Как теперь принято говорить по любому поводу, все началось 11 сентября. Алчный купец и богемный художник, Нью-Йорк, напрочь лишенный героического прошлого, -пацифист по своей натуре. Поэтому свою первую антивоенную демонстрацию он учинил уже на третий день. Она состоялась в паpке Юнион-сквеp, на 14-й-стpит. Все улицы южнее были закрыты для движения. Спасатели с собаками еще надеялись найти выживших, дыpа на месте близнецов дымилась, и люди ходили в масках. Дышать было трудно, и погибших еще не опознали.
С тех пор прошло десять лет. Вполне достаточно времени, чтобы жизнь вошла в колею, но не в свою, а в чужую. Война стала политикой, тревога — условием существования. Ньюйоркцы привыкли проходить через металлоискатели, ставшие самой непременной частью городского пейзажа. Так, постепенно приспосабливаясь к реальности XXI века, мы открываем его тему — борьбу с варварством. Новой ее делает то, что измученный тоталитарной гиперболой ХХ век, век Пикассо, зеленых и хиппи, любил "благородного дикаря", обещавшего освободить нас от бремени цивилизации. Теперь с этим справился террор.
Даже сегодня, после десяти лет экспертизы и целой библиотеки аналитических книг, мы так толком и не знаем, кто и за что с нами воюет. Зато каждому ясно, что главной жертвой этой войны может стать цивилизация, та хитроумная машина жизни, работу которой мы перестали замечать, пока террористы не принялись уничтожать ее детали. Взрывая и нивелируя, террор компрометирует прежнего идола — простоту, возвращая всякой сложности давно забытое благородство.
Перед угрозой нового одичания, Нью-Йорк стал полировать свои манеры. Омраченная потрясением жизнь образует сегодня иной, более изысканный узор. Никогда Нью-Йорк не был так чуток к дизайну, к оттенкам красоты и нюансам вкуса. Угроза террора обострила радость цивилизованных мелочей, повысила эстетическую чувствительность города, придав ей подспудный, но демонстративный характер: скорее Оскар Уайльд, чем Лев Толстой.
Чуждый амбициозному плану Вашингтона улучшить весь мир, Нью-Йорк стремится украсить хотя бы себя. Характерно, что в эти десять лет быстрее всего в городе росла сеть магазинов "Домашнее депо", торгующих тем, что может придать блеск и уют вашему жилью.
Так, напуганный грядущим, Нью-Йорк ищет спасения в старом рецепте Вольтера: "Я знаю также, — сказал Кандид, — что надо возделывать свой сад".
Проверенный историей ответ на вызов террора — рафинированный разум нового Просвещения. Когда грамотных будет больше половины, говорили энциклопедисты, всякий народ создаст себе мудрые законы неизбежной утопии. Долгий опыт разочарования, открывшийся Французской революцией, сдал эти наивные идеи в архив истории. Но в глубине души мы сохраняем верность старой и опасной мечте: цивилизацию, что растет на удобренной разумом и конституцией грядке, можно пересадить на любую почву. Нью-Йорк, впрочем, предпочитает начать с себя.
С тех пор прошло десять лет. Вполне достаточно времени, чтобы жизнь вошла в колею, но не в свою, а в чужую. Война стала политикой, тревога — условием существования. Ньюйоркцы привыкли проходить через металлоискатели, ставшие самой непременной частью городского пейзажа. Так, постепенно приспосабливаясь к реальности XXI века, мы открываем его тему — борьбу с варварством. Новой ее делает то, что измученный тоталитарной гиперболой ХХ век, век Пикассо, зеленых и хиппи, любил "благородного дикаря", обещавшего освободить нас от бремени цивилизации. Теперь с этим справился террор.
Даже сегодня, после десяти лет экспертизы и целой библиотеки аналитических книг, мы так толком и не знаем, кто и за что с нами воюет. Зато каждому ясно, что главной жертвой этой войны может стать цивилизация, та хитроумная машина жизни, работу которой мы перестали замечать, пока террористы не принялись уничтожать ее детали. Взрывая и нивелируя, террор компрометирует прежнего идола — простоту, возвращая всякой сложности давно забытое благородство.
Перед угрозой нового одичания, Нью-Йорк стал полировать свои манеры. Омраченная потрясением жизнь образует сегодня иной, более изысканный узор. Никогда Нью-Йорк не был так чуток к дизайну, к оттенкам красоты и нюансам вкуса. Угроза террора обострила радость цивилизованных мелочей, повысила эстетическую чувствительность города, придав ей подспудный, но демонстративный характер: скорее Оскар Уайльд, чем Лев Толстой.
Чуждый амбициозному плану Вашингтона улучшить весь мир, Нью-Йорк стремится украсить хотя бы себя. Характерно, что в эти десять лет быстрее всего в городе росла сеть магазинов "Домашнее депо", торгующих тем, что может придать блеск и уют вашему жилью.
Так, напуганный грядущим, Нью-Йорк ищет спасения в старом рецепте Вольтера: "Я знаю также, — сказал Кандид, — что надо возделывать свой сад".
Проверенный историей ответ на вызов террора — рафинированный разум нового Просвещения. Когда грамотных будет больше половины, говорили энциклопедисты, всякий народ создаст себе мудрые законы неизбежной утопии. Долгий опыт разочарования, открывшийся Французской революцией, сдал эти наивные идеи в архив истории. Но в глубине души мы сохраняем верность старой и опасной мечте: цивилизацию, что растет на удобренной разумом и конституцией грядке, можно пересадить на любую почву. Нью-Йорк, впрочем, предпочитает начать с себя.
