Чтобы как следует поздравить с 50-летием главного редактора "Новой газеты" Дмитрия Муратова, мне придется начать с того, почему я с ней - и с ним - подружился.
"Новая" – сердитая газета. И это правильно, потому что демократия и в самом деле - неприятная форма существования для всех, кроме государства, у которого нет другого выбора, кроме выборов. Газета, однако - не столько орудие демократии, сколько противоядие от нее. Она вовсе не обязана отражать мнение большинства, а когда все-таки это делает, то обычная пресса становится желтой. К тому же, сегодня газета перестала быть авангардом общества. Скорее, она - его арьергард, ибо не в силах свалить власть с ног, хватает ее за пятки, даже не мешая, а раздражая до посинения. Именно в этом долг и заслуга газеты – и перед читателями, и перед властью: обнажать пороки второй на глазах у первого. Показывая власть уязвимой, газета помогает противнику, делая его человечным.
К сильным питают ненависть, слабых жалеют, и только безмозглых и безвольных, - говорили китайцы, - любят все. Например – младенцев. Что-то в этом есть. Когда Россия была еще СССР, случился Чернобыль, и американцы враз простили "империи зла" немалую часть ее преступлений. Прививка слабости лечит от страха. Это все равно, как заметить, что у бандита расстегнута ширинка.
Не понимая своей выгоды, власть не выносит газету. Даже не потому, что боится, а потому, что та донимает ее изнутри, как изжога. Завидуя чужой любви, власть начинает делать глупости. Она ведет себя, как ревнивая жена, которая, запрещая мужу пялиться на чужие коленки, толкает его в объятия совсем уж нелепой буфетчицы.
Власть, не умеющая делиться, напоминает Буратино, которому предложили подсчитать, сколько у него останется яблок, если некто получит половину.
- Все, - отвечал Буратино, - потому что я ничего этому Некто не отдам, хучь он дерись.
Парадокс в том, что, забрав всё, всё и теряешь. Власть обладает свойством, которое древние называли "прикосновением Мидаса". Не все, до чего она добирается, становится золотом (если не говорить о нефти), но результат тот же – бездушность и бесполезность. В том числе – и для власти.
Взять, скажем, телевидение (что власть и сделала). С тех пор, как это произошло, телевизор из машины реальности превратился в устройство для расстройства. Став чужим, телевизор оказался ненужным даже тогда, когда показывает правду. Если часы бьют тринадцать раз, вряд ли только последний удар был лишним. Пытаясь стать безраздельной, власть на самом деле освободила место для соперников, в том числе – для газет, особенно - "Новой".
Странная эта газета. Если не бояться слова, которое я ни разу в жизни не употребил, ее следовало бы назвать "народной". Она напрочь лишена глянца. Поэтому даже богатые в ней выглядят не такими слабоумными, как в обычной для них среде обитания – гламурных журналах. Иногда мне кажется, что "Новая" - не такая уж новая. Ее, если кто еще помнит Некрасова, мог бы выпускать народный интеллигент Гриша Добросклонов, Когда я сказал об этом Муратову, он, хоккеист и десантник, даже обиделся.
"Новая" – сердитая газета. И это правильно, потому что демократия и в самом деле - неприятная форма существования для всех, кроме государства, у которого нет другого выбора, кроме выборов. Газета, однако - не столько орудие демократии, сколько противоядие от нее. Она вовсе не обязана отражать мнение большинства, а когда все-таки это делает, то обычная пресса становится желтой. К тому же, сегодня газета перестала быть авангардом общества. Скорее, она - его арьергард, ибо не в силах свалить власть с ног, хватает ее за пятки, даже не мешая, а раздражая до посинения. Именно в этом долг и заслуга газеты – и перед читателями, и перед властью: обнажать пороки второй на глазах у первого. Показывая власть уязвимой, газета помогает противнику, делая его человечным.
К сильным питают ненависть, слабых жалеют, и только безмозглых и безвольных, - говорили китайцы, - любят все. Например – младенцев. Что-то в этом есть. Когда Россия была еще СССР, случился Чернобыль, и американцы враз простили "империи зла" немалую часть ее преступлений. Прививка слабости лечит от страха. Это все равно, как заметить, что у бандита расстегнута ширинка.
Не понимая своей выгоды, власть не выносит газету. Даже не потому, что боится, а потому, что та донимает ее изнутри, как изжога. Завидуя чужой любви, власть начинает делать глупости. Она ведет себя, как ревнивая жена, которая, запрещая мужу пялиться на чужие коленки, толкает его в объятия совсем уж нелепой буфетчицы.
Власть, не умеющая делиться, напоминает Буратино, которому предложили подсчитать, сколько у него останется яблок, если некто получит половину.
- Все, - отвечал Буратино, - потому что я ничего этому Некто не отдам, хучь он дерись.
Парадокс в том, что, забрав всё, всё и теряешь. Власть обладает свойством, которое древние называли "прикосновением Мидаса". Не все, до чего она добирается, становится золотом (если не говорить о нефти), но результат тот же – бездушность и бесполезность. В том числе – и для власти.
Взять, скажем, телевидение (что власть и сделала). С тех пор, как это произошло, телевизор из машины реальности превратился в устройство для расстройства. Став чужим, телевизор оказался ненужным даже тогда, когда показывает правду. Если часы бьют тринадцать раз, вряд ли только последний удар был лишним. Пытаясь стать безраздельной, власть на самом деле освободила место для соперников, в том числе – для газет, особенно - "Новой".
Странная эта газета. Если не бояться слова, которое я ни разу в жизни не употребил, ее следовало бы назвать "народной". Она напрочь лишена глянца. Поэтому даже богатые в ней выглядят не такими слабоумными, как в обычной для них среде обитания – гламурных журналах. Иногда мне кажется, что "Новая" - не такая уж новая. Ее, если кто еще помнит Некрасова, мог бы выпускать народный интеллигент Гриша Добросклонов, Когда я сказал об этом Муратову, он, хоккеист и десантник, даже обиделся.
