Александр Генис: В эфире предпоследний выпуск нашей юбилейной рубрики, которой мы отмечаем 20-летие новой России. Сегодня мы выбрали таких героев, которые лучше всего представляют массовую культуру – в ее высшем проявлении. Речь пойдет о писателях и музыкантах, аудитория которых исчисляется миллионами. Но главное, что это – непреходящая популярность, ставшая честно заслуженной славой. Сперва – о писателях, представляющих два главных на книжном рынке жанра - фантастику и детектив. Бесспорно, вне всяких сомнений, за пределами любой полемики, лучшими фантастами русской литературы являются братья Стругацкие. Однако и эта размашистая характеристика не отдает им должного. Стругацкие шире и глубже своего жанра и своего времени. Именно поэтому они так легко перешагнули непреодолимую почти для всех советских писателей границу, отделяющую новый режим от старого. Более того, Стругацкие сохранили преемственность между тем, что было, и тем, что стало, связав, насколько это возможно, ''нить времен''. Это стало возможным потому, что Стругацкие повлияли на советского человека больше не только Маркса с Энгельсом, но и Солженицына с Бродским. Собственно, они (а не Брежнев) и создали советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох. Все, кого я люблю и читаю сегодня, выросли на Стругацких – и Пелевин, и Сорокин, даже Толстая. Мощность исходящего от них импульса нельзя переоценить, потому что они в одиночку, если так можно сказать о братьях, оправдывали основополагающий миф отравившего нас режима. Стругацкие вернули смысл марксистской утопии. Как последняя вспышка перегоревшей лампочки, их фантастика воплотила полузабытый тезис о счастливом труде. Стругацкие глядели в корень, хотя он и рос из будущего. Их символом веры был труд – беззаветный и бескорыстный субботник, превращающий будни в рай, обывателя - в коммунара, полуживотное – в полубога.
Такой труд переделывал мир попутно, заодно, ибо его настоящим объектом была не материя, а сознание. Преображаясь в фаворском свете коммунизма, герой Стругацких эволюционировал от книги к книге, приобретая сверхъестественные способности и теряя человеческие черты. Так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не оторвался от Homo sapiens, чтобы стать ''Люденом'' - новым, напугавшим уже и авторов, существом, у которого не осталось ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего.
Всякая утопия, если в нее слишком пристально вглядываться, становится своей противоположностью. Однако по пути от одной крайности к другой, Стругацкие, наравне с Лемом, подняли до вершины жанр, который быстрее других впадал в слабоумие.

Детективы по своей природе – жизнерадостный жанр, поэтому они склонны к размножению. Не зря они живут сериями. Классики этого жанра остались в благодарной памяти читателей именно потому, что смогли создать убедительную и обаятельную фигуру сыщика – Шерлока Холмса, Пуаро, инспектора Мегрэ. Вписаться в такую плеяду – чрезвычайно трудно. Ведь вопреки тому, что принято думать, секрет детектива не в остроте сюжета – это лишь необходимое, но не достаточное условие, - а в образе главного героя. Он обязан быть достаточно выпуклым, чтобы обходиться и без переплета. В идеальном случае о нем можно рассказывать анекдоты, как это случилось с Холмсом.


Громадный успех Акунина показал, что Фандорин таким качеством обладает. И я не удивлюсь, если в русском фольклоре он найдет себе компанию – скажем, Чапаева или Штирлица. Из штабелей детективов, заваливших книжный рынок России, фандоринский цикл выделяет здравомыслие. Изобретая Акунина, его автор - Григорий Чхартишвили, который знаменит своими великолепными переводами японского модерниста Мисимы, - пошел своим оригинальным путем. Он написал нам ту Россию, которой в нашей литературе еще не было, но по которой тоскует читатель, уязвленный катаклизмами родной истории. Фандорин действует в тщательно выбранный исторический момент. Это – 70-е годы 19-го века, относительно спокойная и либеральная, солидная, уверенная в себе эпоха. Так Акунин открыл мир российского викторианства. И оказалось, что это – тот же заповедник здравого смысла, который нас очаровывает в приключениях другого викторианского рыцаря – Шерлока Холмса.
Теперь, Соломон, представьте музыкальную пару, которая поможет нам озвучить этот период в истории новой России.

Соломон Волков: Саша, в чем вы видите связь, скажем, братьев Стругацких и Окуджавы?

Александр Генис: Потому что это люди, которые слушали Окуджаву. Братья Стругацкие, их герои и их читатели это люди, которые вышли из песен Окуджавы, которые слушали Окуджаву, они выросли на одной грядке. Это та самая советская интеллигенция, которую Солженицын назвал ''образованщиной'', техническая, в основном, интеллигенция, которые знают наизусть и Стругацких, и Окуджаву. И в этом, мне кажется, они близки не по своей творческой сути, а по своему функционированию. Это то, что делало советского интеллигента интеллигентом.


Соломон Волков: А я бы, наоборот, соединил Окуджаву с Акуниным. Потому что у них у обоих корни в этой предреволюционной эпохе, которую так точно выбрал местом обитания для своего Фандорина Акунин. Что такое поэзия и песни Окуджавы? Это некая идеализация гусарского или офицерского романса, это продолжение традиций песен и романсов белых офицеров, которые были вытеснены в советское время куда-то подполье. Все мы слушали песни Лещенко, пластинки, записанные в Румынии, которые попали после Второй мировой войны в Советский Союз, но традиция-то идет оттуда. А у Стругацких, мне кажется, такой связи с предреволюционной традицией нет.

Александр Генис: Ну, у Окуджавы тоже были ''комиссары в пыльных шлемах'', и назвать его не советским человеком довольно трудно. Традиция — возможно. Но мне кажется, что это традиция русской лирики, русской поэзии. Окуджава, на мой взгляд, это Пушкин сегодня, это человек, который создал лирическую струю, несоразмерную ни с кем другим, разве что с Есениным. И мне кажется, что Окуджава был, в первую очередь - романтик, в отличие, скажем, от сатирика Галича или от предшественника рока Высоцкого. Окуджава был человек глубоко романтической складки, и в этом сплаве проявляется его гений. Окуджава был главным романтиком нашего времени.

Соломон Волков: И примером такого романтизма Окуджавы является его ''Песня о бумажном солдатике'' на лейбле ''Zip''.

(Музыка)

Это очень романтическая песня, эта струя в Окуджаве сильна. Я согласен, что его можно было бы связать с Акуниным тоже, это как раз очень показательно в нашем сегодняшнем разговоре, потому что мы говорим здесь о представителях массового высокого искусства. Окуджава может представительствовать и за братьев Стругацких, и за Акунина.

Александр Генис: Однажды мы с женой возвращались с рыбалки из Канады, мы были в Северной Канаде (а вы понимаете, что Канады бывает только две - Канада и Северная Канада), это очень далеко, тысячу миль, и от скуки мы стали петь песни. И вдруг выяснилось, что мы помним все песни Окуджавы наизусть. Но я ведь никогда не учил наизусть песни Окуджавы, они просто стали частью моей жизни. Я думаю, что сотни песен Окуджавы знает наизусть каждый человек, который вырос в мое время. Недавно я приезжал в нашу с вами Ригу и вдруг увидал совершенно поразительную вещь. Там ездит ''Последний трамвай'' (не троллейбус, а трамвай), и в этом трамвае — торшеры, мягкие кресла, кофейные столики, книжки. Это для того, чтобы люди ночью находили себе приют. Этот трамвай попал в Ригу прямо из песни Окуджавы ''Последний троллейбус''.

Соломон Волков: На лейбле ''Zip''.

(Музыка)


А Пугачева? Почему вы ее связываете с Акуниным?

Александр Генис: Я не связываю, я думаю, что Пугачева настолько же популярна, настолько популярен Акунин, и эти два пика популярности не могут не быть связаны, как вы считаете?

Соломон Волков: Пугачева ведь создала свой неповторимый имидж, если угодно, разбойной бабы, хулиганки - артистичной, ярко талантливой, сознательно нарушающей все и всяческие официальные нормы. Она ведь ворвалась на сцену очень рано, первая ее радиозапись датируется 1965 годом, она в этот год только школу оканчивала, ей было 16 лет, а в первые свои гастроли по Заполярью (можете себе представить!) с бригадой она отправилась на следующий год, в 1966 году. И по-настоящему, конечно, она стала суперзвездой на советской музыкальной сцене после феноменально успеха ''Арлекино'', песни болгарского композитора Демитрова, которую Пугачева сделала своей визитной карточкой. Лейбл ''Zip''

(Музыка)

Александр Генис: А как вы относитесь к чисто музыкальным достоинствам наших героев? К музыке Окуджавы (я не говорю про стихи, я говорю именно про музыку) и к песням, которые поет Пугачева?

Соломон Волков: Мы говорим о двух суперзвездах, людях, которые вписали свое имя в историю российской культуры на столько лет, сколько будут эту культуру изучать, как мне кажется. В связи с Пугачевой в свое время существовал такой анекдот:
- Кто такой Леонид Брежнев?
- Это мелкий политический деятель в эпоху Аллы Пугачевой.
Она действительно прошла не только брежневскую эпоху от ''А'' до ''Я'' как звезда, но и все последующие правления, как советские - Андропова, Черненко, Горбачева, так и пост-советские - Ельцина, который ей вручил в 1999 году Орден за заслуги перед Отечеством II степени, затем Путина, и в 2009 году Орден за заслуги перед Отечеством (уже III степени, почему-то), ей вручил президент Медведев.

Александр Генис: Что же смогло провести музу Пугачевой через такие кардинальные перемены, которые произошли в России?

Соломон Волков: Именно ее постоянная готовность изобретать себя все время заново. Она никогда не оставалась в одном времени как Клавдия Шульженко, другая замечательная певица, о которой до сих пор вспоминают, слушают ее записи (я сам регулярно ставлю записи Шульженко, как и записи Леонида Утесова, это два таких титана из прошлого советской эстрады). Пугачева - гораздо более разнообразная певица, у нее было гораздо больше масок, чем у Шульженко было, и при этом она всегда остается собой. Пугачеву можно узнать по первому такту музыки, которую она исполняет. Она является и композитором, как мы знаем, и многие песни свои сочинила сама, но, в отличие от Окуджавы, у нее слава не композиторская, она останется, в первую очередь, как исполнительна. В то время как Окуджава, при том, что его песни звучат по-настоящему аутентично, может быть, только в его исполнении (хотя и тут есть исключения и мы еще об этом поговорим), он, в первую очередь - создатель, поэт, музыкант, то, что назвалось в России словом бард. И Окуджаву я могу сравнить только с другой столь же великой фигурой в этом жанре - это Александр Вертинский. Вертинский и Окуджава это два великих барда, поскольку, как вы правильно заметили, Высоцкий это уже нечто принципиально иное, хотя в плане своего влияния, конечно же, абсолютно сопоставимая фигура с этими двумя титанами.

Александр Генис: А теперь любопытно обсудить традиционный аспект нашей программы — взгляд извне. Что говорит и думает Запад о наших героях? На этот раз у нас люди, которые принадлежат массовой культуре. Как они реализовались на Западе?

Соломон Волков: Запад - это понятие очень растяжимое. О европейском рынке в отношении Окуджавы я могу сказать, что есть страны в Европе, где Окуджава достаточно популярен. Например, он популярен в Польше, о нем что-то знают во Франции (популярность уже не своем точное слово, но он известен во Франции), кое-какие записи его циркулируют в Германии. Но на американской сцене он практически не существует. Я помню, что мне так и не удалось убедить корреспондента ''Нью-Йорк Таймс'', который освещал эстрадную музыку, я даже не сумел его уговорить пойти в концерт Окуджавы - он был столь разочарован отрекомендованным мною ему Высоцким, что на Окуджаву моего совета идти он не послушался.

Александр Генис: Допустим, здесь все это связано со стихами, с тем, что непонятен язык. Но интересен случай Пугачевой, которая приехала в Америку, выступала в Лас-Вегасе в одном из крупнейших казино, билеты были безумно дорогие, зал был переполнен, но, что поразительно, в зале были только русские и никакой реакции среди американской прессы просто не было. А с кем из американских артистов вы могли бы сравнить Аллу Пугачеву?

Соломон Волков: Я думаю, что она ближе всего к Мадонне. Алла Пугачева, выходя на сцену, всегда брала тебя, что называется, за глотку, и это то, что делала и делает Мадонна. И еще есть одно очень важное свойство у Пугачевой. Вот посмотрите на Окуджаву - он не менялся как музыкант и поэт.

Александр Генис: У меня для этого есть прекрасная метафора: мне кажется, что Окуджава - как дерево, он рос, не меняясь. Вот дуб же не станет ясенем от того, что он вырос, правда?

Соломон Волков: А Пугачева, как и Мадонна сейчас, постоянно себя изобретала заново. И именно потому, что она всегда изобретала себя заново, она и осталась всегда современной. И свидетельством этого является одна из ее поздних песен ''Мимоходом'', лебл ''Алла''.

(Музыка)

Вот мы сейчас говорили о музыкантах. А как в Америке принимают писателей, о которых мы сегодня говорили?

Александр Генис: Как вы совершенно справедливо сказали - Запад большой. Акунина, скажем, очень хорошо знают в Японии и прекрасно проводят.

Соломон Волков: И в Америке его романы переводятся и все время ведутся разговоры о том, что ''Азазель'' будет экранизирован в Голливуде.

Александр Генис: Мне кажется, что настоящий успех Акунина связан именно с экраном, причем не большим, а малым. Ведь рынок детективов это бездонная бочка, он постоянно нуждается в притоке свежей крови. И вот Акунин предлагает экзотическую для Запада версию знакомого образца. Если для отечественного читателя он описывает Россию, которую мы потеряли, то для американцев это Россия, которую мы обрели. Помните, как у Карамзина в ''Бедной Лизе'' — оказывается, ''и крестьянки умеют любить''. Но успех Акунина тут зависит от того, пробьется ли он на экран малый. Серийный характер его романов идеально подходит для столь популярных телевизорных сериалов, снятых в стиле ретро-детектива. Здесь Фандорину и место - рядом с Пуаро.

Соломон Волков: Но, боюсь, что это место наглухо забито британскими телесериалами.

Александр Генис: Вот если и можно, то надо искать ему место здесь. А что касается Стругацких, когда я приехал в Америку, то я был горячим любителем научной фантастики и я обнаружил в Америке такое гетто для любителей фантастики. Там такие магазинчики маленькие, клубы, и Стругацкие там кумиры - каждая книжка Стругацких переведена на английский язык, их прекрасно знают, прекрасно читают, любят. Это просто специальная зона....

Соломон Волков: ...зона Стругацких....

Александр Генис: …. зона фантастики, там же, где и Лем. И последний пример - фильм ''Аватар''. Планета Пандора - планета, которую придумали Стругацкие, это такой оммаж Стругацким был. Но, по-моему, это только начало. Я все жду, когда за Стругацких возьмется большой Голливуд - по-моему, их замечательно можно экранизировать и в России, и на Западе, за Стругацкими, по-моему, будущее развлекательного кинематографа, особенно теперь, когда он стал 3D. А теперь давайте завершим предпоследний эпизод из цикла ''Вехи новой России'' музыкальным фрагментом, соответствующим нашей теме.

Соломон Волков: Мне хотелось показать здесь песню Окуджавы (это, кстати, первая песня Окуджавы) ''Ванька Морозов''. Но прозвучит она не в исполнении Окуджавы, а в исполнении Бориса Гребенщикова, в его аранжировке. И мне кажется, что именно это исполнение, эта новая интерпретация, этот оммаж Окуджаве больше всего свидетельствует о том, что Окуджава тоже может все время изменяться и становиться современным в новых интерпретациях. Итак, ''Ванька Морозов'' в исполнении Бориса Гребенщикова.

(Музыка)