В поэтической серии издательства "Русский Гулливер" вышла антология переводов израильской поэзии второй половины ХХ века "Экология Иерусалима". Ее составитель и переводчик, более двадцати лет живущий в Израиле поэт Александр Бараш рассказывает:
– Моя любовь к ивритской поэзии началась с Дана Пагиса, он и остается моим любимым поэтом. Дан Пагис родился в 1930-м в Буковине, в городе Радауц. Это немецкоязычный городок на территории тогдашней Румынии. Родной язык Дана Пагиса – немецкий. В 1941 году он вместе с бабушкой и дедушкой в пешей колонне был погнан в трудовой концлагерь где-то на Украине. Дедушка там умер, Пагис выжил и в 1946 году приехал в Израиль, не зная иврита. Лет через десять стал профессором средневековой еврейской поэзии в Иерусалимском университете. Самое известное, наверное, его стихотворение – о Холокосте, оно выбито на двух стелах в мемориалах. Очень простые слова – и взрывной эффект:
"Написано карандашом в запечатанном вагоне.
Здесь, в этом эшелоне
я Ева
с сыном Авелем
Если увидите моего старшего сына
Каина сына Адама
скажите ему, что я..."
Это стихи 60-х годов. Он ничего не рассказывал о своем опыте в концлагере, даже жене ничего не рассказывал. И когда его вдова Ада Пагис писала о нем книгу, она восстанавливала, что с ним происходило, по каким-то косвенным свидетельствам. Вообще в Израиле до середины 50-х годов не принято было говорить о Катастрофе. Вот чуть-чуть отошла заморозка – и как-то стало возможно. И Пагис тоже гораздо позже стал об этом говорить. Кроме прочего, Израиль из кого состоял? Из тех людей, которые хотели сами воевать, строить, и для них это было, конечно, чудовищное испытание.
Еще одно стихотворение Пагиса. Я думаю, мы все поймем, о каком опыте идет речь. Это не просто опыт концлагеря, этот опыт, я думаю, важен и для нынешнего посттоталитарного общества. Потому что это некая модель, как можно соотноситься с тоталитарным опытом и с переживанием его.
"Свидетельские показания.
Нет-нет, они совершенно точно
были людьми: форма, сапоги.
Как объяснить. Они были – по образу и подобию.
Я – был тенью.
У меня другой Создатель.
И он в своей милости не оставил во мне ничего, что умрет.
И я бежал к нему, летел, невесомый, голубой,
примиренный, я бы даже сказал, извиняющийся:
дым к всесильному дыму
без тела и образа".
Цветаева говорила, что нужно писать свою настольную книгу. В данном случае я переводил свою настольную книгу. В течение лет 15 абсолютно свободно, без всяких дальних мыслей я переводил то, что мне нравилось. Много стихов Дана Пагиса. Есть замечательный поэт, знаменитый Йегуда Амихай, еще несколько крупных израильских поэтов. Это просто личная маленькая антология того, что я люблю.
Вот Йегуда Амихай, его любовные стихи – то, что наиболее известно и популярно. Чьи стихи о любви в школе или в институте читают? Его. Одно из них – "Прошел рядом с домом":
"Я прошел рядом с домом, где жил раньше:
мы по-прежнему сливаемся там в темноте,
годы прошли в тихом жужжании
электрического света, он зажигается и гаснет и зажигается
на лестничной площадке.
Замочные скважины как маленькие раны,
сквозь них вытекает кровь. И внутри
люди бледны, как смерть.
Я хочу опять стоять, как в первой
любви, - у входных дверей стоять
обнявшись, всю ночь.
И когда мы утром ушли оттуда, дом
начал разваливаться и город начал разваливаться, и весь мир.
Я хочу опять сгорать, прогорать от желания, пока
темно-красные пятна ожогов не проступят на коже.
Я хочу снова быть вписан
в книгу жизни, в каждый день снова,
пока рука, которая пишет, не заболит".
– Моя любовь к ивритской поэзии началась с Дана Пагиса, он и остается моим любимым поэтом. Дан Пагис родился в 1930-м в Буковине, в городе Радауц. Это немецкоязычный городок на территории тогдашней Румынии. Родной язык Дана Пагиса – немецкий. В 1941 году он вместе с бабушкой и дедушкой в пешей колонне был погнан в трудовой концлагерь где-то на Украине. Дедушка там умер, Пагис выжил и в 1946 году приехал в Израиль, не зная иврита. Лет через десять стал профессором средневековой еврейской поэзии в Иерусалимском университете. Самое известное, наверное, его стихотворение – о Холокосте, оно выбито на двух стелах в мемориалах. Очень простые слова – и взрывной эффект:
"Написано карандашом в запечатанном вагоне.
Здесь, в этом эшелоне
я Ева
с сыном Авелем
Если увидите моего старшего сына
Каина сына Адама
скажите ему, что я..."
Это стихи 60-х годов. Он ничего не рассказывал о своем опыте в концлагере, даже жене ничего не рассказывал. И когда его вдова Ада Пагис писала о нем книгу, она восстанавливала, что с ним происходило, по каким-то косвенным свидетельствам. Вообще в Израиле до середины 50-х годов не принято было говорить о Катастрофе. Вот чуть-чуть отошла заморозка – и как-то стало возможно. И Пагис тоже гораздо позже стал об этом говорить. Кроме прочего, Израиль из кого состоял? Из тех людей, которые хотели сами воевать, строить, и для них это было, конечно, чудовищное испытание.
Еще одно стихотворение Пагиса. Я думаю, мы все поймем, о каком опыте идет речь. Это не просто опыт концлагеря, этот опыт, я думаю, важен и для нынешнего посттоталитарного общества. Потому что это некая модель, как можно соотноситься с тоталитарным опытом и с переживанием его.
"Свидетельские показания.
Нет-нет, они совершенно точно
были людьми: форма, сапоги.
Как объяснить. Они были – по образу и подобию.
Я – был тенью.
У меня другой Создатель.
И он в своей милости не оставил во мне ничего, что умрет.
И я бежал к нему, летел, невесомый, голубой,
примиренный, я бы даже сказал, извиняющийся:
дым к всесильному дыму
без тела и образа".
Цветаева говорила, что нужно писать свою настольную книгу. В данном случае я переводил свою настольную книгу. В течение лет 15 абсолютно свободно, без всяких дальних мыслей я переводил то, что мне нравилось. Много стихов Дана Пагиса. Есть замечательный поэт, знаменитый Йегуда Амихай, еще несколько крупных израильских поэтов. Это просто личная маленькая антология того, что я люблю.
Вот Йегуда Амихай, его любовные стихи – то, что наиболее известно и популярно. Чьи стихи о любви в школе или в институте читают? Его. Одно из них – "Прошел рядом с домом":
"Я прошел рядом с домом, где жил раньше:
мы по-прежнему сливаемся там в темноте,
годы прошли в тихом жужжании
электрического света, он зажигается и гаснет и зажигается
на лестничной площадке.
Замочные скважины как маленькие раны,
сквозь них вытекает кровь. И внутри
люди бледны, как смерть.
Я хочу опять стоять, как в первой
любви, - у входных дверей стоять
обнявшись, всю ночь.
И когда мы утром ушли оттуда, дом
начал разваливаться и город начал разваливаться, и весь мир.
Я хочу опять сгорать, прогорать от желания, пока
темно-красные пятна ожогов не проступят на коже.
Я хочу снова быть вписан
в книгу жизни, в каждый день снова,
пока рука, которая пишет, не заболит".