Александр Генис: На майдан, требовавший “оккупировать Уолл-Стрит”, ньюйоркцы приходят из чувства долга перед историей. Когда у нас происходят драматические события, все горожане хотят стать их частью. Какова бы ни была причина, собравшая толпу, Нью-Йорк непременно окутывает ее карнавальной атмосферой, сплавляющей скорбь, смех и гражданский пафос в одно незабываемое зрелище. Чтобы не пропустить его, все отправляются в парк Зуккоти, где уже второй месяц идут протесты против Уолл-Cтрит.
Этот невзрачный сквер расцвел от внимания: здесь все думали о том, как они выглядят по телевизору. Пестрые тряпки, короткие юбки, дырявые джинсы, длинные волосы, самодельные бусы - демонстранты выглядели именно так, как я мечтал в 1968 году, учась в девятом классе. Но в парке Зуккоти было слишком мало моих сверстников, и стихия протеста сама собой порождала рифмующиеся формы и лозунги. В каждом из них упоминался 1%, к которому принадлежат все богачи Америки. Остальным 99% они не нравились. В чем нет ничего удивительного: богатых не любят везде, а не только в России. Что делать с толстосумами, лозунги, однако, не объясняли, и правильно делали. Если богачей лишить половины доходов, бюджетный дефицит США уменьшится на один процент. Если отнять всё, на два. К тому же, такое решение вряд ли понравится остальной Америке, которая отнюдь не мечтает “все взять и поделить”.
Об этом парадоксе писали еще Ильф и Петров, посетившие Америку, когда ей было плохо в прошлый раз. В дороге русские писатели встретили американского бродягу, который предлагал отобрать у богатых их деньги, но пять миллионов оставить. Дело в том, что их собеседник не исключал поворота судьбы, способного его самого сделать миллионером. Надежды бродяги оправдывала не статистика, а прецедент. В конце концов, в Америке все начинали с бедности.
В парке Зуккоти, впрочем, деньги упразднили вовсе: здесь всё было даром. Однако не коммунизм, а анархия тут рождала порядок. Вождей у движения нет, и всем заправляет общее собрание, а поскольку полиция запретила мегафоны, каждое произнесенное оратором слово передают из уст в уста. Впрочем, парк Зуккоти не велик - всего три тысячи квадратных метров.
Чтобы познакомить наших слушателей с этой новейшей достопримечательностью Нью-Йорка, в парк отправился корреспондент “Американского часа” Владимир Морозов.
Владимир Морозов: Парк Зуккоти (Zucotti) в Нижнем Манхеттене уже стал туристическим объектом. Со всего Нью-Йорка сюда сходятся и съезжаются люди с фотокамерами. По выходным дням все это похоже на ярмарку. Но здесь, на перекрестке Бродвея и Либерти, ничего не продают. Людское море под названием “Захватим Уолл-Стрит” перехлестывает через невысокую гранитную ограду парка и растекается по тротуару, где стоят лоточники с сосисками и скучающая полиция. Извините, а что означает ваш плакат? - спрашиваю я невысокую седовласую женщину.
Роуз: На моем плакате написано, что без денег мы все станем богатыми. Все зло в деньгах. Отсюда и жадность, и все прочие неприятности. Без денег образование станет бесплатным, медицинская помощь тоже. Мы станем жить, как одна большая коммуна. А теперь деньги не работают, разве что для миллиардеров.
Владимир Морозов: Моя собеседница, зовут ее Роуз, кивает мне на сидящего на парапете парка паренька с буйными патлами всех цветов радуги. Смотрите, - приглашает меня Роуз, - разве ему нужны деньги? Маленький хиппарь по имени Джонни охотно дает себя сфотографировать. Сколько вам лет?
Джонни: Мне 22 года. Где я живу? Вот тут в парке. И сплю тут. Как питаюсь? Ем, что дают. Вот там у нас кухня, и еще люди приносят нам поесть. Я художник. Моя студия вот тут в рюкзаке. Где я ночевал раньше? В Бруклине, в машине у приятелей.
Владимир Морозов: И впрямь, зачем деньги этому стихийному утописту! А вот его более подкованный единомышленник.
Джейкоб Лоренс: Мы хотели бы установить новый социальный порядок. Не коммунизм, не социализм и не капитализм. Такой новый порядок иногда называют “горизонтализмом”. Это когда люди важнее, чем доходы.
Владимир Морозов: Парня, который меня просвещает, зовут Джейкоб Лоренс. Ему 24 года, он фермер из Северной Каролины. Приехал сюда, чтобы участвовать в протесте.
Джейкоб Лоренс: Я сказал себе, что не могу рассиживаться дома, когда здесь творятся такие дела. Урожай убран. За моей фермой присмотрят родственники и друзья. Я приехал сюда, потому что должен был это сделать. Судите сами, ведь иначе моему двухлетнему племяннику ничего не достанется. Америка просто исчезнет, если мы не сможем что-то предпринять.
Владимир Морозов: Но пока демонстранты ничего не предпринимают. Их лозунги говорят, что они против жадности и коррупции. Но кто же за?! Еще они за охрану природы. А кто против?! Почти каждый, кто не турист, ходит здесь со своим плакатом, часто не обращая внимания на других. Вавилонское столпотворение! Посреди него в позе “лотос” молча сидит рыжий парень с закрытыми глазами. А эта пожилая дама с плакатом, осуждающим акул Уолл-Cтрита, вслух читает какую-то толстую книгу. Вроде бы для всех, но голос у нее тихий, и мне приходиться переспросить: извините, что вы читаете?
Джан Клозен: Я читаю Уильяма Блейка из книги “Бракосочетание Рая и Ада”. Тут есть и о том, что держит людей в состоянии неравенства и несправедливости. Очень подходит к нашему дню, хотя написано в 18 веке.
Владимир Морозов: Это поэтесса из Бруклина Джан Клозен. Она верит, что искусство может спасти мир. Рядом трогательная девчушка с куском картона, на котором огромными буквами выведено РЕВОЛЮЦИЯ. “Девушка, а вы во время вашей революции в людей стрелять не будете?”. “Конечно, нет, - улыбается она, - мы перевернем мир с помощью любви”. Она поворачивает... пока не мир, а только картонку лицевой стороной ко мне, и теперь видно, что в слове “revolution” 4 буквы закрашены другим цветом, и, если читать их справа налево, то получается LOVE (любовь). Ну, тогда другое дело... А вот крепкий парень постарше, безработный строитель Луис Даниэл. Слушайте, - говорю я ему, - а не слишком ли много у вас тут общих лозунгов и пустого трепа. Что вы собираетесь делать дальше?.
Луис Даниэл: Мы будем сидеть здесь, пока эта коррумпированная система не очистит себя. Сегодня мы только демонстрация. Но к нам присоединились уже 100 городов. Их будет все больше, и вскоре мы начнем бойкотировать все банки страны. Люди снимут деньги со своих счетов. И тогда Уолл-Стрит и правительство поймут, что мы нужны им больше, чем они нам.
Владимир Морозов: Но Луис, тут же не Флорида, зимой часто ниже ноля. Вы перемрете от холода, как мухи...
Луис Даниэл: Ты не понимаешь, как мы организованы. Нас снабжают едой. Соседние бизнесы пускают нас в уборные и душевые. Есть несколько благотворительных фондов, все желающие вносят туда деньги, чтобы нас поддержать. Нам дают спальные мешки, чтобы мы не замерзли. Помощь поступает со всего города.
Владимир Морозов: Смотри сюда, говорит Луис и подводит меня к огромной фанерной стене с надписью “Мы революционное поколение. Наш протест будет продолжаться и зимой. Тех, кто останется здесь на зиму, просим зарегистрироваться. Внесите свое имя в списки”. Сейчас мы формулируем своим требования, продолжает Луис, не так-то просто договориться, ты же видишь какая пестрая публика. Но мы надеемся выдвинуть совместные требования. Например, чтобы корпорации не могли вносить деньги на избирательную компанию политиков и тем самым влиять на них. Или чтобы наши конгрессмены имели точно такую же страховку здоровья, как средний американец. И никаких привилегий! На то же самое, то есть на постепенную конкретизацию требований, надеется и Боб, пожилой владелец небольшого бизнеса из штата Пенсильвания.
Боб: Мы с женой здесь по той же причине, что и вы. Посмотреть на все своим глазами и попытаться понять. Это всего в трех часах езды на машине от нашего дома, и мы решили приехать, поговорить с людьми. Понять, что мы сможем сделать у себя, как помочь нашему штату Пенсильвания.
Владимир Морозов: Я шел к парку Zucotti через нью-йоркский Китай-город. И по пути разговорился с хорошо одетым папашей, который вел куда-то двух тоже нарядно одетых детей. При упоминании о демонстрантах он поморщился.
Китаец: Не пойму, что им надо. Они просто завидуют, что у других больше денег. Они требуют равенства, но это же коммунизм! Мои родители из Китая, они мне рассказывали, что всеобщее равенство – это всеобщая нищета. Кем я работаю? Учителем.
Владимир Морозов: Честно говоря, я был с ним согласен. Но слова и лица демонстрантов слегка поколебали меня вы моем закоренелом консерватизме. А вдруг этот плавильный котел благих намерений и вправду выдаст на гора что-нибудь стоящее....
