масштаб только что случившегося. Я кричал людям на лестнице, что меня обожгло пожаром, просил их пропустить меня, чтобы я поскорее спустился на первый этаж. Они оборачивались с выражением досады на лицах - досады тем, что я нарушаю порядок эвакуации. Но когда они видели меня, выражение менялось на сочувствие или ужас. В какой-то момент я увидел большой лоскут кожи, свисающий у меня с руки. Больше я на свое тело не смотрел.
Где-то на 50-м этаже мне навстречу попался попался человек в форме то ли пожарного, то ли сотрудника скорой помощи. Он развернулся и пошел впереди меня, чтобы помочь мне выбраться. Мы спустились в вестибюль и прошли два квартала, пока нашли карету скорой помощи, которая доставила меня в ожоговый центр Нью-Йоркской пресвитерианской больницы. Я оставался в сознании ровно столько, чтобы успеть сообщить свое имя и номер телефона моей жены.
Владимир Абаринов: Гарри Вайзер провел пять месяцев на больничной койке, перенес множество операций, прошел курс терапии, но остался инвалидом.
Северную башню самолет протаранил в 8:46 утра. Южная подверглась удару в 9:03. В этой башне работал в своем офисе 24-летний сын Мэри Фетчет Бред.
Мэри Фетчет: 11 сентября Бред позвонил моему мужу на работу вскоре после того, как первый самолет врезался в башню номер один. Как всегда в тех случаях, когда в здании происходило что-то чрезвычайное, он хотел дать нам знать, что с ним все в порядке. Он был потрясен, потому что видел, как в соседней башне кто-то выпал из окна на 91-м этаже. Он знал, что самолет протаранил первую башню, но ему было неизвестно, что самолет был пассажирский. Администрация издала распоряжение всем оставаться на своих местах и заверила, что здание в полной безопасности. Муж попросил Бреда позвонить мне домой. Вот сообщение, которое оставил мне Бред на автоответчике около девяти часов утра – через 15 минут после того, как первый самолет поразил башню номер один и за две минуты до того, как второй самолет ударил в башню номер два.
Бред Фетчет: Привет, мамочка, это Бред. Хотел просто позвонить и рассказать тебе. Ты наверняка уже слышала, что... а может, еще не слышала, что в башню Всемирного торгового центра номер один врезался самолет. У нас все благополучно. Мы в башне номер два. Я, конечно, жив и здоров. Но, честно говоря, было довольно жутко. Я видел парня, который летел примерно с 91-го этажа прямо вниз... Позвони сюда сама. Думаю, мы пробудем здесь весь день. Не уверен, что фирма устроит сегодня выходной. В общем, перезвони мне. Я позвонил папе и сказал ему, как и что. Я люблю тебя.
Мэри Фетчет: Мне так и не представилась возможность перезвонить. После звонка домой Бред дважды позвонил своей девушке. Второй раз – в 9:20, через 17 минут после того, как второй самолет врезался во вторую башню, примерно за 45 минут до того, как башня рухнула. Сообщение было кратким. Было слышно, как воют сирены. Он отчаянно пытался выбраться из здания. Другие семьи тоже получили подобные звонки – люди знали, что они погибнут, они оказались в ловушке огня и удушья, не могли передвигаться от полученных ран. Они умерли ужасной смертью. Я спрашиваю вас: если соседний дом разрушен самолетом или охвачен огнем, неужели вы велите своей семье оставаться в доме? Как могло случиться, что людям приказали оставаться на местах в 110-этажном здании, будто бы совершенно безопасном, в то время как соседняя башня-близнец дымилась, и люди выбрасывались из окон навстречу своей смерти, чтобы спастись от бушующего огня? Почему Бред ничего не подозревал об угрозе через 15 минут после удара самолета по первой башне? Драгоценное время было потеряно.
Владимир Абаринов: В 9:37 в Арлингтоне близ Вашингтона нападению подверглось здание Пентагона. Подполковника Брайана Бёрдвелла спас случай – он отлучился из своего кабинета в туалет.
Брайан Бердвелл: Я пересек траекторию самолета по пути в туалет. От прямого удара меня отделили всего несколько секунд.
В момент удара я вышел из хорошо освещенного коридора в море огня, клубов удушливого черного дыма, физической и душевной боли, которым, казалось, не будет конца. Первым ощущением была боль от ожогов. Мое тело было обожжено на 60-65 процентов. На мое лицо и руки пересадили кожу с необгоревших участков. Жар, дым и испарения авиатоплива причинили серьезный вред моим легким. Я потерял ориентацию и не мог найти верный путь из-за недостатка освещения и дыма. Я не могу передать словами то чувство панического ужаса, которое я испытал не только из-за тяжких увечий, но и от своей беспомощности, от того, что был не в состоянии спастись. Я знал, что пришел мой смертный час, вспоминал о том, как попрощался утром с моей женой Мел и сыном Мэттом и понимал, что видел их в последний раз.
В те первые мгновения сразу после удара я во мне сработал инстинкт выживания. Я попытался встать на ноги, но не смог – удар, взрыв и возникший после него вакуум лишили меня способности держать равновесие. Спустя какое-то время я смирился с мыслью о смерти, рухнул на пол и стал ждать, когда моя душа расстанется с моим телом. Но по милости Господа этот момент так и не наступил. Вместо этого я ощутил, как по моему лицу стекает какая-то жидкость. Но это была не кровь. Я упал под одним из противопожарных спринклеров, который все еще работал и затушил огонь на мне и вокруг меня.
Владимир Абаринов: Брайан Бердвелл перенес более 30 хирургических операций. Еще один рассказ случайно уцелевшего сотрудника Пентагона. Крейг Синкок.
Крейг Синкок: Шерил встала в три часа утра, оделась и в 4:30 поехала на машине на работу. Последний раз я видел ее причесывающейся перед зеркалом в нашей спальне. Мы попрощались, и я сказал, что позвоню ей позже. Через полчаса я тоже отправился на работу. Я позвонил Шерил около половины девятого. Ее голос звучал жалобно. Она сказала, что у нее раскалывается голова. Обычно это значило, что у нее подскочило давление. И все-таки она сказала, что не будет отпрашиваться с работы. Я сказал ей, что у меня деловая встреча в городе и что я вернусь во второй половине дня. Это был последний раз, когда я говорил со своей женой. Помню, я сказал ей, что люблю ее и благодарен судьбе за то, что мы вместе.
Когда час спустя самолет обрушился на Пентагон, я находился в двух милях, и меня бросило в дрожь. Когда я выглянул в окно и увидел поднимающиеся к небу клубы дыма, по телевизору диктор сказал, что удар самолета пришелся на южную парковку Пентагона. Сердце у меня замерло. Я почувствовал, что Шерил в опасности. Я побежал к Пентагону через Арлингтонское кладбище. Я провел у Пентагона весь остаток дня, до половины двенадцатого ночи, работал, молился и надеялся. И только утром мне официально сообщили, что Шерил значится в списке пропавших без вести.
Владимир Абаринов: В психологии есть термин ''комплекс выжившего''. Люди, чудом спасшиеся из нацистских лагерей смерти, всю жизнь мучаются сознанием своей вины перед погибшими. Фронтовики казнят себя за смерть боевых товарищей. Людей, стоявших одной ногой на том свете и выживших благодаря трансплантации органов, угрызает совесть – им кажется, что они лишили жизни своего донора.
После 11 сентября у всей Америки наступил комплекс выжившего. В те дни я впервые видел, как корреспондент CNN рыдает в прямом эфире. Элизабет Коэн, в мирное время освещающая вопросы медицины, вела репортаж с улицы Нью-Йорка, где стояли в нескончаемой очереди родственники пропавших без вести, рассчитывая навести справки в какой-то конторе, куда стекается информация о спасенных и трупах. Люди рассказывали, когда они в последний раз общались с пропавшим - многие действительно успели позвонить близким после атаки. Они старались вспомнить мельчайшие подробности этого последнего разговора - ведь не может же быть, чтобы перед собственной гибелью человек говорил пустяки.
Слезы душили и сидевшую в студии Джуди Вудрафф, испытанного бойца и ветерана информационных битв.
Гранд-дамы американской тележурналистики терзались не только бессилием, но и тем, что можно назвать проклятием профессии: надо что-то говорить, а говорить, в сущности, нечего, и каждое твое слово отдает невыносимой фальшью. Возможно, верный тон нашел один лишь Ларри Кинг, позвавший на свое ток-шоу знаменитого адвоката и своего друга Теда Олсона, жена которого погибла в самолете, рухнувшем на Пентагон. Кинг задавал вопросы в своей обычной агрессивной манере, не давая себе и собеседнику никакой возможности распустить сопли. Он выпотрошил Олсона до дна: что сказала Барбара, когда позвонила в первый раз? во второй? как в точности звучала фраза о захвате самолета? она описала угонщиков? какие еще подробности она успела сообщить? давай, напрягись, вспомни что-нибудь еще! И Олсон, прославившийся на весь мир как адвокат, выигравший в Верховном Суде США дело ''Буш против Гора'', профессионально напрягался и вспоминал, а этот очкастый циник в подтяжках безжалостно перебивал его, чтобы заставить говорить дело. И только в самом конце, когда на вопрос, когда он лег спать во вторник, Тед Олсон рассказал, что, когда он наконец добрался до спальни, то на подушке увидел записку от покойницы, голос Кинга дрогнул, он пробормотал ''спасибо, Тед, твоя история разбивает нам сердца'' и, злясь на самого себя и на свое немилосердное ремесло, перешел к следующему сюжету.
Я помню 11 сентября в мелких деталях. Мы тогда жили в Арлингтоне, рядом с Пентагоном. Утром я посадил дочь на школьный автобус – пошла вторая неделя ее учебы в нулевом классе. Самолет компании ''American Airlines'' протаранил северную башню как раз в те минуты, когда я возвращался к дому, вынимал почту из ящика и поднимался на лифте к себе в квартиру. Но я не включал телевизор и ничего об этом не знал.
Я собирался, как обычно, на работу в вашингтонское бюро Радио ''Свобода'', когда мне из Праги позвонил Андрей Шарый и попросил поторопиться – в Нью-Йорке самолет врезался в небоскреб, подробностей он еще толком не знал.
После станции ''Пентагон'' поезд метро выехал на мост через Потомак, и тут я увидел совершенно инфернальную картину. Пентагон был похож на кратер начавшего извергаться вулкана. Я посмотрел на часы: было 9:42. Добравшись до офиса, я взялся за работу, но то и дело хватался за телефон и звонил в школу – она расположена еще ближе к Пентагону, чем наш дом. Все номера школы были заняты. Но потом местный телеканал сообщил, что учителя останутся с детьми до тех пор, пока не заберут последнего ребенка. От сердца немного отлегло.
В нашем доме жило немало военных. Некоторых мы после 11 сентября перестали встречать, а от остальных узнавали поразительные истории. Одну из них я услышал после того, как Пентагон уменьшил свою оценку потерь со 190 до 189 человек: оказалось, что 26-летний картограф Эдвард Томас Эрхарт не работал в тот день в своем офисе, а был пассажиром самолета, рухнувшего на Пентагон, и его посчитали два раза. Опоздай Эрхарт на самолет и явись на службу как обычно - его ждала бы та же участь.
Но перст судьбы подчас указывает и в обратном направлении. Среди наших соседей была знакомая пара, оба офицеры, оба работали в Пентагоне. Как раз 11 сентября ей подошел срок рожать, и муж вместо того, чтобы ехать на работу, повез ее в клинику. Младенец женского пола появился на свет за восемь минут до атаки.
