Тамара Ляленкова: На этой неделе международное сообщество отмечало День толерантности, то есть терпимости по отношению к другим, представляющим меньшинство, людям. Я так подробно об этом говорю, потому что многие школьники не всегда точно понимают, когда идут на урок толерантности, что это такое, и не с меньшим недоумением возвращаются после него.
В каком возрасте происходит национальная самоидентификация? И какое место в школьной жизни занимают дети-мигранты? Об этом мы сегодня говорим: с заведующим научно-учебной лабораторией "Социология образования и науки" Даниилом Александровым, сотрудником Центра адаптации и обучения детей беженцев Светланой Никитиной, директором Центра психологического сопровождения образования "Точка пси" Мариной Битяновой и руководителем проектов берлинского общества русскоязычных родителей и педагогов "Митра" Мариной Бурд.
Надо заметить, что тема эта не столько сложная, сколько закрытая, поскольку, во-первых, образовательная система сама по себе герметична, во-вторых, реакция чиновников такова, что лучше возникающие проблемы не озвучивать.
Едва ли не единственное в России масштабное исследование на эту тему удалось сделать научно-учебной лаборатории социологии образования и науки Высшей школы экономики. Начиная с 2008 года, лабораторией проводились опросы в старших классах школ Петербурга и Московской области, а также интервью с учителями, администрацией школ, родителями-мигрантами и школьниками. Только в Петербурге было опрошено 419 классов (параллели 8, 9, 10) и собрано 7300 анкет. Результаты исследования представил ведущий научный сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований Санкт-Петербургского филиала ВШЭ
Даниил Александров.
Даниил Александров: Мы, для того чтобы анализировать, конструируем искусственную категорию, которую называем – заметные меньшинства. Это те, кого учителя, например, определяют как мигрантов. Если вы спросите учителя, можно ли поговорить с мигрантами в классе, то они вас подведут обязательно к мальчику из Дагестана, к девочке из Кабардино-Балкарии и мальчику из Узбекистана, независимо от того – граждане, не граждане, откуда, когда приехали и т. д.
У нас большой многолетний проект, и начинали мы его с интервью. Потом провели пилотный опрос. И вначале, когда только начинали исследование, я полагал, что мы найдем различия между этническими группами с точки зрения их адаптации и интеграции в школе и образовательных притязаний. Были всякие идеи, я даже говорить о них не буду, потому что сейчас стыдно вспоминать, из каких стран какие дети должны быть лучше. В частности, было представление о том, что они оттуда, где лучше преподают русский язык до сих пор.
В пилотном опросе, в котором участвовали 22 школы, мы не получили внятных результатов. Провели опрос в 104 школах, примерно 7300 анкет, и убедились, что все наши этнические стереотипы развеялись как дым. Хочу отметить, что начали мы опрос с Подмосковья.
У нас есть огромное количество интервью, мы только что закончили исследование для Красного Креста, посвященное судьбе неграждан РФ в Петербурге. А в Московской области мы рассматривали шесть поселений. Мы видим, что школ, в которых почти нет мигрантов, в Московской области меньше, чем в Питере.
Важная особенность Питера – чем меньше школа, тем больше в ней иноэтничных детей мигрантов. В Московской области это не так. Это стало одним из самых интересных наших наблюдений. Скажу о дифференциации школ, которую мы видим в Петербурге. Ни для кого не секрет, что, чем больше размер школы, тем больше родителей с высшим образованием, чем более высокий статус родителей по школе, тем выше средняя оценка.
Дифференциация школ показывает, что идет сильный "сортинг" между школами. Одни школы становятся успешными и достигают уровня гимназии, укрупняются. А другие уменьшаются, и в них приходят дети мигрантов. Нет концентрации каких-то школ в определенном районе. Скорее, по нашим данным, вырисовывается картина, что город разделен на локальные образовательные рынки. Есть в центре школы, несколько великих школ, которые обслуживают талантливых физико-математических детей, есть одна грузинская, одна азербайджанская, одна армянская, которые обслуживают все азербайджанское, армянское и грузинское население города Питера. А остальные школы концентрируют мигрантов по локальным районным рынкам, они работают не по официальным административным районам, а по доступности просто.
В этом смысле, если посмотреть Невский район, он разделен Невой. Район административный находится на двух берегах Невы, и мы понимаем, что от этого он распадается на две образовательные системы. Поскольку в Питере очень трудно собирать данные, все прячутся и говорят, что ничего не знают, ведать ничего не ведают, все школы в городе Питере одинаковые и прекрасные. Вы только нас не изучайте, потому что, не дай Бог, обнаружится что-то не так. В Московской области все готовы с нами сотрудничать, поэтому у нас даже есть данные о числе детей в разных классах с неродным русским языком. Это прекрасный результат. Мы видим, что в младших классах число таких детей больше, но не так существенно. Обратите внимание, что реальное падение возникает после 9 класса, потому что они уходят в колледжи. Но у нас недобор гимназий, потому что гимназий очень мало. Меня всегда спрашивают, что у вас происходит в Петербурге, почему нет евреев, да и разные другие группы недопредставлены, как недопредставлены мигранты второго поколения - очевидным образом.
Потом что потомственные питерские армяне и грузины, по моим представлениям, учатся в престижных гимназиях, а не в так называемых армянских и грузинских школах. У них дети ходят в воскресную школу при соответствующей церкви. Школа, которая у нас называется азербайджанской, она даже не с этническим компонентом. Просто так система сложилась когда-то. После этого туда еще стали направлять детей из армянской школы. Правда, более выраженный этнический компонент в грузинской школе, но ее трудно исследовать, потому что она была очень маленькой и ее слили с русской. Поэтому это единственная школа, в которой мы обнаружили чудовищную этническую сегрегацию, а потом обнаружили, что этническая сегрегация здесь не причем, а просто взяли и слили. И там простой эффект слияния школ.
Школы дифференцируются на другом основании. А основание простое. Как сказал один из директоров, мы всегда были школой для мигрантов, только раньше они назывались лимитчики. Можно собрать истории школ и разобраться с тем, как это происходило, почему одна школа стала с углубленным изучением английского языка в 1963 году, а другая осталась рабочей школой. И теперь она является школой для мигрантов, а первая – английская престижная школа или гимназия.
Тамара Ляленкова: Действительно, несмотря на общие федеральные стандарты, каждая школа развивается по-своему. Большое значение имеет личность директора и район. И все же везде присутствует одна константа – особенности подросткового возраста. Об этом я попросила рассказать директора Центра психологического сопровождения образования "Точка пси" Марину Битянову.
- Насколько хорошо вписываются дети мигрантов в российскую школу? И должны ли они туда комфортно вписываться, или все-таки какие-то психологические сложности на этом этапе неизбежны, просто о них надо знать?
Марина Битянова: Да, я думаю, что они абсолютно неизбежны. Тут даже, может быть, не так важно откуда мигрант, насколько далек он от нас по этническим признакам. В любом случае, ребенок, который приезжает из другого города, из другой страны, из другой культуры, некоторое время находится в положении отчуждения. Честно скажу, у меня нет ощущения, что в наших школах уж так силен национализм. Именно в школах.
Проблема инаковости, проблема отторжения тех, кто не похож, существовала всегда в подростковом возрасте. Если не было выраженных этнических признаков, то могло быть по интеллектуальным способностям, по особенностям характера и т. д. Общая тенденция против кого-то дружить, кого-то как-то выделять в негативном плане, мне кажется, она сильнее, чем то, что связано с мигрантами именно.
Тамара Ляленкова: То есть это такая характерная особенность именно этого периода?
Марина Битянова: Этого возраста. Любой новенький, который приходит в класс, неважно, насколько он выделяется по этническому признаку, он проходит этот этап вытеснения, когда чувствует себя очень неуютно и некомфортно.
Тамара Ляленкова: Однако взрослыми и учителями достаточно часто это воспринимается именно как проявление шовинизма, национализма, потому что определения, которое дети дают, они из этой сферы. С другой стороны, насколько оскорбительнее преследование по этническому признаку? Потому что одно дело, когда тебя упрекают в том, что у тебя нет мозгов, кривые ноги, и другое дело, когда тебя упрекают в национальной принадлежности.
Марина Битянова: Я думаю, что здесь очень сильно зависит от той культуры, из которой ребенок приехал, от семейных традиций. Потому что, скажем, для народов севера это уже практически не оскорбление. Они настолько стесняются собственной национальности, многие малые народа севера, что воспринимают практически как должное, что их по этому признаку могут унижать. А, скажем, среди восточных народов, наверное, есть достаточно много, для которых это важно и, действительно, оскорбительно. Хотя все-таки для очень многих детей оскорбление… Вообще, они, наверное, вряд ли сильно так дифференцируют – по национальному признаку или как человека. Для девочки какие-нибудь "кривые ноги" могут быть значительно более серьезным мотивом оскорбления, чем этнический момент.
Тамара Ляленкова: Значительная часть детей-мигрантов, наверное, все-таки из мусульманских семей. А там есть почитание взрослых, прилежание, уважение к учителю.
Марина Битянова: С другой стороны, мой опыт показывает, я, правда, в основном сталкивалась с этим в частных школах, там более специфический контингент, что московские учителя-женщины испытывают очень большие трудности в общении с мальчиками из мусульманских семей. Потому что мальчики ни в грош не ставят учительницу. Очень большие проблемы, потому что, например, одну маму пригласить практически невозможно. Она ничего не решает. Папа соглашается разговаривать только с директором. Пусть она и женщина, но имеет такой статус, что он себе может это позволить.
Тамара Ляленкова: Марина, а вы не наблюдали, в каком возрасте начинается национальная самоидентификация?
Марина Битянова: Это по-разному у разных народов. В еврейских семьях эта тема традиционно рано начинает звучать. В некоторых странах это культивируется на уровне некоторой социальной политики, как в Америке, например – гражданство. А вот, мне кажется, у наших детей, условно русских, этническое самосознание у многих вообще не просыпается. Тут очень многое зависит от значимости этого фактора в жизни народа. Для нашего народа, условно русского, это никогда не было значимым.
Тамара Ляленкова: Это была директор Центра психологического сопровождения образования "Точка пси" Марина Битянова.
Мы возвращаемся к результатам исследования, которое провела Лаборатории сравнительных социальных исследований Санкт-Петербургского филиала ВШЭ. Вот небольшая цитата:
"…стало очевидно, что детей-мигрантов в Петербурге значительно меньше, чем об этом принято говорить – к "заметным меньшинствам" относятся всего около 7% школьников. Среди них азербайджанцы составляют одну пятую часть, армяне – одну шестую, представителей остальных этнических групп еще меньше".
Даниил Александров: От миграции эффект очень интересный. Можно посмотреть, как оценки зависят от того, родился человек в Петербурге, приехал и когда. Выясняется, что те, кто приехали до 7 лет, они и у этнического меньшинства учатся лучше, чем дети, которые родились здесь – прошу внимание! – это показывают малочисленные школы в рабочих районах. И мы предполагаем, что здесь есть эффект позитивной селекции миграционной.
А вот в эффекте, когда старше 7 лет, мы видим существенную разницу. Этническое большинство так и остается примерно на том же уровне, а для этнических меньшинств переезд в возрасте 11-14 лет оказывается очень существенным, с точки зрения образовательных успехов и всего прочего. Им труднее освоить русский язык, чем если бы они приехали в 5. В этом смысле нет никакого открытия. Мы все знаем, что дети в 5 лет хорошо учат иностранные языки, а в 14 трудно.
Нужно понимать, что существует реальная сложная группа – это дети, которые приехали в подростковом возрасте. И надо на них концентрировать свою помощь и дополнительные занятия. Потому что у нас сейчас как бы нет никаких критериев. У нас в школе могут быть все дети-мигранты, которые приехали в возрасте 1 год, и они говорят по-русски лучше, чем некоторые дети большинства в этой же школе, потому что они более начитаны, но у нас все равно будет идея, что мы должны с ними что-то делать, потому что у нас такая программа, в которой сказано, что если в школе много детей этой национальности, то тогда нужны курсы русского языка. Это важно. И для этого нужен правильный учет. Мы должны знать, в каком возрасте приехали и соответственно средства распределять. Надо резко усилить внеклассную компоненту школьной жизни.
Последнее интервью необычно меня радует в этом отношении. Там ребенка спрашивают – он приехал недавно, был ли пропуск в школьных занятиях? Он говорит – был, вообще, не хотел в школу ходить, но хотел в футбол играть, пошел. Для него привлекательна вот эта жизнь. Они все хотят заниматься спортом. У них гораздо популярнее здоровый образ жизни. Они меньше курят, этнические меньшинства, меньше пьют, больше занимаются спортом. Учителя это прекрасно знают. И в тех же интервью говорят нам – конечно, они хорошо учатся, если что – тренеру скажу. Это и средство интеграции, и развитие толерантности, и ресурс управления детьми. Я многие бы программы толерантности направлял во внеклассную деятельность, внешкольную, нежели чем через школу.
Важно отметить дальше, как выглядят мигранты как ученики. Мигранты как ученики выглядят очень хорошо, в том числе и те, которые приехали в 14 лет. Они нравятся учителям. Наши учителя, даже если они демонстрируют ксенофобию по другим поводам, любят иноэтничных детей мигрантов, потому что они хорошие ученики. Это очень простая и понятная вещь. Учителя любят учить детей, которые хотят учиться, чьи родители всерьез относятся к учебе, здесь они видят плоды своего труда. Если вложиться в ребенка, и родители помогают, то ребенок учится лучше, лучше и лучше. Поэтому они просто хором все, кого не спроси, говорят, что в Московской ли области, Ленинградской области, либо в Петербурге, дети-мигранты – это замечательные ученики, они такие аккуратные, внимательные. Там очень хорошо видна некая гиперкоррекция. Мы просим интервьюеров наших помечать всякие детали. Например, в анкете пометка – мальчик с трудом говорит по-русски, но очень аккуратно одет – черный костюм, белая рубашка, черный галстук. Очень старается, правильно выглядит. Такая гиперкоррекция поведения, ее, конечно, учителя ценят.
Мы предполагаем, что дети-мигранты, когда попадают в не очень успешные школы, в которых много детей из трудных семей, где родители не очень заботятся, это только в первый момент кажется, что это плохо, этническая сегрегация. На самом деле, может быть, это хорошо. Я не буду ударяться в социальную психологию, но есть такой эффект большой рыбки в маленьком пруду. А если на пальцах объяснять, то если бы их рассеяли равномерно и многие из них попали бы в школы, в которых очень продвинутые, благодаря родителям, дети, получают дополнительное образование, ими занимаются, то они не были бы так симпатичны учителям, чувствовали бы себя людьми второго сорта. И, возможно, у них бы формировались антишкольные настроения на этом фоне. Может быть, у них потому прошкольное настроение, что они находятся в своих школах в привилегированной ситуации. Они социально привлекательнее для школы, для учителей, чем дети этнического большинства в бедных районах.
Тамара Ляленкова: Так считает сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований Санкт-Петербургского филиала ВШЭ Даниил Александров.
Сегодня мы обсуждаем проблемы и перспективы детей-мигрантов. Несмотря на актуальность этой темы, до сих пор оставались неизвестными их численность, этнический состав, уровень владения русским языком, планы на интеграцию и получение образования. На эти, и на более конкретные вопросы, например, как влияет присутствие иноязычного меньшинства на общую успеваемость и зависит ли популярность среди одноклассников от этнической принадлежности, в Санкт-Петербурге искали и нашли ответы.
Рассказывает сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований ВШЭ Даниил Александров.
Даниил Александров: М видим, что нет различий в образовательных успехах, в образовательных планах между мигрантами и местными детьми. Одинаковое число детей хочет получить высшее образование. Там есть только одно отличие. Мигранты все больше хотят идти в силовые структуры – в милицию, в юристы, прокуроры, но также хотят стать врачами. Есть идея престижной, статусной профессии.
Отношение к школе и учебе. У нас есть шкала на чувство принадлежности к школе. Нормативные представления об образовании, о том, что образование очень важно, одинаковое. Другое дело, готов ли человек вложиться, здесь мигрантов больше. Антишкольная культура типа – школа на фиг не нужна – она у них меньше популярна. Мы хотели проверить, как они себя чувствуют. Ведь они могут сразу начать говорить, что я в школе себя чувствую некомфортно. Но они этого не говорят.
Дальше у нас есть всякие статистические кудрявые модели, где мы пытаемся на индивидуальном уровне, на уровне школ, определить, что влияет на успехи. Понятно, что на индивидуальном уровне социально-экономический статус семьи, как бы его не мерили, он всегда будет все остальное выбивать. Правда, получили слабый, но очень интересный эффект, а именно – что в школах, в которых 5-10% меньшинств, там все, в том числе дети этнического большинства, учатся хуже. А там где больше 20% - все прибавляют в успеваемости. Наша гипотеза пока состоит в том, что школы, в которых 5-10%, они еще не знают, что им делать. У них такое чувство, что они тонут. И они сложили ручки по принципу – не трать, кум, силы, седай на дно. А те, у которых уже больше 20, у них есть представление, что надо заниматься этой ситуацией. Поэтому там больше школьной активности. И, соответственно, все немножечко лучше.
Было такое подозрение, что, может быть, мы получим, что этническое большинство в школах с большим процентом этнических меньшинств будет формировать антишкольные группы. Мы знаем – меньшинство настроено более положительно по отношению к школе, большинство – относительно хуже. Мы предполагали, что будет эффект поляризации в этих школах. Мы пока его не получили.
Наше исследование включало в себя вопросы – кто с кем дружит, кто с кем общается. Запишите, пожалуйста, с кем вы общаетесь больше всего и с кем общаетесь меньше. И это самая тяжелая часть исследования, потому что 7300 детей нужно всех по именам проверить и правильно записать. Если Ваня Кузькин назвал Машу Иванову, то это Маша Иванова, а не Петрова. Некоторые очень трудно проверяются. Сколько-то мы выкинули, потому что там не удается сделать совпадений. Тем не менее, у нас огромное количество таких вот сетей, и основной эффект, который известен во всем мире, что мальчики дружат с мальчиками, а девочки с девочками. Первое. Мы можем померить симпатии и антипатии. И выясняется, что дети не отличаются по популярности. Для этнического большинства во всех классах число выбранных друзей, принадлежащих к большинству-меньшинству, соответствует проценту в классе. Значит, большинство этнически слепо. Они выбирают друзей просто – какие есть, такие есть. А дети меньшинства предпочитают иметь друзей из меньшинства, причем, как показывают все наши данные, это не выбор национально-этнический, это выбор, скорее, общего жизненного мира и общего опыта.
Мои любимые истории о том, как в школе азербайджанцы дружат с армянами в 5-6 классе, а потом начинают понимать, к старшим классам, что не надо этого делать. Потому что взрослые не одобряют. Азербайджанская девочка говорит, вот, у меня такая хорошая подруга всю школу была, а сейчас у меня появился мальчик, который постарше меня, он объяснил, что дружить нужно только с азербайджанцами, а с армянами нельзя.
Еще общая такая тенденция – кто как себя называет. Потому что у нас есть вопросы не только про язык, но про самоназвание этническое. Очень много детей с международным миграционным прошлым, то есть из Азербайджана, из других стран. Они говорят, что они русские.
Дальше мы обнаруживаем такой эффект, что когда дети из Дагестана, Ингушетии, Азербайджана, Узбекистана в одной школе, то они говорят, что мы мусульмане. Когда дети из Армении, Азербайджана и Дагестана в одной школе, то они говорят – мы кавказцы. И таким образом, с какой стороны не подойди, существует повседневная идентификация. Можно сказать иноэтниченые мигранты, можно называть – заметные меньшинства. Но с точки зрения жизни самих детей – эта категория представляется наиболее осмысленной.
Итак, мы обнаруживаем, что мальчики дружат с мальчиками, девочки с девочками, мигранты дружат с мигрантами, а дальше есть позитивная ассоциация, которая в системе анализа называется гемофилия по высшему образованию, по оценкам и по антишкольным настроениям. Так вот, те, кто считает, что школа – это отстой, они вместе тусуются. Это неплохой, на самом деле, результат, потому что наши коллеги, специалисты по системам анализа, которые много занимаются в европейских школах, они нам говорили, что оставьте, по аттитюдам вообще не бывает гемофилии. Гемофилия по поведению – типа, курят вместе за забором или вместе в футбол играют. А вот так, что хорошо относятся к школе - на дружбу не влияет.
Основной результат, который мы получили – социальный класс вышибает всякую этничность. Социальный класс бьет этничность на российском материале просто влет. Жестче, чем во всех странах Европы, в которых я знаю данные.
Тамара Ляленкова: Одна из тех стран, где уже не первое десятилетие занимаются интеграцией детей-мигрантов в образовательное пространство – Германия. Я попросила руководителя проектов Общества русскоязычных родителей и педагогов "Митра" Марину Бурд поделится берлинским опытом.
Марина Бурд: В Германии работает давно сложившаяся система интеграции детей. Есть специальные классы поддержки. И в школах дети получают начальные знания немецкого языка с тем, чтобы потом их интегрировать в класс, где они смогут учиться в соответствии со своим возрастом. Это система государственная. Но к ней подключились многочисленные общественные организации страны. Например, общественные организации Красного Креста, Католической церкви, Евангелической церкви, профсоюзов и общественные организации родительские. Скажем, турецкая. Турецкие родители имеют самую старую организацию. Турецкому обществу родителей больше 20 лет. Это связно с тем, что, например, в отличие от русскоязычной общины, турецкие общины разных арабских стран очень своеобразно относятся к образованию, совершенно не так, как, например, русскоязычные родители. Поэтому в немецкой образовательной системе учителям очень сложно найти общие точки соприкосновения с семьей.
Тамара Ляленкова: Наверняка в Берлине есть школы, где большая часть учащихся – это, скажем, выходцы из Турции. И в эту школу не очень охотно или совсем неохотно идут учиться немцы, да и русские, скорей всего, тоже.
Марина Бурд: Конечно! У нас в Берлине есть школы, например, в центре, где в первом классе, в потоке, например, набирается 90 человек детей в первые класса, это где-то 4 первых класса, и там может оказаться всего 5-6 немецких детей. А остальные дети – турецкие, арабские и т. д. В этом смысле огромную работу в Берлине ведут детские сады. Потому что с начала 2000-х годов немцы поняли, что все-таки, если мы говорим о проблемах школы, то нужно начинать с детских садов, что этнические группы, для которых не характерен осознанный подход к образованию детей (турецкие, арабские семьи), где дети находятся с мамой до 5-6 лет, их нужно убеждать отдавать детей в детские сады как минимум за год до школы. Например, в Берлине, и в других федеральных землях принят закон об обязательном последнем годе в детском саду, чтобы таким образом ребенка научить немецкому языку.
Потом, во всех федеральных землях Германии введен обязательный тест по немецкому языку (в разных землях по-разному) в возрасте от 4,5-5 лет. Если даже ребенок не ходит в детский сад, семьи приглашаются для тестов в близлежащие детские сады. Дети обязаны пройти этот тест. И если выявлены недостатки в знании немецкого языка, в недостаточном знании немецкого языка, то эти семьи убеждают в том, что они должны посещать занятия немецким языком. Это все бесплатно. И последний год в детском саду практически во всех федеральных землях Германии тоже бесплатный.
Таким образом готовят детей для поступления в школу. Правда, сейчас нет интенсивного потока миграции в страну извне. Но те дети, которые рождаются в семьях мигрантов, где не говорят на немецком языке, у них проблема сохраняется. И таким детям школы обязаны организовывать дополнительные занятия по немецкому языку. Есть даже учебники, специально разработанные для них – немецкий как второй язык.
Тамара Ляленкова: Марина, ведь, наверное, можно сейчас судить, потому что времени прошло достаточно, насколько успешны мигранты после завершения образования?
Марина Бурд: Как в любой диаспоре есть и позитивные примеры, и негативные. Но сейчас очень много представителей турецкой диаспоры присутствует в политической элите Германии. Например, последние выборы в Берлине в сентябре этого года. Меня приятно поразило количество турецких кандидатов в коммунальные органы Берлина. Очень много адвокатов, врачей, много работают в банках, есть учителя. Нельзя сказать, что политика интеграции в немецкое общество провалилась или социально неуспешна. Наблюдается другая интересная тенденция – очень много молодых людей, получивших блестящее образование в Германии, возвращаются в Турцию, занимают там превосходные места, делают блестящие, головокружительные карьеры и становятся своеобразным культурно-экономическим мостом между двумя странами.
Тамара Ляленкова: Рассказывала руководитель проектов берлинского общества русскоязычных родителей и педагогов "Митра" Марина Бурд.
Разговор о школьниках-мигрантах мы продолжаем с сотрудником Центра адаптации и обучения детей беженцев комитета "Гражданское содействие" Светланой Никитиной.
Светлана Никитина: Центр возник в 1996 году, когда были беженцы из Чечни, которых в московские школы не принимали. Несмотря на то, что по всем официальным документам, Конвенции ООН, по которой Россия подписывала своей документ об образовании России и который утверждает, что каждый ребенок имеет право на образование, не только на начальное, но и на полное общее, 5 лет были проблемы с московскими школами, которые отказывались учить этих детей. Даже если потом им и разрешали ходить в школу, то у них были пропущены 2-3 класса. Они не понимали, что происходит, не говорили как следует по-русски. У нас были 17-18-летние дети, которые учились всего 2-3 класса, которые с трудом читали, с трудом считали таблицу умножения. Потому что даже при наличии формальной возможности ходить в школу, многие ребята сидели с детьми, потому что у родителей крайне тяжелое положение. 4-5 братьев. Девочки с 11-12 лет довольно часто были вынуждены следить за младшими, а не учиться. А потом оказывается, что если нет школы, то непонятно, что делать дальше.
Тамара Ляленкова: В основном, что требуется этим детям? С какими проблемами они приходят? Какой возраст?
Светлана Никитина: Это люди, которые переехали, у которых большие сложности с адаптацией, с русским языком. Я бы сказала, что здесь критерий такой. Это Таджикистан, Киргизия. Изначально были чеченские дети. У нас в прошлом году был мальчик из Гвинее. То есть очень по-разному. Сейчас преимущественно Таджикистан, Киргизия, Узбекистан, Афганистан и чеченские дети, которые до сих пор учатся в этом центре.
Основные проблемы, если по школьным предметам и по знаниям, то главное – это русский, математика, английский. Кроме того, у нас есть психологи и социальные работники – и это второе большое направление, потому что в большинстве случаев сложности не только со знанием и уровнем, а с тем, как они живут, как выстраиваются отношения с их одноклассниками, с их учителями. Я не говорю, что это всегда и у всех неблагополучно, но мы встречаемся с проявлениями ксенофобии и ненависти к ним. С другой стороны, очень благополучные дети, которых хорошо принимают в школе, у которых более или менее все слава Богу дома благополучно, им тоже не просто.
Когда ты живешь в традиционной семье с очень четкими представлениями о том, что должна делать девушка, что должен делать мужчина, что должен делать маленький мужчины, и ты приходишь в мир, где живут твои одноклассники, которые к тебе хорошо относятся, но которые другие, совершенно другие. И даже если они готовы с тобой дружить, играть, тебя слушать, то все равно ты оказываешься чужим. Особенно остро это в подростковом возрасте, когда большинство конфликтных ситуацией и возникает.
Бывает и так, что звонят родители и говорят – моему ребенку очень сильно занижают оценки в школе. Здесь случай спорный. Это не всегда можно расценивать как проявление ненависти именно к ребенку, который приехал откуда-то.
Тамара Ляленкова: Как правило, эти дети из какого социального слоя?
Светлана Никитина: Обычно это не обеспеченные семьи. Я не могу сказать, что все они находятся за порогом бедности, но у нас есть сейчас некоторые ученики, которые не ходят в центр просто потому, что у них проблемы с квартирами, регистрацией. Хозяева квартир, которые сдают им эти комнаты, могут выгнать их посреди ночи на улицу, потому что прав у них никаких нет. Они думают, что никто их защищать не будет. Но есть люди более-менее обеспеченные, которые снимают комнату, родители работают. Бывает, что у ребенка есть даже компьютер. Но это скорее исключение. Обычно это 4-5 детей – либо одинокая мама, либо семья, где не все живут в России.
Изначально центр, конечно, был направлен не только на то, чтобы их учить, а на то, чтобы организовать детям новогодний праздник, подарить хоть какие-то подарки. У нас во все дни занятий есть чаепития с бутербродами, с плавленым сыром или с чем-нибудь сладким. Понятно, что сейчас это такая объединяющая функция, а когда-то было актуально просто накормить детей, которые приезжают из школы после занятий.
Тамара Ляленкова: Кого чаще к вам родители приводят: мальчиков или девочек? Потому что мы понимаем, что эта среда не всегда светская и, возможно, там есть какие-то свои приоритеты.
Светлана Никитина: Я бы сказала, что примерно одинаково – мальчиков чуть больше, но не настолько, чтобы можно было сказать, что большая часть – это мальчики. Если приводят братьев, то потом приводят и сестер.
Тамара Ляленкова: То есть родители нацелены на то, чтобы дети вписались в среду и остались в ней? Они думают о том, чтобы остаться, а не вернуться?
Светлана Никитина: Я полагаю, что большая часть и детей, и родителей не хотят возвращаться. Иногда они на год возвращаются, а потом приезжают обратно, снова приходят в центр. Здесь разная ситуация. Но большая часть – 2-3 года назад приехали, собираются здесь оставаться, по крайней мере, в перспективе ближайших лет.
Тамара Ляленкова: Есть такое мнение, что дети, которые специально изучают русский язык, потом лучше владеют русским языком, что носители, и хранителями русского языка станут такие вот приезжие мигранты.
Светлана Никитина: Я могу сказать, что у детей-носителей огромное количество таких же примерно проблем: не согласуют, также меняют буквы. Понятно, что здесь это корректируется на другом уровне, а не как русский как иностранный, но все равно. У меня в группе трое с русским неродным и 3-4 детей, для которых русский родной, основной, единственный, но которые пишут и настолько плохо усваивают информацию, у них таких проблемы, что если бы не знать, для кого русский неродной, не всякий бы специалист мог бы узнать, что существенно. А в целом примерно одинаково. В школе эти дети "ш-щ" меняют, "и-ы", этому, преподаватель русского, в общем-то, научить не может. Потому что здесь надо владеть специальными методиками, делать аудирование, что на занятиях по русскому как родному просто невозможно. И грамматика у наших детей летит, про орфографию и пунктуацию школьную я и не говорю. Но эти дети имеют в школах 4-5. Мне очень интересно, как это происходит, я не представляю. Я в школе русский не веду, но по объективным причинам это точно не 4-5. В школе, конечно, какой-то процент прибавляется за счет старательности, выполнения домашних заданий, присутствия работе на уроке. Но, в общем, то, как преподается там русский – это довольно странно.
В принципе, в классе, где 25-30 человек, невозможно с 2-3 работать по совершенно другому направлению. Это другой предмет, другая специальность. Иногда это в не очень адекватных случаях может вызывать раздражение. Потому что если ребенок систематически отстает просто потому, что он не понимает русского, учитывая, что в начальной школе один учитель ведет все предметы. У нас есть случай – мальчик и девочка. Они очень себя некомфортно чувствуют, очень зажаты и при этом с большими пробелами в знаниях. Сейчас учатся в 3 классе. Учительница на каждом собрании говорит их родителям при всех о том, какие отсталые дети. Соответственно, это обостряет отношения с одноклассниками. Конечно, дети, которые отстают систематически, и родители не понимают эту проблему, могут вызывать раздражение у преподавателей, что, конечно, исключительно некомпетентно и т. д. Но, с другой стороны, здесь мотивация понятна.
Тамара Ляленкова: Светлана, что вы скажете (я понимаю, что это не ваш предмет, но - тем не менее) про математику. Почему проблема с математикой? Там вроде все более-менее понятно.
Светлана Никитина: Чтобы дети знали математику, надо чтобы им систематически ее давали. Если ребенок в первом классе научился складывать, потом пропустил год, потом пришел, поучил таблицу умножения, а потом – бац! – пришел в старшую школу, а там геометрия, то у него в голове нет этой системы. Должна быть работа систематическая, когда ребенок понимает каждый год, что происходит у него в школе. Если он пропускает, либо если он приходит и не понимает, как говорят по-русски, то здесь все понятно. Потому что если он один год не понял, то дальше шансов восстановить самостоятельно и за счет учителя нет.
Тамара Ляленкова: А провалы эти случаются в связи с чем?
Светлана Никитина: Иногда семьи переезжают, и полгода дети не учатся, а потом приходят. Раньше была ситуация, когда московские школы не принимали 3-4 года, но это совсем уже катастрофа. Но и сейчас есть случаи, когда не принимает школа. В 1996 году московские школы перестали принимать по внутреннему ведомственному распоряжению, которого никто и никогда не видел. В 2001 году при помощи как раз Комитета гражданского содействия и Генеральной прокуратуры оспорили это решение в Московской прокуратуре, и детей начали принимать. Но в 90-е и в начале 2000-х все было несколько лучше, потому что не было проблем с медициной. Детей можно было по просьбе комитета прикрепить к детской поликлинике. Сейчас формально их берут в школу – конечно, приходите, но требуют медицинские документы. А поликлиники отказываются их прикреплять бесплатно и предлагают пройти все прививки и обследования за деньги. Для большинства родителей, которые привозят детей в наш центр, это просто невозможно.
Это происходит с сентября прошлого года. Потому что формально по Конвенции ООН, которую подписывала Россия, мы обязаны давать детям начальное образование. В этом плане Россия дает даже больше, и максимальную медицинскую поддержку детям и беременным женщинам. Но в нашем случае получается, что это не максимальная поддержка, а только если забирает "скорая помощь". Формально школы не отказываются, но, действительно, без справок ребенка брать страшно. Здесь логика школы понятна. То есть, никаких формальных препятствий нет, но на практике оказывается, что многие дети не могут пойти в школу.
Даже со сдачей ЕГЭ. У тех, у кого не было паспортов, были проблемы. Потому что школа довольно часто говорит, что если нет паспорта, то нет ЕГЭ, если нет ЕГЭ, то нет аттестата. Про университет я уже вообще молчу, хотя наш комитет обращался в Министерство образования. И Министерство образования подтвердило, что право на аттестат, если они доучились, имеют все ученики. Да, есть официальные возможности, но пути практического достижения, к сожалению, не отработаны.
Тамара Ляленкова: Это было мнение сотрудника Центра адаптации и обучения детей беженцев Светланы Никитиной.
Итак, если, с одной стороны, проблемы школьников-мигрантов сильно преувеличены и этническая принадлежность напрямую не влияет ни на успеваемость, ни на уровень популярности в среде одноклассников, то некоторые из приезжих ребят в эту среду просто не могут попасть.
НОВОСТИ ОБРАЗОВАНИЯ
Региональные:
На факультете психологии Казанского федерального университета в учебный план кафедры кризисной и экстремальной психологии включена новая дисциплина –пенитенциарная психология. Практические занятия будут проходить на базе психологических лабораторий исправительных учреждений.
В четырех школах Читы появилась новая должность – уполномоченный по правам ребенка. Омбудсмены будут наряду с родителями, учителями и социальными работниками защищать детей от социальной несправедливости. На эту должность назначены социальные педагоги.
В Приморье пройдет Всероссийская студенческая олимпиада по управлению качеством. Цель мероприятия – повышение качества подготовки квалифицированных специалистов и интереса студентов к учебной деятельности и будущей профессии. В Олимпиаде примут участие студенты из Владивостока, Москвы, Томска, Новосибирска, Новокузнецка, Хабаровска, Комсомольска-на-Амуре, Улан-Удэ и Татарстана.
Кампус Санкт-Петербургского государственного университета может быть построен на Новоадмиралтейском острове, который освободится после перебазирования Адмиралтейских верфей. В рамках проекта планируется возведение учебных корпусов, малоэтажной жилой застройки, объектов спорта и культуры (бассейн, футбольное поле, яхт-клуб), а также музеев судостроения и флота России.
Московский государственный университет подписал соглашение со Следственным комитетом о начале подготовки с 2012 года уникальных специалистов - финансовых следователей. Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин выразил готовность прочесть вступительные лекции для абитуриентов.
Федеральные:
Правительство планирует в течение ближайших 10 лет потратить около $5 млрд. на обучение 100 тыс. россиян в лучших зарубежных университетах. Изначально планировалось, что студенты будут самостоятельно получать кредиты в западных банках под гарантии российского правительства, однако сейчас эта идея признана неудачной. Поэтому предполагается, что после обучения за рубежом молодые россияне должны будут отработать несколько лет в научных и образовательных центрах РФ, на государственной службе, в компаниях с госучастием, или вернуть затраченные на их обучение средства.
17 ноября члены комитета Государственной Думы по науке и наукоемким технологиям презентовали "горячую линию" для жалоб на факты коррупции в сфере высшего образования. Сообщения о фактах вымогательства взяток в вузах студенты смогут также оставлять на портале Zastupnik.org.
Со следующего года фонд вузовских стипендий будет увеличен на 20%. Об этом сообщил вице-премьер Дмитрий Козак. При этом студенты двух ведущих российских вузов – Московского и Петербургского государственных университетов получат преимущество – их стипендии повысят на 40%. По словам вице-премьера, таким образом правительство подчеркивает значимость этих учебных заведений для страны.
Одаренные дети получили возможность поступать в вуз с 14 лет. Механизм разработан Министерством образования и науки. Используя систему специальных тестов, высшие учебные заведения смогут отбирать талантливых школьников. Прошедшие отбор подростки будут продолжать учиться в свой школе и дополнительно посещать школу при вузе.
Педагоги и врачи не попали в список из 93 приоритетных профессий, утвержденный правительством РФ. Представители некоторых профессий, обучающиеся в системе начального и среднего профессионального образования, теперь смогут получать президентские и правительственные стипендии — от 2 до 14 тысяч руб. в месяц. Субсидии предназначаются исключительно для технических специалистов
Зарубежные:
Основатель самой популярной в мире социальной сети Facebook Марк Цукерберг впервые после своего отчисления в 2004 году приехал в Гарвард, чтобы встретиться со студентами. Визит в альма-матер самый молодой миллиардер нанес после посещения Массачусетского технологического института - признанного центра IT-инноваций. Одна из возможных причин визита – поиск талантливых сотрудников для работы в Facebook. Число пользователей социальной сети превышает 800 миллионов.
Планы правительства федеральной земли Саксония к 2020 году сократить 1000 рабочих мест в вузах вызвали массовую акцию протеста студентов и преподавателей. Молодые люди требуют повышения годовых трат на образование каждого учащегося. По мнению демонстрантов, при общем росте числа абитуриентов ухудшается качество преподавания в вузах. Так, например, в Лейпцигском университете на одного преподавателя приходится 170 студентов, хотя соотношение должно быть 1:50.
Итальянские студенты встретили массовыми забастовками экономическую программу нового премьер-министра Марио Монти. Десятки тысяч студентов в 60-ти городах Италии устроили массовые забастовки, требуя внимания к проблемам молодежи, а так же отмены сокращения расходов на образование, введенного правительством Сильвио Берлускони.
В каком возрасте происходит национальная самоидентификация? И какое место в школьной жизни занимают дети-мигранты? Об этом мы сегодня говорим: с заведующим научно-учебной лабораторией "Социология образования и науки" Даниилом Александровым, сотрудником Центра адаптации и обучения детей беженцев Светланой Никитиной, директором Центра психологического сопровождения образования "Точка пси" Мариной Битяновой и руководителем проектов берлинского общества русскоязычных родителей и педагогов "Митра" Мариной Бурд.
Надо заметить, что тема эта не столько сложная, сколько закрытая, поскольку, во-первых, образовательная система сама по себе герметична, во-вторых, реакция чиновников такова, что лучше возникающие проблемы не озвучивать.
Едва ли не единственное в России масштабное исследование на эту тему удалось сделать научно-учебной лаборатории социологии образования и науки Высшей школы экономики. Начиная с 2008 года, лабораторией проводились опросы в старших классах школ Петербурга и Московской области, а также интервью с учителями, администрацией школ, родителями-мигрантами и школьниками. Только в Петербурге было опрошено 419 классов (параллели 8, 9, 10) и собрано 7300 анкет. Результаты исследования представил ведущий научный сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований Санкт-Петербургского филиала ВШЭ
Даниил Александров.
Даниил Александров: Мы, для того чтобы анализировать, конструируем искусственную категорию, которую называем – заметные меньшинства. Это те, кого учителя, например, определяют как мигрантов. Если вы спросите учителя, можно ли поговорить с мигрантами в классе, то они вас подведут обязательно к мальчику из Дагестана, к девочке из Кабардино-Балкарии и мальчику из Узбекистана, независимо от того – граждане, не граждане, откуда, когда приехали и т. д.
У нас большой многолетний проект, и начинали мы его с интервью. Потом провели пилотный опрос. И вначале, когда только начинали исследование, я полагал, что мы найдем различия между этническими группами с точки зрения их адаптации и интеграции в школе и образовательных притязаний. Были всякие идеи, я даже говорить о них не буду, потому что сейчас стыдно вспоминать, из каких стран какие дети должны быть лучше. В частности, было представление о том, что они оттуда, где лучше преподают русский язык до сих пор.
В пилотном опросе, в котором участвовали 22 школы, мы не получили внятных результатов. Провели опрос в 104 школах, примерно 7300 анкет, и убедились, что все наши этнические стереотипы развеялись как дым. Хочу отметить, что начали мы опрос с Подмосковья.
У нас есть огромное количество интервью, мы только что закончили исследование для Красного Креста, посвященное судьбе неграждан РФ в Петербурге. А в Московской области мы рассматривали шесть поселений. Мы видим, что школ, в которых почти нет мигрантов, в Московской области меньше, чем в Питере.
Важная особенность Питера – чем меньше школа, тем больше в ней иноэтничных детей мигрантов. В Московской области это не так. Это стало одним из самых интересных наших наблюдений. Скажу о дифференциации школ, которую мы видим в Петербурге. Ни для кого не секрет, что, чем больше размер школы, тем больше родителей с высшим образованием, чем более высокий статус родителей по школе, тем выше средняя оценка.
Дифференциация школ показывает, что идет сильный "сортинг" между школами. Одни школы становятся успешными и достигают уровня гимназии, укрупняются. А другие уменьшаются, и в них приходят дети мигрантов. Нет концентрации каких-то школ в определенном районе. Скорее, по нашим данным, вырисовывается картина, что город разделен на локальные образовательные рынки. Есть в центре школы, несколько великих школ, которые обслуживают талантливых физико-математических детей, есть одна грузинская, одна азербайджанская, одна армянская, которые обслуживают все азербайджанское, армянское и грузинское население города Питера. А остальные школы концентрируют мигрантов по локальным районным рынкам, они работают не по официальным административным районам, а по доступности просто.
В этом смысле, если посмотреть Невский район, он разделен Невой. Район административный находится на двух берегах Невы, и мы понимаем, что от этого он распадается на две образовательные системы. Поскольку в Питере очень трудно собирать данные, все прячутся и говорят, что ничего не знают, ведать ничего не ведают, все школы в городе Питере одинаковые и прекрасные. Вы только нас не изучайте, потому что, не дай Бог, обнаружится что-то не так. В Московской области все готовы с нами сотрудничать, поэтому у нас даже есть данные о числе детей в разных классах с неродным русским языком. Это прекрасный результат. Мы видим, что в младших классах число таких детей больше, но не так существенно. Обратите внимание, что реальное падение возникает после 9 класса, потому что они уходят в колледжи. Но у нас недобор гимназий, потому что гимназий очень мало. Меня всегда спрашивают, что у вас происходит в Петербурге, почему нет евреев, да и разные другие группы недопредставлены, как недопредставлены мигранты второго поколения - очевидным образом.
Потом что потомственные питерские армяне и грузины, по моим представлениям, учатся в престижных гимназиях, а не в так называемых армянских и грузинских школах. У них дети ходят в воскресную школу при соответствующей церкви. Школа, которая у нас называется азербайджанской, она даже не с этническим компонентом. Просто так система сложилась когда-то. После этого туда еще стали направлять детей из армянской школы. Правда, более выраженный этнический компонент в грузинской школе, но ее трудно исследовать, потому что она была очень маленькой и ее слили с русской. Поэтому это единственная школа, в которой мы обнаружили чудовищную этническую сегрегацию, а потом обнаружили, что этническая сегрегация здесь не причем, а просто взяли и слили. И там простой эффект слияния школ.
Школы дифференцируются на другом основании. А основание простое. Как сказал один из директоров, мы всегда были школой для мигрантов, только раньше они назывались лимитчики. Можно собрать истории школ и разобраться с тем, как это происходило, почему одна школа стала с углубленным изучением английского языка в 1963 году, а другая осталась рабочей школой. И теперь она является школой для мигрантов, а первая – английская престижная школа или гимназия.
Тамара Ляленкова: Действительно, несмотря на общие федеральные стандарты, каждая школа развивается по-своему. Большое значение имеет личность директора и район. И все же везде присутствует одна константа – особенности подросткового возраста. Об этом я попросила рассказать директора Центра психологического сопровождения образования "Точка пси" Марину Битянову.
- Насколько хорошо вписываются дети мигрантов в российскую школу? И должны ли они туда комфортно вписываться, или все-таки какие-то психологические сложности на этом этапе неизбежны, просто о них надо знать?
Марина Битянова: Да, я думаю, что они абсолютно неизбежны. Тут даже, может быть, не так важно откуда мигрант, насколько далек он от нас по этническим признакам. В любом случае, ребенок, который приезжает из другого города, из другой страны, из другой культуры, некоторое время находится в положении отчуждения. Честно скажу, у меня нет ощущения, что в наших школах уж так силен национализм. Именно в школах.
Проблема инаковости, проблема отторжения тех, кто не похож, существовала всегда в подростковом возрасте. Если не было выраженных этнических признаков, то могло быть по интеллектуальным способностям, по особенностям характера и т. д. Общая тенденция против кого-то дружить, кого-то как-то выделять в негативном плане, мне кажется, она сильнее, чем то, что связано с мигрантами именно.
Тамара Ляленкова: То есть это такая характерная особенность именно этого периода?
Марина Битянова: Этого возраста. Любой новенький, который приходит в класс, неважно, насколько он выделяется по этническому признаку, он проходит этот этап вытеснения, когда чувствует себя очень неуютно и некомфортно.
Тамара Ляленкова: Однако взрослыми и учителями достаточно часто это воспринимается именно как проявление шовинизма, национализма, потому что определения, которое дети дают, они из этой сферы. С другой стороны, насколько оскорбительнее преследование по этническому признаку? Потому что одно дело, когда тебя упрекают в том, что у тебя нет мозгов, кривые ноги, и другое дело, когда тебя упрекают в национальной принадлежности.
Марина Битянова: Я думаю, что здесь очень сильно зависит от той культуры, из которой ребенок приехал, от семейных традиций. Потому что, скажем, для народов севера это уже практически не оскорбление. Они настолько стесняются собственной национальности, многие малые народа севера, что воспринимают практически как должное, что их по этому признаку могут унижать. А, скажем, среди восточных народов, наверное, есть достаточно много, для которых это важно и, действительно, оскорбительно. Хотя все-таки для очень многих детей оскорбление… Вообще, они, наверное, вряд ли сильно так дифференцируют – по национальному признаку или как человека. Для девочки какие-нибудь "кривые ноги" могут быть значительно более серьезным мотивом оскорбления, чем этнический момент.
Тамара Ляленкова: Значительная часть детей-мигрантов, наверное, все-таки из мусульманских семей. А там есть почитание взрослых, прилежание, уважение к учителю.
Марина Битянова: С другой стороны, мой опыт показывает, я, правда, в основном сталкивалась с этим в частных школах, там более специфический контингент, что московские учителя-женщины испытывают очень большие трудности в общении с мальчиками из мусульманских семей. Потому что мальчики ни в грош не ставят учительницу. Очень большие проблемы, потому что, например, одну маму пригласить практически невозможно. Она ничего не решает. Папа соглашается разговаривать только с директором. Пусть она и женщина, но имеет такой статус, что он себе может это позволить.
Тамара Ляленкова: Марина, а вы не наблюдали, в каком возрасте начинается национальная самоидентификация?
Марина Битянова: Это по-разному у разных народов. В еврейских семьях эта тема традиционно рано начинает звучать. В некоторых странах это культивируется на уровне некоторой социальной политики, как в Америке, например – гражданство. А вот, мне кажется, у наших детей, условно русских, этническое самосознание у многих вообще не просыпается. Тут очень многое зависит от значимости этого фактора в жизни народа. Для нашего народа, условно русского, это никогда не было значимым.
Тамара Ляленкова: Это была директор Центра психологического сопровождения образования "Точка пси" Марина Битянова.
Мы возвращаемся к результатам исследования, которое провела Лаборатории сравнительных социальных исследований Санкт-Петербургского филиала ВШЭ. Вот небольшая цитата:
"…стало очевидно, что детей-мигрантов в Петербурге значительно меньше, чем об этом принято говорить – к "заметным меньшинствам" относятся всего около 7% школьников. Среди них азербайджанцы составляют одну пятую часть, армяне – одну шестую, представителей остальных этнических групп еще меньше".
Даниил Александров: От миграции эффект очень интересный. Можно посмотреть, как оценки зависят от того, родился человек в Петербурге, приехал и когда. Выясняется, что те, кто приехали до 7 лет, они и у этнического меньшинства учатся лучше, чем дети, которые родились здесь – прошу внимание! – это показывают малочисленные школы в рабочих районах. И мы предполагаем, что здесь есть эффект позитивной селекции миграционной.
А вот в эффекте, когда старше 7 лет, мы видим существенную разницу. Этническое большинство так и остается примерно на том же уровне, а для этнических меньшинств переезд в возрасте 11-14 лет оказывается очень существенным, с точки зрения образовательных успехов и всего прочего. Им труднее освоить русский язык, чем если бы они приехали в 5. В этом смысле нет никакого открытия. Мы все знаем, что дети в 5 лет хорошо учат иностранные языки, а в 14 трудно.
Нужно понимать, что существует реальная сложная группа – это дети, которые приехали в подростковом возрасте. И надо на них концентрировать свою помощь и дополнительные занятия. Потому что у нас сейчас как бы нет никаких критериев. У нас в школе могут быть все дети-мигранты, которые приехали в возрасте 1 год, и они говорят по-русски лучше, чем некоторые дети большинства в этой же школе, потому что они более начитаны, но у нас все равно будет идея, что мы должны с ними что-то делать, потому что у нас такая программа, в которой сказано, что если в школе много детей этой национальности, то тогда нужны курсы русского языка. Это важно. И для этого нужен правильный учет. Мы должны знать, в каком возрасте приехали и соответственно средства распределять. Надо резко усилить внеклассную компоненту школьной жизни.
Последнее интервью необычно меня радует в этом отношении. Там ребенка спрашивают – он приехал недавно, был ли пропуск в школьных занятиях? Он говорит – был, вообще, не хотел в школу ходить, но хотел в футбол играть, пошел. Для него привлекательна вот эта жизнь. Они все хотят заниматься спортом. У них гораздо популярнее здоровый образ жизни. Они меньше курят, этнические меньшинства, меньше пьют, больше занимаются спортом. Учителя это прекрасно знают. И в тех же интервью говорят нам – конечно, они хорошо учатся, если что – тренеру скажу. Это и средство интеграции, и развитие толерантности, и ресурс управления детьми. Я многие бы программы толерантности направлял во внеклассную деятельность, внешкольную, нежели чем через школу.
Важно отметить дальше, как выглядят мигранты как ученики. Мигранты как ученики выглядят очень хорошо, в том числе и те, которые приехали в 14 лет. Они нравятся учителям. Наши учителя, даже если они демонстрируют ксенофобию по другим поводам, любят иноэтничных детей мигрантов, потому что они хорошие ученики. Это очень простая и понятная вещь. Учителя любят учить детей, которые хотят учиться, чьи родители всерьез относятся к учебе, здесь они видят плоды своего труда. Если вложиться в ребенка, и родители помогают, то ребенок учится лучше, лучше и лучше. Поэтому они просто хором все, кого не спроси, говорят, что в Московской ли области, Ленинградской области, либо в Петербурге, дети-мигранты – это замечательные ученики, они такие аккуратные, внимательные. Там очень хорошо видна некая гиперкоррекция. Мы просим интервьюеров наших помечать всякие детали. Например, в анкете пометка – мальчик с трудом говорит по-русски, но очень аккуратно одет – черный костюм, белая рубашка, черный галстук. Очень старается, правильно выглядит. Такая гиперкоррекция поведения, ее, конечно, учителя ценят.
Мы предполагаем, что дети-мигранты, когда попадают в не очень успешные школы, в которых много детей из трудных семей, где родители не очень заботятся, это только в первый момент кажется, что это плохо, этническая сегрегация. На самом деле, может быть, это хорошо. Я не буду ударяться в социальную психологию, но есть такой эффект большой рыбки в маленьком пруду. А если на пальцах объяснять, то если бы их рассеяли равномерно и многие из них попали бы в школы, в которых очень продвинутые, благодаря родителям, дети, получают дополнительное образование, ими занимаются, то они не были бы так симпатичны учителям, чувствовали бы себя людьми второго сорта. И, возможно, у них бы формировались антишкольные настроения на этом фоне. Может быть, у них потому прошкольное настроение, что они находятся в своих школах в привилегированной ситуации. Они социально привлекательнее для школы, для учителей, чем дети этнического большинства в бедных районах.
Тамара Ляленкова: Так считает сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований Санкт-Петербургского филиала ВШЭ Даниил Александров.
Сегодня мы обсуждаем проблемы и перспективы детей-мигрантов. Несмотря на актуальность этой темы, до сих пор оставались неизвестными их численность, этнический состав, уровень владения русским языком, планы на интеграцию и получение образования. На эти, и на более конкретные вопросы, например, как влияет присутствие иноязычного меньшинства на общую успеваемость и зависит ли популярность среди одноклассников от этнической принадлежности, в Санкт-Петербурге искали и нашли ответы.
Рассказывает сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований ВШЭ Даниил Александров.
Даниил Александров: М видим, что нет различий в образовательных успехах, в образовательных планах между мигрантами и местными детьми. Одинаковое число детей хочет получить высшее образование. Там есть только одно отличие. Мигранты все больше хотят идти в силовые структуры – в милицию, в юристы, прокуроры, но также хотят стать врачами. Есть идея престижной, статусной профессии.
Отношение к школе и учебе. У нас есть шкала на чувство принадлежности к школе. Нормативные представления об образовании, о том, что образование очень важно, одинаковое. Другое дело, готов ли человек вложиться, здесь мигрантов больше. Антишкольная культура типа – школа на фиг не нужна – она у них меньше популярна. Мы хотели проверить, как они себя чувствуют. Ведь они могут сразу начать говорить, что я в школе себя чувствую некомфортно. Но они этого не говорят.
Дальше у нас есть всякие статистические кудрявые модели, где мы пытаемся на индивидуальном уровне, на уровне школ, определить, что влияет на успехи. Понятно, что на индивидуальном уровне социально-экономический статус семьи, как бы его не мерили, он всегда будет все остальное выбивать. Правда, получили слабый, но очень интересный эффект, а именно – что в школах, в которых 5-10% меньшинств, там все, в том числе дети этнического большинства, учатся хуже. А там где больше 20% - все прибавляют в успеваемости. Наша гипотеза пока состоит в том, что школы, в которых 5-10%, они еще не знают, что им делать. У них такое чувство, что они тонут. И они сложили ручки по принципу – не трать, кум, силы, седай на дно. А те, у которых уже больше 20, у них есть представление, что надо заниматься этой ситуацией. Поэтому там больше школьной активности. И, соответственно, все немножечко лучше.
Было такое подозрение, что, может быть, мы получим, что этническое большинство в школах с большим процентом этнических меньшинств будет формировать антишкольные группы. Мы знаем – меньшинство настроено более положительно по отношению к школе, большинство – относительно хуже. Мы предполагали, что будет эффект поляризации в этих школах. Мы пока его не получили.
Наше исследование включало в себя вопросы – кто с кем дружит, кто с кем общается. Запишите, пожалуйста, с кем вы общаетесь больше всего и с кем общаетесь меньше. И это самая тяжелая часть исследования, потому что 7300 детей нужно всех по именам проверить и правильно записать. Если Ваня Кузькин назвал Машу Иванову, то это Маша Иванова, а не Петрова. Некоторые очень трудно проверяются. Сколько-то мы выкинули, потому что там не удается сделать совпадений. Тем не менее, у нас огромное количество таких вот сетей, и основной эффект, который известен во всем мире, что мальчики дружат с мальчиками, а девочки с девочками. Первое. Мы можем померить симпатии и антипатии. И выясняется, что дети не отличаются по популярности. Для этнического большинства во всех классах число выбранных друзей, принадлежащих к большинству-меньшинству, соответствует проценту в классе. Значит, большинство этнически слепо. Они выбирают друзей просто – какие есть, такие есть. А дети меньшинства предпочитают иметь друзей из меньшинства, причем, как показывают все наши данные, это не выбор национально-этнический, это выбор, скорее, общего жизненного мира и общего опыта.
Мои любимые истории о том, как в школе азербайджанцы дружат с армянами в 5-6 классе, а потом начинают понимать, к старшим классам, что не надо этого делать. Потому что взрослые не одобряют. Азербайджанская девочка говорит, вот, у меня такая хорошая подруга всю школу была, а сейчас у меня появился мальчик, который постарше меня, он объяснил, что дружить нужно только с азербайджанцами, а с армянами нельзя.
Еще общая такая тенденция – кто как себя называет. Потому что у нас есть вопросы не только про язык, но про самоназвание этническое. Очень много детей с международным миграционным прошлым, то есть из Азербайджана, из других стран. Они говорят, что они русские.
Дальше мы обнаруживаем такой эффект, что когда дети из Дагестана, Ингушетии, Азербайджана, Узбекистана в одной школе, то они говорят, что мы мусульмане. Когда дети из Армении, Азербайджана и Дагестана в одной школе, то они говорят – мы кавказцы. И таким образом, с какой стороны не подойди, существует повседневная идентификация. Можно сказать иноэтниченые мигранты, можно называть – заметные меньшинства. Но с точки зрения жизни самих детей – эта категория представляется наиболее осмысленной.
Итак, мы обнаруживаем, что мальчики дружат с мальчиками, девочки с девочками, мигранты дружат с мигрантами, а дальше есть позитивная ассоциация, которая в системе анализа называется гемофилия по высшему образованию, по оценкам и по антишкольным настроениям. Так вот, те, кто считает, что школа – это отстой, они вместе тусуются. Это неплохой, на самом деле, результат, потому что наши коллеги, специалисты по системам анализа, которые много занимаются в европейских школах, они нам говорили, что оставьте, по аттитюдам вообще не бывает гемофилии. Гемофилия по поведению – типа, курят вместе за забором или вместе в футбол играют. А вот так, что хорошо относятся к школе - на дружбу не влияет.
Основной результат, который мы получили – социальный класс вышибает всякую этничность. Социальный класс бьет этничность на российском материале просто влет. Жестче, чем во всех странах Европы, в которых я знаю данные.
Тамара Ляленкова: Одна из тех стран, где уже не первое десятилетие занимаются интеграцией детей-мигрантов в образовательное пространство – Германия. Я попросила руководителя проектов Общества русскоязычных родителей и педагогов "Митра" Марину Бурд поделится берлинским опытом.
Марина Бурд: В Германии работает давно сложившаяся система интеграции детей. Есть специальные классы поддержки. И в школах дети получают начальные знания немецкого языка с тем, чтобы потом их интегрировать в класс, где они смогут учиться в соответствии со своим возрастом. Это система государственная. Но к ней подключились многочисленные общественные организации страны. Например, общественные организации Красного Креста, Католической церкви, Евангелической церкви, профсоюзов и общественные организации родительские. Скажем, турецкая. Турецкие родители имеют самую старую организацию. Турецкому обществу родителей больше 20 лет. Это связно с тем, что, например, в отличие от русскоязычной общины, турецкие общины разных арабских стран очень своеобразно относятся к образованию, совершенно не так, как, например, русскоязычные родители. Поэтому в немецкой образовательной системе учителям очень сложно найти общие точки соприкосновения с семьей.
Тамара Ляленкова: Наверняка в Берлине есть школы, где большая часть учащихся – это, скажем, выходцы из Турции. И в эту школу не очень охотно или совсем неохотно идут учиться немцы, да и русские, скорей всего, тоже.
Марина Бурд: Конечно! У нас в Берлине есть школы, например, в центре, где в первом классе, в потоке, например, набирается 90 человек детей в первые класса, это где-то 4 первых класса, и там может оказаться всего 5-6 немецких детей. А остальные дети – турецкие, арабские и т. д. В этом смысле огромную работу в Берлине ведут детские сады. Потому что с начала 2000-х годов немцы поняли, что все-таки, если мы говорим о проблемах школы, то нужно начинать с детских садов, что этнические группы, для которых не характерен осознанный подход к образованию детей (турецкие, арабские семьи), где дети находятся с мамой до 5-6 лет, их нужно убеждать отдавать детей в детские сады как минимум за год до школы. Например, в Берлине, и в других федеральных землях принят закон об обязательном последнем годе в детском саду, чтобы таким образом ребенка научить немецкому языку.
Потом, во всех федеральных землях Германии введен обязательный тест по немецкому языку (в разных землях по-разному) в возрасте от 4,5-5 лет. Если даже ребенок не ходит в детский сад, семьи приглашаются для тестов в близлежащие детские сады. Дети обязаны пройти этот тест. И если выявлены недостатки в знании немецкого языка, в недостаточном знании немецкого языка, то эти семьи убеждают в том, что они должны посещать занятия немецким языком. Это все бесплатно. И последний год в детском саду практически во всех федеральных землях Германии тоже бесплатный.
Таким образом готовят детей для поступления в школу. Правда, сейчас нет интенсивного потока миграции в страну извне. Но те дети, которые рождаются в семьях мигрантов, где не говорят на немецком языке, у них проблема сохраняется. И таким детям школы обязаны организовывать дополнительные занятия по немецкому языку. Есть даже учебники, специально разработанные для них – немецкий как второй язык.
Тамара Ляленкова: Марина, ведь, наверное, можно сейчас судить, потому что времени прошло достаточно, насколько успешны мигранты после завершения образования?
Марина Бурд: Как в любой диаспоре есть и позитивные примеры, и негативные. Но сейчас очень много представителей турецкой диаспоры присутствует в политической элите Германии. Например, последние выборы в Берлине в сентябре этого года. Меня приятно поразило количество турецких кандидатов в коммунальные органы Берлина. Очень много адвокатов, врачей, много работают в банках, есть учителя. Нельзя сказать, что политика интеграции в немецкое общество провалилась или социально неуспешна. Наблюдается другая интересная тенденция – очень много молодых людей, получивших блестящее образование в Германии, возвращаются в Турцию, занимают там превосходные места, делают блестящие, головокружительные карьеры и становятся своеобразным культурно-экономическим мостом между двумя странами.
Тамара Ляленкова: Рассказывала руководитель проектов берлинского общества русскоязычных родителей и педагогов "Митра" Марина Бурд.
Разговор о школьниках-мигрантах мы продолжаем с сотрудником Центра адаптации и обучения детей беженцев комитета "Гражданское содействие" Светланой Никитиной.
Светлана Никитина: Центр возник в 1996 году, когда были беженцы из Чечни, которых в московские школы не принимали. Несмотря на то, что по всем официальным документам, Конвенции ООН, по которой Россия подписывала своей документ об образовании России и который утверждает, что каждый ребенок имеет право на образование, не только на начальное, но и на полное общее, 5 лет были проблемы с московскими школами, которые отказывались учить этих детей. Даже если потом им и разрешали ходить в школу, то у них были пропущены 2-3 класса. Они не понимали, что происходит, не говорили как следует по-русски. У нас были 17-18-летние дети, которые учились всего 2-3 класса, которые с трудом читали, с трудом считали таблицу умножения. Потому что даже при наличии формальной возможности ходить в школу, многие ребята сидели с детьми, потому что у родителей крайне тяжелое положение. 4-5 братьев. Девочки с 11-12 лет довольно часто были вынуждены следить за младшими, а не учиться. А потом оказывается, что если нет школы, то непонятно, что делать дальше.
Тамара Ляленкова: В основном, что требуется этим детям? С какими проблемами они приходят? Какой возраст?
Светлана Никитина: Это люди, которые переехали, у которых большие сложности с адаптацией, с русским языком. Я бы сказала, что здесь критерий такой. Это Таджикистан, Киргизия. Изначально были чеченские дети. У нас в прошлом году был мальчик из Гвинее. То есть очень по-разному. Сейчас преимущественно Таджикистан, Киргизия, Узбекистан, Афганистан и чеченские дети, которые до сих пор учатся в этом центре.
Основные проблемы, если по школьным предметам и по знаниям, то главное – это русский, математика, английский. Кроме того, у нас есть психологи и социальные работники – и это второе большое направление, потому что в большинстве случаев сложности не только со знанием и уровнем, а с тем, как они живут, как выстраиваются отношения с их одноклассниками, с их учителями. Я не говорю, что это всегда и у всех неблагополучно, но мы встречаемся с проявлениями ксенофобии и ненависти к ним. С другой стороны, очень благополучные дети, которых хорошо принимают в школе, у которых более или менее все слава Богу дома благополучно, им тоже не просто.
Когда ты живешь в традиционной семье с очень четкими представлениями о том, что должна делать девушка, что должен делать мужчина, что должен делать маленький мужчины, и ты приходишь в мир, где живут твои одноклассники, которые к тебе хорошо относятся, но которые другие, совершенно другие. И даже если они готовы с тобой дружить, играть, тебя слушать, то все равно ты оказываешься чужим. Особенно остро это в подростковом возрасте, когда большинство конфликтных ситуацией и возникает.
Бывает и так, что звонят родители и говорят – моему ребенку очень сильно занижают оценки в школе. Здесь случай спорный. Это не всегда можно расценивать как проявление ненависти именно к ребенку, который приехал откуда-то.
Тамара Ляленкова: Как правило, эти дети из какого социального слоя?
Светлана Никитина: Обычно это не обеспеченные семьи. Я не могу сказать, что все они находятся за порогом бедности, но у нас есть сейчас некоторые ученики, которые не ходят в центр просто потому, что у них проблемы с квартирами, регистрацией. Хозяева квартир, которые сдают им эти комнаты, могут выгнать их посреди ночи на улицу, потому что прав у них никаких нет. Они думают, что никто их защищать не будет. Но есть люди более-менее обеспеченные, которые снимают комнату, родители работают. Бывает, что у ребенка есть даже компьютер. Но это скорее исключение. Обычно это 4-5 детей – либо одинокая мама, либо семья, где не все живут в России.
Изначально центр, конечно, был направлен не только на то, чтобы их учить, а на то, чтобы организовать детям новогодний праздник, подарить хоть какие-то подарки. У нас во все дни занятий есть чаепития с бутербродами, с плавленым сыром или с чем-нибудь сладким. Понятно, что сейчас это такая объединяющая функция, а когда-то было актуально просто накормить детей, которые приезжают из школы после занятий.
Тамара Ляленкова: Кого чаще к вам родители приводят: мальчиков или девочек? Потому что мы понимаем, что эта среда не всегда светская и, возможно, там есть какие-то свои приоритеты.
Светлана Никитина: Я бы сказала, что примерно одинаково – мальчиков чуть больше, но не настолько, чтобы можно было сказать, что большая часть – это мальчики. Если приводят братьев, то потом приводят и сестер.
Тамара Ляленкова: То есть родители нацелены на то, чтобы дети вписались в среду и остались в ней? Они думают о том, чтобы остаться, а не вернуться?
Светлана Никитина: Я полагаю, что большая часть и детей, и родителей не хотят возвращаться. Иногда они на год возвращаются, а потом приезжают обратно, снова приходят в центр. Здесь разная ситуация. Но большая часть – 2-3 года назад приехали, собираются здесь оставаться, по крайней мере, в перспективе ближайших лет.
Тамара Ляленкова: Есть такое мнение, что дети, которые специально изучают русский язык, потом лучше владеют русским языком, что носители, и хранителями русского языка станут такие вот приезжие мигранты.
Светлана Никитина: Я могу сказать, что у детей-носителей огромное количество таких же примерно проблем: не согласуют, также меняют буквы. Понятно, что здесь это корректируется на другом уровне, а не как русский как иностранный, но все равно. У меня в группе трое с русским неродным и 3-4 детей, для которых русский родной, основной, единственный, но которые пишут и настолько плохо усваивают информацию, у них таких проблемы, что если бы не знать, для кого русский неродной, не всякий бы специалист мог бы узнать, что существенно. А в целом примерно одинаково. В школе эти дети "ш-щ" меняют, "и-ы", этому, преподаватель русского, в общем-то, научить не может. Потому что здесь надо владеть специальными методиками, делать аудирование, что на занятиях по русскому как родному просто невозможно. И грамматика у наших детей летит, про орфографию и пунктуацию школьную я и не говорю. Но эти дети имеют в школах 4-5. Мне очень интересно, как это происходит, я не представляю. Я в школе русский не веду, но по объективным причинам это точно не 4-5. В школе, конечно, какой-то процент прибавляется за счет старательности, выполнения домашних заданий, присутствия работе на уроке. Но, в общем, то, как преподается там русский – это довольно странно.
В принципе, в классе, где 25-30 человек, невозможно с 2-3 работать по совершенно другому направлению. Это другой предмет, другая специальность. Иногда это в не очень адекватных случаях может вызывать раздражение. Потому что если ребенок систематически отстает просто потому, что он не понимает русского, учитывая, что в начальной школе один учитель ведет все предметы. У нас есть случай – мальчик и девочка. Они очень себя некомфортно чувствуют, очень зажаты и при этом с большими пробелами в знаниях. Сейчас учатся в 3 классе. Учительница на каждом собрании говорит их родителям при всех о том, какие отсталые дети. Соответственно, это обостряет отношения с одноклассниками. Конечно, дети, которые отстают систематически, и родители не понимают эту проблему, могут вызывать раздражение у преподавателей, что, конечно, исключительно некомпетентно и т. д. Но, с другой стороны, здесь мотивация понятна.
Тамара Ляленкова: Светлана, что вы скажете (я понимаю, что это не ваш предмет, но - тем не менее) про математику. Почему проблема с математикой? Там вроде все более-менее понятно.
Светлана Никитина: Чтобы дети знали математику, надо чтобы им систематически ее давали. Если ребенок в первом классе научился складывать, потом пропустил год, потом пришел, поучил таблицу умножения, а потом – бац! – пришел в старшую школу, а там геометрия, то у него в голове нет этой системы. Должна быть работа систематическая, когда ребенок понимает каждый год, что происходит у него в школе. Если он пропускает, либо если он приходит и не понимает, как говорят по-русски, то здесь все понятно. Потому что если он один год не понял, то дальше шансов восстановить самостоятельно и за счет учителя нет.
Тамара Ляленкова: А провалы эти случаются в связи с чем?
Светлана Никитина: Иногда семьи переезжают, и полгода дети не учатся, а потом приходят. Раньше была ситуация, когда московские школы не принимали 3-4 года, но это совсем уже катастрофа. Но и сейчас есть случаи, когда не принимает школа. В 1996 году московские школы перестали принимать по внутреннему ведомственному распоряжению, которого никто и никогда не видел. В 2001 году при помощи как раз Комитета гражданского содействия и Генеральной прокуратуры оспорили это решение в Московской прокуратуре, и детей начали принимать. Но в 90-е и в начале 2000-х все было несколько лучше, потому что не было проблем с медициной. Детей можно было по просьбе комитета прикрепить к детской поликлинике. Сейчас формально их берут в школу – конечно, приходите, но требуют медицинские документы. А поликлиники отказываются их прикреплять бесплатно и предлагают пройти все прививки и обследования за деньги. Для большинства родителей, которые привозят детей в наш центр, это просто невозможно.
Это происходит с сентября прошлого года. Потому что формально по Конвенции ООН, которую подписывала Россия, мы обязаны давать детям начальное образование. В этом плане Россия дает даже больше, и максимальную медицинскую поддержку детям и беременным женщинам. Но в нашем случае получается, что это не максимальная поддержка, а только если забирает "скорая помощь". Формально школы не отказываются, но, действительно, без справок ребенка брать страшно. Здесь логика школы понятна. То есть, никаких формальных препятствий нет, но на практике оказывается, что многие дети не могут пойти в школу.
Даже со сдачей ЕГЭ. У тех, у кого не было паспортов, были проблемы. Потому что школа довольно часто говорит, что если нет паспорта, то нет ЕГЭ, если нет ЕГЭ, то нет аттестата. Про университет я уже вообще молчу, хотя наш комитет обращался в Министерство образования. И Министерство образования подтвердило, что право на аттестат, если они доучились, имеют все ученики. Да, есть официальные возможности, но пути практического достижения, к сожалению, не отработаны.
Тамара Ляленкова: Это было мнение сотрудника Центра адаптации и обучения детей беженцев Светланы Никитиной.
Итак, если, с одной стороны, проблемы школьников-мигрантов сильно преувеличены и этническая принадлежность напрямую не влияет ни на успеваемость, ни на уровень популярности в среде одноклассников, то некоторые из приезжих ребят в эту среду просто не могут попасть.
НОВОСТИ ОБРАЗОВАНИЯ
Региональные:
На факультете психологии Казанского федерального университета в учебный план кафедры кризисной и экстремальной психологии включена новая дисциплина –пенитенциарная психология. Практические занятия будут проходить на базе психологических лабораторий исправительных учреждений.
В четырех школах Читы появилась новая должность – уполномоченный по правам ребенка. Омбудсмены будут наряду с родителями, учителями и социальными работниками защищать детей от социальной несправедливости. На эту должность назначены социальные педагоги.
В Приморье пройдет Всероссийская студенческая олимпиада по управлению качеством. Цель мероприятия – повышение качества подготовки квалифицированных специалистов и интереса студентов к учебной деятельности и будущей профессии. В Олимпиаде примут участие студенты из Владивостока, Москвы, Томска, Новосибирска, Новокузнецка, Хабаровска, Комсомольска-на-Амуре, Улан-Удэ и Татарстана.
Кампус Санкт-Петербургского государственного университета может быть построен на Новоадмиралтейском острове, который освободится после перебазирования Адмиралтейских верфей. В рамках проекта планируется возведение учебных корпусов, малоэтажной жилой застройки, объектов спорта и культуры (бассейн, футбольное поле, яхт-клуб), а также музеев судостроения и флота России.
Московский государственный университет подписал соглашение со Следственным комитетом о начале подготовки с 2012 года уникальных специалистов - финансовых следователей. Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин выразил готовность прочесть вступительные лекции для абитуриентов.
Федеральные:
Правительство планирует в течение ближайших 10 лет потратить около $5 млрд. на обучение 100 тыс. россиян в лучших зарубежных университетах. Изначально планировалось, что студенты будут самостоятельно получать кредиты в западных банках под гарантии российского правительства, однако сейчас эта идея признана неудачной. Поэтому предполагается, что после обучения за рубежом молодые россияне должны будут отработать несколько лет в научных и образовательных центрах РФ, на государственной службе, в компаниях с госучастием, или вернуть затраченные на их обучение средства.
17 ноября члены комитета Государственной Думы по науке и наукоемким технологиям презентовали "горячую линию" для жалоб на факты коррупции в сфере высшего образования. Сообщения о фактах вымогательства взяток в вузах студенты смогут также оставлять на портале Zastupnik.org.
Со следующего года фонд вузовских стипендий будет увеличен на 20%. Об этом сообщил вице-премьер Дмитрий Козак. При этом студенты двух ведущих российских вузов – Московского и Петербургского государственных университетов получат преимущество – их стипендии повысят на 40%. По словам вице-премьера, таким образом правительство подчеркивает значимость этих учебных заведений для страны.
Одаренные дети получили возможность поступать в вуз с 14 лет. Механизм разработан Министерством образования и науки. Используя систему специальных тестов, высшие учебные заведения смогут отбирать талантливых школьников. Прошедшие отбор подростки будут продолжать учиться в свой школе и дополнительно посещать школу при вузе.
Педагоги и врачи не попали в список из 93 приоритетных профессий, утвержденный правительством РФ. Представители некоторых профессий, обучающиеся в системе начального и среднего профессионального образования, теперь смогут получать президентские и правительственные стипендии — от 2 до 14 тысяч руб. в месяц. Субсидии предназначаются исключительно для технических специалистов
Зарубежные:
Основатель самой популярной в мире социальной сети Facebook Марк Цукерберг впервые после своего отчисления в 2004 году приехал в Гарвард, чтобы встретиться со студентами. Визит в альма-матер самый молодой миллиардер нанес после посещения Массачусетского технологического института - признанного центра IT-инноваций. Одна из возможных причин визита – поиск талантливых сотрудников для работы в Facebook. Число пользователей социальной сети превышает 800 миллионов.
Планы правительства федеральной земли Саксония к 2020 году сократить 1000 рабочих мест в вузах вызвали массовую акцию протеста студентов и преподавателей. Молодые люди требуют повышения годовых трат на образование каждого учащегося. По мнению демонстрантов, при общем росте числа абитуриентов ухудшается качество преподавания в вузах. Так, например, в Лейпцигском университете на одного преподавателя приходится 170 студентов, хотя соотношение должно быть 1:50.
Итальянские студенты встретили массовыми забастовками экономическую программу нового премьер-министра Марио Монти. Десятки тысяч студентов в 60-ти городах Италии устроили массовые забастовки, требуя внимания к проблемам молодежи, а так же отмены сокращения расходов на образование, введенного правительством Сильвио Берлускони.
