Елена Фанайлова: Свобода в клубе «Квартира 44». Фестиваль документального кино «Артдокфест» 2011 года проходит на фоне жаркой политической зимы, на фоне недовольства результатами российских выборов.
За нашим столом президент фестиваля Виталий Манский; программный директор Виктория Белопольская; Филипп Ремунда из Чехии, который снял фильм «Эпохальное путешествие пана Тржиски в Россию»; Дорота Рожсковска, которая представляет польский «Драгон-форум», это мастерские документального кино (есть большая польская программа на фестивале «Артдокфест»); Александр Куприн, фильм «Победа»; Якоб Пройсс, Германия, фильм «Другой Челси. История из Донецка»; Ессика Гортер, Нидерланды, фильм «900 дней»; Алина Рудницкая, фильм «Я забуду этот день».
C президентом фестиваля Виталием Манским мы заговорили в один из дней фестиваля о том, что документальное кино не успевает за реальностью.
Виталий Манский: Собственно, хотелось бы, чтобы фестиваль «Артдокфест» был самым актуальным (или просто актуальным) событием в культурной жизни, в общественной жизни. Потому что мы собираем очень мощную, современную, небезразличную программу о нашем, в том числе, и сегодняшнем дне.
Елена Фанайлова: Я бы сказала, что это фильмы, которые выражают социальную, гражданскую позицию автора.
Виталий Манский: Сейчас идет фестиваль, с утра до ночи мы сидим в залах, смотрим фильмы, обсуждаем. А сегодня утром, с 5 утра до 7.30 утра, я сидел в Интернете и смотрел 2,5-часовый ролик документальных видеосвидетельств, зафиксированных фальсификаций на избирательных участках в России. И честно сказать, более увлекательного блокбастера документального я не видел. Кстати, и у нас в программе нет такого фильма, чтобы он в такой степени был сопряжен с реальностью сиюминутной. Он, конечно, не является артом, то есть это не искусство, но по силе воздействия он переваливает через искусство, потому что просто сносит башку, когда ты все это видишь. Я понимал, что накручивают голоса, мы все понимаем, но когда ты это видишь, когда ты видишь этих людей... Людей поймали в автобусе, которые ездили по участкам. Перекрыли этот автобус. И вдруг они договариваются. Водитель открывает дверь, люди выскакивают из автобуса и разбегаются на твоих глазах в разные стороны.
Елена Фанайлова: А зачем их ловили?
Виталий Манский: Они ездили «каруселью» по участкам с открепительными удостоверениями. Или ловят человека, у которого 50 бюллетеней сложенных за «Единую Россию» вынимают. А он пытается вырваться, его скручивают. И это все на твоих глазах. И ты понимаешь, что, наверное, документальное кино не может угнаться... У нас закрытие в субботу, эфир у нас в воскресенье, и мы не знаем, что будет в эту субботу. Я не знаю, мы будем закрываться, к нам придут люди, или они все будут на Болотной площади или Площади Революции? Какую они выберут реальность в сегодняшней Москве?..
Елена Фанайлова: Продолжая мысль Виталия, скажу, что на просмотре фильма об Анне Политковской «Горький вкус свободы» Марины Голдовской были люди, которые были и на Триумфальной площади. Так что думаю, люди будут и на улице, и на фестивале. Меня и этих девочек, которые в 4 часа утра вышли из милиции, удивило то, что последними словами Политковской в фильме Голдовской, хронологически последними, были слова, что революция в России неизбежна, только вряд ли она принесет кому-то те плоды, на которые они рассчитывали. Вот такие истории про «Артдокфест» и современную реальность. Как в вашей жизни соотносится реальность и искусство? И прав ли Виталий, что документальное кино должно очень быстро меняться? Или оно должно просто фиксировать жизнь? Если бы Голдовская не зафиксировала эти слова Политковской, сказанные ею в 2007 году, сейчас, может быть, они бы так не прозвучали. Или реальность нужно конструировать? Давайте каждый расскажет о своих героях. А Виктория и Дорота, может быть, расскажут о своем выборе, о своих любимых режиссерах.
Саша, ваши герои – кто?
Александр Куприн: Герой моего фильма – я сам и люди, которые меня окружают. Фильм создавался почти 11 лет. Я его начал снимать в тот момент, когда я потерял полностью ощущение реальности, причем вместе со всей страной, как потом выяснилось. Это было в 2000 году. И я понял, что настолько сильно его потерял, что нужно это все снять и, как режиссер-документалист, потом отсмотреть и разобраться. Я обычно делаю так: я снимаю, а потом уже начинаю понимать, что я снял. В данном случае я снимал себя, своих друзей. И на протяжении почти 11 лет разбирался, и вот только сейчас разобрался.
Елена Фанайлова: Саша, а почему фильм называется «Победа»?
Александр Куприн: Потому что фильм зафиксировал, как выяснилось, победу каждого из героев. Я победил себя. И то, что я снял этот фильм, - это тоже победа. И то, что я о нем сейчас с вами здесь говорю, - это тоже моя личная победа. Другой человек победил рак с помощью этого фильма. Был человек, который умер именно тогда, когда он хотел, и это тоже была его победа – в Светлую Седмицу, человек православный. И главное мне было передать странное, светлое, щемящее, радостное и звенящее даже чувство, которое нас переполняло, когда мы снимали этот фильм, которое я смог формализовать в единственном слове – победа.
Елена Фанайлова: Якоб, Ваш фильм, как мне кажется, к карикатуре немножко приближается, хотя ничего специально вы для этого не делали, просто герои сами такие. Кто эти люди прекрасные?
Якоб Пройсс: Да, у меня разные герои. Фильм построен на контрасте между шахтерами, которые работают в Донбассе (я снимал этот фильм в Донецке), и молодым политиком, которого я всегда называл «маленький олигарх». Он миллионер и очень гордится тем, чего он достиг – четыре машины... Они все ходят на стадион, шахтеры Донецка, олигарх Коля туда идет потому, чтобы быть ближе к Ахметову и Януковичу. Он вообще футболом не интересуется. А шахтеры работают в самых ужасных условиях.
И два слова насчет революции, которая будет, наверное, в России. Мой художественный фильм, я надеюсь, будет интересен и через три, и через четыре, и через пять лет. Но, с другой стороны, он получился достаточно актуальным. Я снимал в стране, где была «оранжевая» революция, и в регионе, где они этой революции не хотели, и до сих пор это называется «оранжевый переворот». Есть линия одного из моих героев, шахтера, который сказал: «Революция не победила». Он хочет сказать, что не улучшила жизнь людей. И я боюсь, что в России было бы то же самое. Но думаю, что это хороший момент, когда люди выходят на улицы. Кстати, я часто наблюдаю выборы, я по образованию юрист. И первый раз, что я в России на дни выборов, я не провел время в участке до четырех утра, считая голоса. Я это делал в Баку, в Киргизстане, в Барнауле - и в Донецке, кстати, так и возникла идея этого фильма. Я думаю, что это хорошо, что люди начинают здесь выходить на улицы, но я не думаю, что будет какая-то «оранжевая» революция или что-то очень изменится. Я думаю, что проблема и в России, и в Украине в обществе, в людях, в коррупции. Почему это начальство, это правительство может себя вести так, как они себя ведут? Потому что это везде. Коррупция в школах, в больницах, это гаишники на улицах - везде. И люди почему-то, мне кажется, думают: «Я бы тоже так делал, если бы я был в правительстве». Я думаю, что долго правительство не может так себя вести. Но думаю, что изменения не произойдут сейчас на улицах, потому что, к сожалению, такова сейчас медийная обстановка. Я это видел в Украине, и этого не хватает. Должны быть изменения в головах очень многих людей. Это будет, я уверен, но не завтра.
Виталий Манский: Я видел по телевидению Джульетто Кьеза, наблюдателя от Европарламента, который сказал, что эти выборы полностью соответствуют нормам европейским, то есть никаких нарушений.
Якоб Пройсс: Я был на выборах в 2004 году в Украине, и я до сих пор не уверен, были ли фальсификации такого уровня, что на самом деле Янукович не победил. Может быть, он победил. Но то, что это использование административного ресурса, всем понятно. Я часто был на участках в России, обычно там советские женщины очень строго наблюдали, наблюдатели ото всех партий. Я там очень редко видел какие-то фальсификации. Но вполне возможно, были какие-то фальсификации. Я думаю, что у «Единой России» поддержка, наверное, меньше, чем 49%. Но дело не в этом. Они создали политическую систему, которая долго до выборов. Это уже недопустимо. Людям, как Рыжков, Немцов, интеллигентные люди, которые хотят работать на эту страну, им не дают участвовать в политическом процессе. Это скандал. Что произойдет на день выборов, будет ли «карусель» - это мелочь, на которой я даже не настаиваю. Я не уверен, что на самом деле 49%. И это цинизм. «Единая Россия» потеряла 15%. У нас на Западе сразу уходят те люди, которые отвечают за это поражение. Это очень большое поражение - 15% потеряли. Хотели гораздо больше. И они цинично говорят: «У нас демократия. Видите, не 60, а только 49». А все думают, что это все было уже предусмотрено. И на улицы послать «Наших», которым по 16 лет, - это ужас. Мне это противно. И даже стыдно. Потому что когда Путин пришел к власти, я был в Иркутске, я жил в России в это время, и думал: наверное, нужен такой человек. Потому что все, кто жил в России в 90-ые годы, знали, что надо возрождать государство. Гражданское общество действует только тогда, когда есть государство. А государства не было. И мне не было жалко Березовского, Гусинского. Но сейчас видишь, куда это все зашло, и это противно.
Дорота Рожсковска: Мы обсуждаем проекты документального кино молодых работников кино, кинематографистов. Мы обсуждаем 15 проектов. И я могу сказать, какой ландшафт из этого выходит будущего кино. Например, кто герой будущего документального кино.
Виталий Манский: Это проекты, еще не осуществленные.
Дорота Рожсковска: Это российские проекты, из очень разных регионов. Есть проект из Владивостока, из Сургута, из Украины, из Беларуси. В половине проектов выходит такой герой, который борется с советским менталитетом, который видит, что мир свободен, что можно летать, но он этого не умеет. И он ведет свою личную борьбу с тем, что держит людей в какой-то униженности. И в семи проектах это есть главная проблема. Как от этого убежать, как это победить. И каковы черты советского менталитета. Главное – это аморальность, незнание, какие ценности надо в своей личной жизни реализовать. Мне кажется очень любопытным, что авторы этих фильмов – это в основном женщины. И я бы хотела, Виталий, чтобы вы запомнили некоторые фамилии. Например, Анджела Абзалова, она работает над очень интересным проектом, ее героиня очень интересная. Анна Артемьева, Анастасия Александрова. Какая-то волна в этих проектах, которые мы обсуждаем, что борьба героя, как вырваться на свободу, как победить советский менталитет, она идет вместе с тем, как найти свою роль как мужчина и женщина.
Елена Фанайлова: Филипп, насколько я понимаю, ваша история во многом почти карикатура на российскую действительность. Расскажите, кто герой, и в каких обстоятельствах вы все это снимали.
Филипп Ремунда: Мой фильм начинается в Чехии, в одной деревне. Деревенский учитель – герой моего прошлого фильма, 10 лет назад я снимал фильм с этим человеком о его деревне. Он любитель кино, и он снимал фильм про свою деревню. И сейчас мы решили поехать в Россию. Когда мы завершили этот фильм, он мне написал письмо: «Если у тебя будет какая-нибудь работа в будущем, я буду очень рад участвовать в съемках». И я почти об этом забыл, но в течение этих 10 лет он мне написал письмо: «Я нашел дневник своего деда, который воевал в гражданской войне 20-х годов прошлого века. Он попал в плен. И он поехал как чешский легионер во Владивосток, а из Владивостока убежал в Европу». Он просил телевидение, чтобы они сняли фильм про историю легионеров. Я ему сказал: «Я хочу с тобой сотрудничать. Давай поедем вместе в Россию и будем снимать. Нашей задачей будет не история, а современные отношения между русскими и чехами. Потому что мы все знаем, что они очень сложные после 68-го года». И мы поехали. Я хотел, чтобы все знали, что наш фильм очень субъективный.
Мне интересен фестиваль «Артдокфест» потому, что каждый раз, когда я смотрю фильмы, снятые о Чешской Республике иностранцами, мне не очень нравятся эти фильмы. Я спрашиваю себя, почему мы не делаем фильмов о наших темах. Но я хотел, чтобы всем было понятно с первого взгляда, что этот фильм делают какие-то иностранцы. Поэтому я переодел своего главного героя в спортивный костюм советских космонавтов по фотографии нашего космонавта Владимира Ремека, который был на орбите с вашим космонавтом. Мы надели на голову каску, а на каску поставили камеру. Мой герой выглядел на первый взгляд инопланетянином. Вот так мы ехали в поезде, в плацкартном вагоне, и спрашивали русских граждан, что они думают про демократию, Путина, Ходорковского, Политковскую, убийство журналистов и про свободу. Потому что ситуация в России нам в Чешской Республике непонятна, у нас нет другой информации, кроме той, что мы можем видеть с экрана телевизора. А на экране телевизора вот эти темы. Почти ничего другого. Поэтому для многих зрителей в России, я думаю, этот фильм может быть провокацией. Почему мы не задавали другие вопросы? Но мы в самом начале решили, что мы будем снимать кино о России с точки зрения чешского деревенского учителя.
Елена Фанайлова: Ессика, я бы хотела послушать о ваших героях, о вашем сюжете, о вашей истории.
Ессика Гортер: Мой фильм о блокаде Ленинграда, его главные герои – блокадники. Они пережили чудовищные, страшные события, но взгляд их на эти события и на свое прошлое сильно отличается от официальной точки зрения. Они воспринимаются как герои во всем мире и в России. Я не утверждаю, что они не герои, для меня они герои уже потому, что выжили, но есть и другая сторона этого вопроса – это та травма, которую они пережили. Не так часто упоминается то, как они пережили этот травматический опыт. Поэтому мне хотелось поговорить с ними о том, что они пережили, как они себя сейчас чувствуют, кем они являются для себя самих. На протяжении многих лет было запрещено говорить о том, что они пережили. То есть не обо всем, что они пережили, но под определенным углом. Во всяком случае, говорилось, главным образом, в очень оптимистических интонациях о том, какими они были смелыми, какими были смелыми матери Ленинграда. И по сути, было запрещено говорить о целом ряде существовавших тогда вещей, например, о каннибализме и о том, на что вынуждал людей голод. И запрет на разговоры этого рода действует как табу. И несмотря на то, что опубликованы дневники и масса свидетельств, тем не менее, говорить о таких вещах, как каннибализм в Ленинграде, - это до сих пор табуированная тема. Поэтому мне хотелось обратиться к самим блокадника с вопросом, как им запомнилось это время.
Виталий Манский: Я хочу сказать о любопытной разнице восприятий этой картины. Я ее смотрел в Голландии первый раз, а вчера смотрел в Москве. В Голландии, когда только пошли титры... А титры в этой картине идут достаточно долго, наверное, минуты 3-5, потому что там начинаются финальные титры, что какие-то герои уже ушли из жизни, потом долго титры авторские. Вот все это время в Амстердаме аудитория аплодировала, все это время шли бурные аплодисменты. И когда зажегся свет, они продолжались. Вчера в Москве, когда шли титры, была гробовая тишина, потому что люди были этим фильмом абсолютно шокированы. И только когда зажегся свет, прошла пара секунд, люди как-то, может быть, даже преодолевая себя, чуть-чуть стали аплодировать, просто потому, что они понимают, что это большое кино, но кино, которым восторгаться или восхищаться, или выражать таким образом эмоцию очень сложно. И это не внешняя оценка, а это очень сущностная, на мой взгляд, разница.
Елена Фанайлова: Голландское общество пережило Вторую мировую, и там были свои трагедии, и наше общество это пережило. В чем дело? Может быть, в невозможности разговора?
Виталий Манский: Эта картина начинается тем, что сидят два ветерана-блокадника и смотрят по телевизору Парад Победы. То есть они смотрят одну жизнь, а живут другой жизнью. И один произносит такую фразу: «Выключи эту ерунду! Надоела эта комедия. Может быть, нам вечером хоть кино покажут». И это в каком-то смысле суть нашего фестиваля. Потому что мы живем сейчас в этой исторической точке в Москве. Я сегодня, посмотрев 2,5-часовой ролик в Интернете, уже отправляясь на фестиваль, включил телевизор. Прошли «Новости» на центральном канале, и такое ощущение, что это из разных галактик. Я посмотрел «Новости» от начала до конца. Я вас поздравляю, к вам приехал Медведев! Это главная новость, что Медведев приехал в Чехию, что его встретили в Праге. Вот что сейчас самое главное, оказывается, в стране.
Елена Фанайлова: Виталий, люди в социальных сетях уже разместили разные веселые способы встречи Медведева. То есть Чехия не дремлет...
Виталий Манский: Чехия-то не дремлет, это я знаю. Мы дремлем. Меня волнует, что мы еще спим.
Филипп Ремунда: Я думаю, что если устраивать какие-то протесты сейчас, то не против «Единой России», Медведева, Путина, а против медиа, против телевидения. Если будет свобода только на Радио Свобода, ничего не произойдет. Свобода должна быть на телевидении в России.
Виктория Белопольская: Мне кажется, то, о чем сейчас говорил Виталий, о том, как воспринимался фильм Джессики «900 дней» о блокаде в нашем зале, и есть ответ на ваш вопрос о соотношении реальности и документального искусства. Потому что люди, которые замерли в зале, при этом это люди, которые обладают всей этой информацией. Мы читали «Блокадную книгу», мы читали дневники...
Елена Фанайлова: Мы читали книгу Лидии Гинзбург, переизданную в этом году.
Виктория Белопольская: Совершенно верно. Но при этом мы в случае этой зрительной реакции имели дело с чистым воздействием искусства. Оцепенение зала – это воздействие атмосферы фильма. Это воздействие того, как эта история изложена автором. Это воздействие авторского языка. Документальное кино не должно, с моей точки зрения, даже стремиться за сегодняшним днем. Оно должно иметь его в виду, но оно все равно никогда не угонится, как не угонится ни литература, ни живопись. Для искусства нужна определенная дистанция, в том числе и временная, возможно, или дистанция чисто географическая, как у людей, которые снимают о нашей стране за рубежом. Для того чтобы о чем-то мыслить, нужно каким-то образом дистанцироваться.
Для меня на фестивале «Артдокфест» самыми любимыми, кроме здесь присутствующих, стали картины, которые транслируют смыслы через эмоцию, через образы. И это для меня в первую очередь картина Александра Горелика «Воспитание Ульяны» о девочке-сироте, которая воспитывается в церковном приюте. И о том, как определенные каноны воспитания делают из человека, возможно, «нашиста». То есть перспектива такая тоже возможна. Человек настолько ограничивается и личность его давится, что, возможно, она станет тем, что мы сейчас наблюдаем в Интернете в виде замечательного ролика «Нашистка Света», который представляет собой интервью с девушкой из Иваново, которая рассказывает о том, как в нашей стране все замечательно, а «Единая Россия» очень улучшила медицину.
Елена Фанайлова: Алина, расскажите нам о своем проекте.
Алина Рудницкая: Я снимаю фильмы о женщинах. И последний мой фильм «Я забуду этот день» - это тоже о женщинах, которые стоят перед выбором: сделать аборт или нет. Для меня этот фильм прежде всего – как передать состояние и эмоции женщины, что чувствует и испытывает женщина за 5 минут до аборта.
Елена Фанайлова: И они соглашались с вами говорить в этот момент?
Алина Рудницкая: Это наблюдения за их эмоциями. Она уже сидит на стуле, и через 2 минуты она войдет в операционную. Вот об этом состоянии.
Виталий Манский: Там вообще текста практически нет. Одна фраза снята в самом начале.
Алина Рудницкая: Да, этот фильм – эксперимент, фильм без слов. Мы снимали на 35 миллиметров, пленки было очень мало. То есть носитель диктовал такой фильм. Мы это снимали в Петербурге.
Елена Фанайлова: А что вам зрители говорят после вашего кино?
Алина Рудницкая: Когда я фильм отдала в больницы, они сказали, что его надо показывать в палате до аборта: что если его демонстрировать, может быть, меньше женщин пойдут на это. Но реакция, конечно, разная. Фильм много где показывался, и мне нравится реакция, зал тихий, молчит, очень напряженный.
Виталий Манский: Мы эту картину хотели взять в конкурс. Мы ее видели еще на стадии съемок. Но Алина нам «изменила» с другими фестивалями... А так как мы принимаем только премьеры, то эту картину мы включили в программу «От А до А», потому что она наполучала призов немеряно, а программа «От А до А» - это фильмы-призеры основных российских фестивалей в период от «Артдокфеста» прошлого года до этого года.
Елена Фанайлова: Я хочу вернуться к разговору о фильме Джессики Гортер «900 дней». Виталий уже рассказал о том, как публика в Голландии реагировала на просмотре, как в России реагировала публика. А сами ваши герои вам что-то говорили после фильма? Они видели этот фильм, блокадники?
Джессика Гортер: Нет, они пока фильма не видели, потому что фильм был закончен практически за неделю до фестиваля IDFA, фестиваля в Амстердаме, который является «документальным Канном», фактически это главный фестиваль в мире документального кино. Поскольку фильм был закончен всего за неделю, я не успела еще им его показать. Но они знают о том, что фильм показывается в Москве, и во многом ценят внимание к нему и, таким образом, к себе. И в конце декабря я поеду в Питер, чтобы показать его им.
Виталий Манский: Мы, как фестиваль, получили письмо электронное от блокадника, где написано следующее: «Вы наверняка этот фильм не видели. Если бы вы его видели, вы бы его не взяли на фестиваль». Он, наверное, видел в Амстердаме этот фильм, потому что фильм «свежий» действительно. И мне пришлось написать, что не только видели, но видел и президент фестиваля (я подписался под этим письмом), и программный директор, и мы счастливы возможности его включить в программу. После чего мы получили еще письмо. Было коротко написано: «Я возмущен!».
Елена Фанайлова: Я знаю, что попытки современных литераторов говорить о блокаде, предъявить те документы, с которыми они работали, и разрушить миф героизма вызывают довольно большое сопротивление. Обычно реакция такая: «Не трогайте светлый образ блокадного Ленинграда!».
Виталий Манский: Кстати, у нас в программе есть еще один фильм, «Гагаринленд» французский, где режиссер прикоснулся к светлому образу Гагарина и к тем людям, которые на этом образе делают свои маленькие гешефты. Получилась совершенно потрясающая документальная комедия. Непонятно, кто этот блокадник, который написал письмо, а тут нам писал письма российский продюсер этой картины, который пытался запретить ее показ на том основании, что он российский продюсер. Он говорил: «Неужели вы этот фильм видели и после этого вы этот фильм взяли?!». Я написал: «Именно потому, что мы его видели, мы его взяли. И мы видели совершенно потрясающую реакцию аудитории после этой картины». Весь фильм люди от души смеялись над собой, что очень важно, что не менее важно, чем над собой грустить, страдать и пить горькую.
Елена Фанайлова: Якоб, когда ваши герои увидели ваш фильм, как реагировали? «Светлый образ маленького олигарха» - это же просто карикатура. Я бы на его месте, наверное, начала вам угрожать или стараться изъять свои кадры оттуда.
Якоб Пройсс: Так и было почти. Можно еще снимать кино после фильма о реакциях моих героев.
Елена Фанайлова: Из фильма ясно следует, что этот человек занимает государственную должность, но вполне и коррумпирован, и коррумпирует других людей, и пытается влиять на суды, а спонсируя свою любимую команду, не брезгует никакими средствами. При этом он совершенно не стесняется, рассказывая о своих «подвигах».
Якоб Пройсс: Самое интересное, что он наивно говорит про свою фирму, которой он не имеет права владеть, поскольку он секретарь горсовета. Он макиавеллист, популист... Это маленький олигарх, но всем понятно, что он представитель всех политиков, включая и Колесникова, и Януковича, и Ахметова. И я хочу показать в этом фильме, что не только «синие» партии в Донбассе, но и «оранжевые» тоже. Он встретился с каким-то другим маленьким олигархом из Киева. Он является представителем всех политиков в Украине. И он очень поздно заметил, что этот фильм, наверное, повредит ему. Прилетел в Берлин, хотел купить права на фильм, были долгие переговоры, хотел каких-то изменений. Говорил с адвокатами, но они сказали: «Но вы же участвовали в этом проекте, вы согласились, даже письменно. Значит, можете только права купить». А мы потом поехали в Украину, там очень большие отклики.
И целая история про то, что говорил Колесников. Он сделал пресс-конференцию после премьеры и сказал такую фразу, которая абсурдна, но действует: «За правду не бывает стыдно». Вы хотите честных политиков? Я так честно и сказал, какой я вор, коррумпированный, популист. Я был честным, как я есть. Так и должно быть». И это звучит хорошо: «За правду не бывает стыдно». Ахметов потом повторил эту фразу. Ну, мой герой же показал свою настоящую квартиру, он не снимал какую-то бедную квартиру, чтобы сделать какую-то показуху. И этот абсурд до сих пор сидит в горсовете, и это печально. Это не только политика. Например, он сказал: «Кто у нас проиграет выборы – сядет в тюрьму». В 2009 году. До выборов он это сказал. Всем украинцам это известно. Обычно все говорят про законодательство, Луценко, Тимошенко, а он говорит честно: «Если проиграешь – тюрьма». И на пресс-конференции он сказал: «Я это вне контекста, я в 2005 году это сказал, после «оранжевой» революции. Я ссылался на репрессии против «синих» от «оранжевых». А что сейчас происходит – это все по закону». Конечно, бред! Мы можем доказать, что в 2009 году. Но он заплатит медиа, СМИ. В Донбассе защищают друг друга. И он там спокойно сидит. Так все открыто, всем понятно, но никакой реакции, и они продолжают. Я не знаю ни одного премьера ни в России, ни в Украине, чтобы кто-то уходил в отставку из-за давления народа, из-за общественной реакции. Если Ахметов и Колесников что-то говорят, если Путин и Медведев что-то говорят – тогда да. Но если какой-то скандал, если давление... И в этом беда, что демократия не функционирует.
И еще насчет иностранца. Я же тоже иностранец, я думаю, что только поэтому я мог снимать этот фильм. Я не думаю, что украинец мог бы снимать этот фильм. С одной стороны, я иностранец, из Германии, я тоже был чуть-чуть наивен, я про эту кампанию ничего не знал. И этот молодой олигарх гордился: «Ты из Германии. Но у меня четыре «Лексуса». А у тебя есть?».
Елена Фанайлова: В то же время, наверное, гордился, что его снимает немец.
Якоб Пройсс: Конечно. Он бы не допустил, чтобы какой-то местный... И это хорошо, что я говорю по-русски. Это было важно, чтобы можно было спорить, прикалываться. И для меня поразительно в России, что это всегда «наш» и «не наш», это очень важная вещь. Не зря, что называются «Наши» путинские. И мне даже до сих пор говорят: «Ты получил какой-то грант в Америке. Ну, все понятно». Потому что в Украине до сих пор не верят, что я независимая фигура, который получил грант от каких-то учреждений, которые не знали, что я там буду делать. Наоборот, я туда поехал, чтобы показать, что я понимаю людей в Донбассе, которые хотят говорить по-русски. Я хотел показать, что «оранжевая» революция тоже не была романтикой, что они гораздо лучше. Я даже с намерениями туда поехал, которые не очень соответствуют нашим западным взглядам, и я хотел это показать. Но в Украине не поверят, что это есть. И там была статья «Кто танцует Якоба Пройсса?». И какие-то конспирационные теории, кто меня финансировал, для кого это сделано. И в конце сказали: «А может быть, он чокнутый, и просто так все сделал? Нет, невероятно!».
Я в субботу хотел пойти на митинг, потому что я очень люблю Россию, русский язык, мне все это важно. Но я знаю, если я как немец, поскольку у меня паспорт немецкий, я буду на революционной площади – «Это как «оранжевая» революция, это все финансируется, он получил какие-то деньги». Это чушь! Конечно, на Западе есть какое-то мнение, конечно, мы думаем, что было бы лучше, чтобы демократов было чуть-чуть побольше. К сожалению, у нас в Германии никто не знает, что такое Украина, что это независимое государство. Но до сих пор думают, что мы ничего другого не сделаем, а подготовим переворот в ваших странах. У нас совсем другие проблемы сейчас в Европе. И это «наш» и «не наш» - это поразительно!
Елена Фанайлова: Саша, о своих героях расскажите, о тех, кто выжил. Они смотрели фильм?
Александр Куприн: Эти люди видели этот фильм. И как все люди, которые снимаются и исповедуются на экране, они были в ужасе потом. После публичной исповеди человек должен уйти в монахи – вот так в России. Но через некоторое время они решили, что это неплохо.
Ваш вопрос о соотношении реальности и документального кино для меня тоже являлся в этом фильме важным. Понятно, что документальное кино у нас в стране и в других странах смотрят отборные люди, совершенно особенные люди, которые интересуются действительностью, которые хотят быть адекватными. Им важно, чтобы их стереотипы, которые мешают им точнее понять что-то, были разрушены. Но есть и другая сторона реальности, которая все равно обязательно присутствует. Вот эти иллюзии, в которых мы живем, романтические иллюзии, лирические состояния: человек любит, хотя знает, что любовь разрушится. Человек живет, как будто его жизнь вечна, но он умрет. Есть некие состояния человека, который нельзя разрушать. Какие-то иллюзии не подвержены разрушению. И я как раз пытался эти иллюзии не то что нарушить, а с ними работать. Мы пытались сделать романтический фильм, очень лирическую ленту о своих внутренних заблуждениях, которые мы очень ценим. Как бы наше чувство справедливости ни нарушало нашу любовь к государству, все равно наша любовь к родине существует, и она очень полезна, она каждому нужна. Как и любовь к ребенку. Во многих фильмах показано, как они кидают своих матерей, но все равно я своих детей буду любить, что бы они ни сделали, хотя, может быть, это иллюзия. Бог их знает, какими они станут. И вот эта часть сознания человеческого, с ним в документальном кино тоже нужно работать. Когда вы собирали документальные свидетельства семейные разных людей, это тоже часть документального кино, которая никогда не выходит на поверхность, вот эти съемки, которые внутри своих семей люди делают, которые военные снимают: солдаты во время атаки бегут, еще что-то. И потом все это видео уничтожается, потому что не нужно никому, только нам интересно. А для чего оно снимается? Когда человек сам себя снимает, он старается быть интересным, он назначает важность вот этой части своей жизни, которую он снимает, тем, что она хотя бы снята, потому что мы потом будем смотреть. И это важная часть пласта документального кино – назначить важность своей жизни.
И эти герои, которых я снимал, и я сам, нам было важно этим фильмом не разрушить стереотип, что мы все такие животные, обычные люди, питаемся и все, а наоборот, развить мысль, что мы вечные, какие-то великие, мощные существа, и что наша жизнь без конца продлится, что наша любовь к этой девушке, она вот сейчас... И в этих кадрах это остается. И сохранить это – это огромная победа. И у зрителя возникнет иллюзия, что действительно он будет жить всегда. Вот этот человек, он же так живет, он будет жить всегда. Я победил смерть с помощью этого фильма.
Виталий Манский: Я вспомню картину гран-при прошлого года «Outro» Юлии Панасенко. Картина повествует о последних месяцах жизни молодой, активной москвички, 32 лет. С фактической стороны она умирает, и это становится драматургическим ключом фильма, с другой стороны, эта картина даровала ей вечность, потому что эта картина сохранила ее, в том числе ее страдания, мучения и все, что с ней связано, навсегда, сколько будет существовать цивилизация, человек. И в этом смысле влияние, сила и смысл документального кино невозможно предать какой-либо оценке, потому что это то, что находится сверх искусства, сверх документа, сверх всего того, чем оно живет сегодня. Сегодня оно живет сиюминутностью, но когда эта сиюминутность заканчивается... Героини Алины Рудницкой – веер лиц, сменяющих друг друга, но каждое лицо – это судьба, трагедия. Меня в этом фильме потрясает конвейер смертей, когда они одна за другой встают и идут на убийство собственного ребенка. Я не хочу устраивать здесь ханжеские спектакли, мы все понимаем, что такое аборт, мы понимаем, что это иногда единственная возможность... я не хочу говорить ничего напускного, но факт остается фактом. И когда ты понимаешь, что это огромное количество художественных образов, спрессованных в одном месте, это не может не вызывать потрясения эмоционального.
И скажу про «наш» и «не наш» в ответ Якобу. Я оказался для себя почти впервые в роли тех режиссеров, которых мы приглашаем на «Артдокфест» из Германии, Чехии, Дании, Голландии и так далее, снимающих в России, сняв картину на Кубе. Я снял большую картину на Кубе, и я убежден, что только некубинец мог сделать тот фильм, который сделал я. Потому что кубинец живет в других социальных стереотипах восприятия, и он через них не может прорваться.
Елена Фанайлова: Виталий, я думаю, ему там местное КГБ не даст этого сделать.
Виталий Манский: Местное КГБ ему не даст сделать, но он и будет то, что не даст сделать местное КГБ. Он не сможет отстраниться и посмотреть на все как на единый ландшафт, на единый пейзаж пространства своей картины. Он будет что-то более погруженное делать. Ведь в чем фокус картины Филиппа Ремунда – в абсолютно банальных вопросах. Такой банальный вопрос ни один русский не может задать, потому что это за рамками не то что жанра... Но эти простые вопросы иногда вызывают самые точные ответы, которые точным вопросом не получить. Есть ситуация, когда ты задаешь точный вопрос и ты на него получаешь ответ «да» или «нет. А нужно, наоборот, задать что-то... И иностранец может это сделать.
Елена Фанайлова: Дороту Рожсковску хочу спросить о фильме «Давай убежим от нее». Это фильм, которым открывалась польская программа. В этом фильме и жизнь, и смерть, и любовь, и история польская.
Виктория Белопольская: Я внедрюсь. Для нас было очень важно на этом фестивале показать фильм Марчина Кошалки. Мне кажется, что это один из самых крупных режиссеров документального, авторского кино в мире сейчас. У него был ряд картин этапных для мирового кино, например фильм «Экзистенция». Это человек, который изменяет сущностные возможности документального кинематографа. И действительно ему удается заглянуть за грань обыденного человеческого существования, и даже физического существования. Поэтому мы очень благодарны Дороте, что она предоставила нам возможность показать эту картину.
Дорота Рожсковска: Я согласна, что Марчин Кошалка – это один из самых ярких документалистов мира. Я показывала его первую картину в Киеве два месяца назад, это была первая картина, которую он сделал, еще будучи студентом киношколы в Катовице. Это было как хоум-видео. Он, взрослый сын, лежит дома на диване, а его мама ужасным матом его ругает, какой он неудачник. И этим фильмом он пробился. Оказалось, что получасовый фильм затрагивает такую болевую точку современного общества, о которой люди не говорят. Ну, надо же чтить собственную мать, не показывать ее в отрицательном свете. После показа этого фильма в Польше шли очень бурные дискуссии, и именно по телевидению. Два месяца назад я показала этот фильм в Киеве, и зал начал спорить после этого. И я уже убеждена в том, что это кино, которое не умирает, что часто, к сожалению, с документальным кино происходит. Ему не хватает универсальности. Герой фильмов Марчина Кошалки и многих хороших документальных фильмов польских – это современный человек, его судьба как человека, как он рождается, как он живет и как он умирает. И Марчин много снимает о том, как человек умирает, что такое смерть, как мы с точки зрения смерти смотрим на свою жизнь. И именно об этом фильм «Давай убежим от нее». Титры, может быть, относятся к матери, от которой он хочет убежать, а может быть, относятся к смерти, от которой его сестра пытается убежать через красивые губы, которые она себе делает, через богатство, в котором она живет. И этот фильм вопрос оставляет без ответа.
Елена Фанайлова: Филипп, вы сказали о том, что в России должны измениться медиа и телевидение. А вы свой фильм представляете на каком-нибудь телевизионном канале в Чехии? И можно ли представить его в России на каком-то телевизионном канале?
Филипп Ремунда: Вы спрашивали о том, видели ли герои фильмов те фильмы, которые авторы сняли про них. Один из моих героев был в Чехии, посмотрел фильм и сказал: «Этот фильм никогда не будет показан в России». И я удивился, когда Виталий Манский пригласил меня на «Артдокфест». И я вижу, что этот фильм будет показан в России. И мне интересно, что публика здесь скажет про этот фильм. Я его не успел спросить – почему. Он мне сказал после просмотра фильма, что мы позже поговорим об этом фильме. Но никогда он не возвращался к этому диалогу. Я его еще спрошу. Этот фильм есть на «Артдокфесте», но я не уверен, что он будет когда-нибудь на телевидении. В Чехии продюсеры этого фильма с чешского телевидения финансировали этот фильм, он был в прокате в Чехии, и все прошло нормально. В начале этого фильма я решил написать большими буквами: «Не верьте телевидению! Не верьте этому фильму! Верьте только своим глазам». Этим я хотел сказать, что мы в Чехии думаем, что наше телевидение – это не русские телеканалы, там нет пропаганды, но каждое телевидение есть пропаганда другой жизни. Виталий Манский сказал, что он смотрел Интернет после телевидения, и это был другой мир. Я тоже могу сказать, что если я живу нормальной жизнью в Чехии, а потом посмотрю телевидение, это тоже будет другой мир. В том-то и дело, что телевидение – это проблема.
Виталий Манский: У нас разные галактики.
Филипп Ремунда: В том-то и проблема, что мы думаем, что после так называемой «бархатной» революции наше телевидение – это не такая далекая галактика от реальности. Но мы должны знать, что это другая галактика.
Якоб Пройсс: Я согласен, что в телевидении есть официальная речь. Даже если у нас в Германии смотришь 15 минут какие-то «Новости», очень часто есть какое-то субтильное направление. Но это не грубая пропаганда. Правильно, что надо поставить все под сомнение, есть разные источники информации, и потом уже создавать картину. Но я очень не люблю, когда люди говорят: «Ну, у вас то же самое». В России, к сожалению, часто говорят: «У вас тоже все коррумпированные, но они за 40 лет уже научились, как можно это скрыть». Это то, что думает Путин. Он хочет создать какой-то цирк, который называется «демократия». Создает другую партию, хочет, как в Америке, две партии. Я жил в России и могу сказать, что это не две галактики. Всегда надо контролировать власть. У нас тоже иногда пытаются это сделать, но у нас есть контроль медиа, у нас солидные журналисты независимые, которые нормально работают, которые не стесняются сказать что-либо. У нас сейчас в Берлине, например, какая-то «пиратская» партия получила 10%. Это можно сделать. Это какие-то маленькие ребята, которые сказали: «Нам надоели эти политики», - и получили 10%. И наши современные политики должны на это реагировать, что-то сказать. Мы не говорим, что у нас все так же, у нас есть свои проблемы. И надо каждый день волноваться, потому что демократия – это не что-то человеческое. Человеческий – это авторитаризм: «Я хочу, я сделаю, остальным я не дам». Я сам юрист, и я уважаю нашу юридическую систему, со своими ошибками. И я видел, что творится в России. Здесь правовой нигилизм, о чем даже Медведев говорит. Поэтому мне очень важно сказать, что, слава Богу, у нас не так.
Филипп Ремунда: Я не согласен. Директор одного нашего приватного телеканала сказал, что эфир новостей – это только время между двумя рекламами. Это значит, что медиа в руках капитала. И все, что мы думаем про новости, - это реклама жизни, которой мы должны жить.
Виталий Манский: Оставайтесь у нас. И мы поговорим после большего получения опыта.
Филипп Ремунда: Я согласен с вами, что здесь другая галактика в медиа. Но хотел бы сказать людям в Чехии. Не верьте медиа и не думайте, что все, что есть в медиа, - это реальность. Нет, это не реальность.
Елена Фанайлова: Многие слушают и в Чехии эту программу, так что вам будет о чем поспорить.
За нашим столом президент фестиваля Виталий Манский; программный директор Виктория Белопольская; Филипп Ремунда из Чехии, который снял фильм «Эпохальное путешествие пана Тржиски в Россию»; Дорота Рожсковска, которая представляет польский «Драгон-форум», это мастерские документального кино (есть большая польская программа на фестивале «Артдокфест»); Александр Куприн, фильм «Победа»; Якоб Пройсс, Германия, фильм «Другой Челси. История из Донецка»; Ессика Гортер, Нидерланды, фильм «900 дней»; Алина Рудницкая, фильм «Я забуду этот день».
C президентом фестиваля Виталием Манским мы заговорили в один из дней фестиваля о том, что документальное кино не успевает за реальностью.
Виталий Манский: Собственно, хотелось бы, чтобы фестиваль «Артдокфест» был самым актуальным (или просто актуальным) событием в культурной жизни, в общественной жизни. Потому что мы собираем очень мощную, современную, небезразличную программу о нашем, в том числе, и сегодняшнем дне.
Елена Фанайлова: Я бы сказала, что это фильмы, которые выражают социальную, гражданскую позицию автора.
Виталий Манский: Сейчас идет фестиваль, с утра до ночи мы сидим в залах, смотрим фильмы, обсуждаем. А сегодня утром, с 5 утра до 7.30 утра, я сидел в Интернете и смотрел 2,5-часовый ролик документальных видеосвидетельств, зафиксированных фальсификаций на избирательных участках в России. И честно сказать, более увлекательного блокбастера документального я не видел. Кстати, и у нас в программе нет такого фильма, чтобы он в такой степени был сопряжен с реальностью сиюминутной. Он, конечно, не является артом, то есть это не искусство, но по силе воздействия он переваливает через искусство, потому что просто сносит башку, когда ты все это видишь. Я понимал, что накручивают голоса, мы все понимаем, но когда ты это видишь, когда ты видишь этих людей... Людей поймали в автобусе, которые ездили по участкам. Перекрыли этот автобус. И вдруг они договариваются. Водитель открывает дверь, люди выскакивают из автобуса и разбегаются на твоих глазах в разные стороны.
Елена Фанайлова: А зачем их ловили?
Виталий Манский: Они ездили «каруселью» по участкам с открепительными удостоверениями. Или ловят человека, у которого 50 бюллетеней сложенных за «Единую Россию» вынимают. А он пытается вырваться, его скручивают. И это все на твоих глазах. И ты понимаешь, что, наверное, документальное кино не может угнаться... У нас закрытие в субботу, эфир у нас в воскресенье, и мы не знаем, что будет в эту субботу. Я не знаю, мы будем закрываться, к нам придут люди, или они все будут на Болотной площади или Площади Революции? Какую они выберут реальность в сегодняшней Москве?..
Елена Фанайлова: Продолжая мысль Виталия, скажу, что на просмотре фильма об Анне Политковской «Горький вкус свободы» Марины Голдовской были люди, которые были и на Триумфальной площади. Так что думаю, люди будут и на улице, и на фестивале. Меня и этих девочек, которые в 4 часа утра вышли из милиции, удивило то, что последними словами Политковской в фильме Голдовской, хронологически последними, были слова, что революция в России неизбежна, только вряд ли она принесет кому-то те плоды, на которые они рассчитывали. Вот такие истории про «Артдокфест» и современную реальность. Как в вашей жизни соотносится реальность и искусство? И прав ли Виталий, что документальное кино должно очень быстро меняться? Или оно должно просто фиксировать жизнь? Если бы Голдовская не зафиксировала эти слова Политковской, сказанные ею в 2007 году, сейчас, может быть, они бы так не прозвучали. Или реальность нужно конструировать? Давайте каждый расскажет о своих героях. А Виктория и Дорота, может быть, расскажут о своем выборе, о своих любимых режиссерах.
Саша, ваши герои – кто?
Александр Куприн: Герой моего фильма – я сам и люди, которые меня окружают. Фильм создавался почти 11 лет. Я его начал снимать в тот момент, когда я потерял полностью ощущение реальности, причем вместе со всей страной, как потом выяснилось. Это было в 2000 году. И я понял, что настолько сильно его потерял, что нужно это все снять и, как режиссер-документалист, потом отсмотреть и разобраться. Я обычно делаю так: я снимаю, а потом уже начинаю понимать, что я снял. В данном случае я снимал себя, своих друзей. И на протяжении почти 11 лет разбирался, и вот только сейчас разобрался.
Елена Фанайлова: Саша, а почему фильм называется «Победа»?
Александр Куприн: Потому что фильм зафиксировал, как выяснилось, победу каждого из героев. Я победил себя. И то, что я снял этот фильм, - это тоже победа. И то, что я о нем сейчас с вами здесь говорю, - это тоже моя личная победа. Другой человек победил рак с помощью этого фильма. Был человек, который умер именно тогда, когда он хотел, и это тоже была его победа – в Светлую Седмицу, человек православный. И главное мне было передать странное, светлое, щемящее, радостное и звенящее даже чувство, которое нас переполняло, когда мы снимали этот фильм, которое я смог формализовать в единственном слове – победа.
Елена Фанайлова: Якоб, Ваш фильм, как мне кажется, к карикатуре немножко приближается, хотя ничего специально вы для этого не делали, просто герои сами такие. Кто эти люди прекрасные?
Якоб Пройсс: Да, у меня разные герои. Фильм построен на контрасте между шахтерами, которые работают в Донбассе (я снимал этот фильм в Донецке), и молодым политиком, которого я всегда называл «маленький олигарх». Он миллионер и очень гордится тем, чего он достиг – четыре машины... Они все ходят на стадион, шахтеры Донецка, олигарх Коля туда идет потому, чтобы быть ближе к Ахметову и Януковичу. Он вообще футболом не интересуется. А шахтеры работают в самых ужасных условиях.
И два слова насчет революции, которая будет, наверное, в России. Мой художественный фильм, я надеюсь, будет интересен и через три, и через четыре, и через пять лет. Но, с другой стороны, он получился достаточно актуальным. Я снимал в стране, где была «оранжевая» революция, и в регионе, где они этой революции не хотели, и до сих пор это называется «оранжевый переворот». Есть линия одного из моих героев, шахтера, который сказал: «Революция не победила». Он хочет сказать, что не улучшила жизнь людей. И я боюсь, что в России было бы то же самое. Но думаю, что это хороший момент, когда люди выходят на улицы. Кстати, я часто наблюдаю выборы, я по образованию юрист. И первый раз, что я в России на дни выборов, я не провел время в участке до четырех утра, считая голоса. Я это делал в Баку, в Киргизстане, в Барнауле - и в Донецке, кстати, так и возникла идея этого фильма. Я думаю, что это хорошо, что люди начинают здесь выходить на улицы, но я не думаю, что будет какая-то «оранжевая» революция или что-то очень изменится. Я думаю, что проблема и в России, и в Украине в обществе, в людях, в коррупции. Почему это начальство, это правительство может себя вести так, как они себя ведут? Потому что это везде. Коррупция в школах, в больницах, это гаишники на улицах - везде. И люди почему-то, мне кажется, думают: «Я бы тоже так делал, если бы я был в правительстве». Я думаю, что долго правительство не может так себя вести. Но думаю, что изменения не произойдут сейчас на улицах, потому что, к сожалению, такова сейчас медийная обстановка. Я это видел в Украине, и этого не хватает. Должны быть изменения в головах очень многих людей. Это будет, я уверен, но не завтра.
Виталий Манский: Я видел по телевидению Джульетто Кьеза, наблюдателя от Европарламента, который сказал, что эти выборы полностью соответствуют нормам европейским, то есть никаких нарушений.
Якоб Пройсс: Я был на выборах в 2004 году в Украине, и я до сих пор не уверен, были ли фальсификации такого уровня, что на самом деле Янукович не победил. Может быть, он победил. Но то, что это использование административного ресурса, всем понятно. Я часто был на участках в России, обычно там советские женщины очень строго наблюдали, наблюдатели ото всех партий. Я там очень редко видел какие-то фальсификации. Но вполне возможно, были какие-то фальсификации. Я думаю, что у «Единой России» поддержка, наверное, меньше, чем 49%. Но дело не в этом. Они создали политическую систему, которая долго до выборов. Это уже недопустимо. Людям, как Рыжков, Немцов, интеллигентные люди, которые хотят работать на эту страну, им не дают участвовать в политическом процессе. Это скандал. Что произойдет на день выборов, будет ли «карусель» - это мелочь, на которой я даже не настаиваю. Я не уверен, что на самом деле 49%. И это цинизм. «Единая Россия» потеряла 15%. У нас на Западе сразу уходят те люди, которые отвечают за это поражение. Это очень большое поражение - 15% потеряли. Хотели гораздо больше. И они цинично говорят: «У нас демократия. Видите, не 60, а только 49». А все думают, что это все было уже предусмотрено. И на улицы послать «Наших», которым по 16 лет, - это ужас. Мне это противно. И даже стыдно. Потому что когда Путин пришел к власти, я был в Иркутске, я жил в России в это время, и думал: наверное, нужен такой человек. Потому что все, кто жил в России в 90-ые годы, знали, что надо возрождать государство. Гражданское общество действует только тогда, когда есть государство. А государства не было. И мне не было жалко Березовского, Гусинского. Но сейчас видишь, куда это все зашло, и это противно.
Дорота Рожсковска: Мы обсуждаем проекты документального кино молодых работников кино, кинематографистов. Мы обсуждаем 15 проектов. И я могу сказать, какой ландшафт из этого выходит будущего кино. Например, кто герой будущего документального кино.
Виталий Манский: Это проекты, еще не осуществленные.
Дорота Рожсковска: Это российские проекты, из очень разных регионов. Есть проект из Владивостока, из Сургута, из Украины, из Беларуси. В половине проектов выходит такой герой, который борется с советским менталитетом, который видит, что мир свободен, что можно летать, но он этого не умеет. И он ведет свою личную борьбу с тем, что держит людей в какой-то униженности. И в семи проектах это есть главная проблема. Как от этого убежать, как это победить. И каковы черты советского менталитета. Главное – это аморальность, незнание, какие ценности надо в своей личной жизни реализовать. Мне кажется очень любопытным, что авторы этих фильмов – это в основном женщины. И я бы хотела, Виталий, чтобы вы запомнили некоторые фамилии. Например, Анджела Абзалова, она работает над очень интересным проектом, ее героиня очень интересная. Анна Артемьева, Анастасия Александрова. Какая-то волна в этих проектах, которые мы обсуждаем, что борьба героя, как вырваться на свободу, как победить советский менталитет, она идет вместе с тем, как найти свою роль как мужчина и женщина.
Елена Фанайлова: Филипп, насколько я понимаю, ваша история во многом почти карикатура на российскую действительность. Расскажите, кто герой, и в каких обстоятельствах вы все это снимали.
Филипп Ремунда: Мой фильм начинается в Чехии, в одной деревне. Деревенский учитель – герой моего прошлого фильма, 10 лет назад я снимал фильм с этим человеком о его деревне. Он любитель кино, и он снимал фильм про свою деревню. И сейчас мы решили поехать в Россию. Когда мы завершили этот фильм, он мне написал письмо: «Если у тебя будет какая-нибудь работа в будущем, я буду очень рад участвовать в съемках». И я почти об этом забыл, но в течение этих 10 лет он мне написал письмо: «Я нашел дневник своего деда, который воевал в гражданской войне 20-х годов прошлого века. Он попал в плен. И он поехал как чешский легионер во Владивосток, а из Владивостока убежал в Европу». Он просил телевидение, чтобы они сняли фильм про историю легионеров. Я ему сказал: «Я хочу с тобой сотрудничать. Давай поедем вместе в Россию и будем снимать. Нашей задачей будет не история, а современные отношения между русскими и чехами. Потому что мы все знаем, что они очень сложные после 68-го года». И мы поехали. Я хотел, чтобы все знали, что наш фильм очень субъективный.
Мне интересен фестиваль «Артдокфест» потому, что каждый раз, когда я смотрю фильмы, снятые о Чешской Республике иностранцами, мне не очень нравятся эти фильмы. Я спрашиваю себя, почему мы не делаем фильмов о наших темах. Но я хотел, чтобы всем было понятно с первого взгляда, что этот фильм делают какие-то иностранцы. Поэтому я переодел своего главного героя в спортивный костюм советских космонавтов по фотографии нашего космонавта Владимира Ремека, который был на орбите с вашим космонавтом. Мы надели на голову каску, а на каску поставили камеру. Мой герой выглядел на первый взгляд инопланетянином. Вот так мы ехали в поезде, в плацкартном вагоне, и спрашивали русских граждан, что они думают про демократию, Путина, Ходорковского, Политковскую, убийство журналистов и про свободу. Потому что ситуация в России нам в Чешской Республике непонятна, у нас нет другой информации, кроме той, что мы можем видеть с экрана телевизора. А на экране телевизора вот эти темы. Почти ничего другого. Поэтому для многих зрителей в России, я думаю, этот фильм может быть провокацией. Почему мы не задавали другие вопросы? Но мы в самом начале решили, что мы будем снимать кино о России с точки зрения чешского деревенского учителя.
Елена Фанайлова: Ессика, я бы хотела послушать о ваших героях, о вашем сюжете, о вашей истории.
Ессика Гортер: Мой фильм о блокаде Ленинграда, его главные герои – блокадники. Они пережили чудовищные, страшные события, но взгляд их на эти события и на свое прошлое сильно отличается от официальной точки зрения. Они воспринимаются как герои во всем мире и в России. Я не утверждаю, что они не герои, для меня они герои уже потому, что выжили, но есть и другая сторона этого вопроса – это та травма, которую они пережили. Не так часто упоминается то, как они пережили этот травматический опыт. Поэтому мне хотелось поговорить с ними о том, что они пережили, как они себя сейчас чувствуют, кем они являются для себя самих. На протяжении многих лет было запрещено говорить о том, что они пережили. То есть не обо всем, что они пережили, но под определенным углом. Во всяком случае, говорилось, главным образом, в очень оптимистических интонациях о том, какими они были смелыми, какими были смелыми матери Ленинграда. И по сути, было запрещено говорить о целом ряде существовавших тогда вещей, например, о каннибализме и о том, на что вынуждал людей голод. И запрет на разговоры этого рода действует как табу. И несмотря на то, что опубликованы дневники и масса свидетельств, тем не менее, говорить о таких вещах, как каннибализм в Ленинграде, - это до сих пор табуированная тема. Поэтому мне хотелось обратиться к самим блокадника с вопросом, как им запомнилось это время.
Виталий Манский: Я хочу сказать о любопытной разнице восприятий этой картины. Я ее смотрел в Голландии первый раз, а вчера смотрел в Москве. В Голландии, когда только пошли титры... А титры в этой картине идут достаточно долго, наверное, минуты 3-5, потому что там начинаются финальные титры, что какие-то герои уже ушли из жизни, потом долго титры авторские. Вот все это время в Амстердаме аудитория аплодировала, все это время шли бурные аплодисменты. И когда зажегся свет, они продолжались. Вчера в Москве, когда шли титры, была гробовая тишина, потому что люди были этим фильмом абсолютно шокированы. И только когда зажегся свет, прошла пара секунд, люди как-то, может быть, даже преодолевая себя, чуть-чуть стали аплодировать, просто потому, что они понимают, что это большое кино, но кино, которым восторгаться или восхищаться, или выражать таким образом эмоцию очень сложно. И это не внешняя оценка, а это очень сущностная, на мой взгляд, разница.
Елена Фанайлова: Голландское общество пережило Вторую мировую, и там были свои трагедии, и наше общество это пережило. В чем дело? Может быть, в невозможности разговора?
Виталий Манский: Эта картина начинается тем, что сидят два ветерана-блокадника и смотрят по телевизору Парад Победы. То есть они смотрят одну жизнь, а живут другой жизнью. И один произносит такую фразу: «Выключи эту ерунду! Надоела эта комедия. Может быть, нам вечером хоть кино покажут». И это в каком-то смысле суть нашего фестиваля. Потому что мы живем сейчас в этой исторической точке в Москве. Я сегодня, посмотрев 2,5-часовой ролик в Интернете, уже отправляясь на фестиваль, включил телевизор. Прошли «Новости» на центральном канале, и такое ощущение, что это из разных галактик. Я посмотрел «Новости» от начала до конца. Я вас поздравляю, к вам приехал Медведев! Это главная новость, что Медведев приехал в Чехию, что его встретили в Праге. Вот что сейчас самое главное, оказывается, в стране.
Елена Фанайлова: Виталий, люди в социальных сетях уже разместили разные веселые способы встречи Медведева. То есть Чехия не дремлет...
Виталий Манский: Чехия-то не дремлет, это я знаю. Мы дремлем. Меня волнует, что мы еще спим.
Филипп Ремунда: Я думаю, что если устраивать какие-то протесты сейчас, то не против «Единой России», Медведева, Путина, а против медиа, против телевидения. Если будет свобода только на Радио Свобода, ничего не произойдет. Свобода должна быть на телевидении в России.
Виктория Белопольская: Мне кажется, то, о чем сейчас говорил Виталий, о том, как воспринимался фильм Джессики «900 дней» о блокаде в нашем зале, и есть ответ на ваш вопрос о соотношении реальности и документального искусства. Потому что люди, которые замерли в зале, при этом это люди, которые обладают всей этой информацией. Мы читали «Блокадную книгу», мы читали дневники...
Елена Фанайлова: Мы читали книгу Лидии Гинзбург, переизданную в этом году.
Виктория Белопольская: Совершенно верно. Но при этом мы в случае этой зрительной реакции имели дело с чистым воздействием искусства. Оцепенение зала – это воздействие атмосферы фильма. Это воздействие того, как эта история изложена автором. Это воздействие авторского языка. Документальное кино не должно, с моей точки зрения, даже стремиться за сегодняшним днем. Оно должно иметь его в виду, но оно все равно никогда не угонится, как не угонится ни литература, ни живопись. Для искусства нужна определенная дистанция, в том числе и временная, возможно, или дистанция чисто географическая, как у людей, которые снимают о нашей стране за рубежом. Для того чтобы о чем-то мыслить, нужно каким-то образом дистанцироваться.
Для меня на фестивале «Артдокфест» самыми любимыми, кроме здесь присутствующих, стали картины, которые транслируют смыслы через эмоцию, через образы. И это для меня в первую очередь картина Александра Горелика «Воспитание Ульяны» о девочке-сироте, которая воспитывается в церковном приюте. И о том, как определенные каноны воспитания делают из человека, возможно, «нашиста». То есть перспектива такая тоже возможна. Человек настолько ограничивается и личность его давится, что, возможно, она станет тем, что мы сейчас наблюдаем в Интернете в виде замечательного ролика «Нашистка Света», который представляет собой интервью с девушкой из Иваново, которая рассказывает о том, как в нашей стране все замечательно, а «Единая Россия» очень улучшила медицину.
Елена Фанайлова: Алина, расскажите нам о своем проекте.
Алина Рудницкая: Я снимаю фильмы о женщинах. И последний мой фильм «Я забуду этот день» - это тоже о женщинах, которые стоят перед выбором: сделать аборт или нет. Для меня этот фильм прежде всего – как передать состояние и эмоции женщины, что чувствует и испытывает женщина за 5 минут до аборта.
Елена Фанайлова: И они соглашались с вами говорить в этот момент?
Алина Рудницкая: Это наблюдения за их эмоциями. Она уже сидит на стуле, и через 2 минуты она войдет в операционную. Вот об этом состоянии.
Виталий Манский: Там вообще текста практически нет. Одна фраза снята в самом начале.
Алина Рудницкая: Да, этот фильм – эксперимент, фильм без слов. Мы снимали на 35 миллиметров, пленки было очень мало. То есть носитель диктовал такой фильм. Мы это снимали в Петербурге.
Елена Фанайлова: А что вам зрители говорят после вашего кино?
Алина Рудницкая: Когда я фильм отдала в больницы, они сказали, что его надо показывать в палате до аборта: что если его демонстрировать, может быть, меньше женщин пойдут на это. Но реакция, конечно, разная. Фильм много где показывался, и мне нравится реакция, зал тихий, молчит, очень напряженный.
Виталий Манский: Мы эту картину хотели взять в конкурс. Мы ее видели еще на стадии съемок. Но Алина нам «изменила» с другими фестивалями... А так как мы принимаем только премьеры, то эту картину мы включили в программу «От А до А», потому что она наполучала призов немеряно, а программа «От А до А» - это фильмы-призеры основных российских фестивалей в период от «Артдокфеста» прошлого года до этого года.
Елена Фанайлова: Я хочу вернуться к разговору о фильме Джессики Гортер «900 дней». Виталий уже рассказал о том, как публика в Голландии реагировала на просмотре, как в России реагировала публика. А сами ваши герои вам что-то говорили после фильма? Они видели этот фильм, блокадники?
Джессика Гортер: Нет, они пока фильма не видели, потому что фильм был закончен практически за неделю до фестиваля IDFA, фестиваля в Амстердаме, который является «документальным Канном», фактически это главный фестиваль в мире документального кино. Поскольку фильм был закончен всего за неделю, я не успела еще им его показать. Но они знают о том, что фильм показывается в Москве, и во многом ценят внимание к нему и, таким образом, к себе. И в конце декабря я поеду в Питер, чтобы показать его им.
Виталий Манский: Мы, как фестиваль, получили письмо электронное от блокадника, где написано следующее: «Вы наверняка этот фильм не видели. Если бы вы его видели, вы бы его не взяли на фестиваль». Он, наверное, видел в Амстердаме этот фильм, потому что фильм «свежий» действительно. И мне пришлось написать, что не только видели, но видел и президент фестиваля (я подписался под этим письмом), и программный директор, и мы счастливы возможности его включить в программу. После чего мы получили еще письмо. Было коротко написано: «Я возмущен!».
Елена Фанайлова: Я знаю, что попытки современных литераторов говорить о блокаде, предъявить те документы, с которыми они работали, и разрушить миф героизма вызывают довольно большое сопротивление. Обычно реакция такая: «Не трогайте светлый образ блокадного Ленинграда!».
Виталий Манский: Кстати, у нас в программе есть еще один фильм, «Гагаринленд» французский, где режиссер прикоснулся к светлому образу Гагарина и к тем людям, которые на этом образе делают свои маленькие гешефты. Получилась совершенно потрясающая документальная комедия. Непонятно, кто этот блокадник, который написал письмо, а тут нам писал письма российский продюсер этой картины, который пытался запретить ее показ на том основании, что он российский продюсер. Он говорил: «Неужели вы этот фильм видели и после этого вы этот фильм взяли?!». Я написал: «Именно потому, что мы его видели, мы его взяли. И мы видели совершенно потрясающую реакцию аудитории после этой картины». Весь фильм люди от души смеялись над собой, что очень важно, что не менее важно, чем над собой грустить, страдать и пить горькую.
Елена Фанайлова: Якоб, когда ваши герои увидели ваш фильм, как реагировали? «Светлый образ маленького олигарха» - это же просто карикатура. Я бы на его месте, наверное, начала вам угрожать или стараться изъять свои кадры оттуда.
Якоб Пройсс: Так и было почти. Можно еще снимать кино после фильма о реакциях моих героев.
Елена Фанайлова: Из фильма ясно следует, что этот человек занимает государственную должность, но вполне и коррумпирован, и коррумпирует других людей, и пытается влиять на суды, а спонсируя свою любимую команду, не брезгует никакими средствами. При этом он совершенно не стесняется, рассказывая о своих «подвигах».
Якоб Пройсс: Самое интересное, что он наивно говорит про свою фирму, которой он не имеет права владеть, поскольку он секретарь горсовета. Он макиавеллист, популист... Это маленький олигарх, но всем понятно, что он представитель всех политиков, включая и Колесникова, и Януковича, и Ахметова. И я хочу показать в этом фильме, что не только «синие» партии в Донбассе, но и «оранжевые» тоже. Он встретился с каким-то другим маленьким олигархом из Киева. Он является представителем всех политиков в Украине. И он очень поздно заметил, что этот фильм, наверное, повредит ему. Прилетел в Берлин, хотел купить права на фильм, были долгие переговоры, хотел каких-то изменений. Говорил с адвокатами, но они сказали: «Но вы же участвовали в этом проекте, вы согласились, даже письменно. Значит, можете только права купить». А мы потом поехали в Украину, там очень большие отклики.
И целая история про то, что говорил Колесников. Он сделал пресс-конференцию после премьеры и сказал такую фразу, которая абсурдна, но действует: «За правду не бывает стыдно». Вы хотите честных политиков? Я так честно и сказал, какой я вор, коррумпированный, популист. Я был честным, как я есть. Так и должно быть». И это звучит хорошо: «За правду не бывает стыдно». Ахметов потом повторил эту фразу. Ну, мой герой же показал свою настоящую квартиру, он не снимал какую-то бедную квартиру, чтобы сделать какую-то показуху. И этот абсурд до сих пор сидит в горсовете, и это печально. Это не только политика. Например, он сказал: «Кто у нас проиграет выборы – сядет в тюрьму». В 2009 году. До выборов он это сказал. Всем украинцам это известно. Обычно все говорят про законодательство, Луценко, Тимошенко, а он говорит честно: «Если проиграешь – тюрьма». И на пресс-конференции он сказал: «Я это вне контекста, я в 2005 году это сказал, после «оранжевой» революции. Я ссылался на репрессии против «синих» от «оранжевых». А что сейчас происходит – это все по закону». Конечно, бред! Мы можем доказать, что в 2009 году. Но он заплатит медиа, СМИ. В Донбассе защищают друг друга. И он там спокойно сидит. Так все открыто, всем понятно, но никакой реакции, и они продолжают. Я не знаю ни одного премьера ни в России, ни в Украине, чтобы кто-то уходил в отставку из-за давления народа, из-за общественной реакции. Если Ахметов и Колесников что-то говорят, если Путин и Медведев что-то говорят – тогда да. Но если какой-то скандал, если давление... И в этом беда, что демократия не функционирует.
И еще насчет иностранца. Я же тоже иностранец, я думаю, что только поэтому я мог снимать этот фильм. Я не думаю, что украинец мог бы снимать этот фильм. С одной стороны, я иностранец, из Германии, я тоже был чуть-чуть наивен, я про эту кампанию ничего не знал. И этот молодой олигарх гордился: «Ты из Германии. Но у меня четыре «Лексуса». А у тебя есть?».
Елена Фанайлова: В то же время, наверное, гордился, что его снимает немец.
Якоб Пройсс: Конечно. Он бы не допустил, чтобы какой-то местный... И это хорошо, что я говорю по-русски. Это было важно, чтобы можно было спорить, прикалываться. И для меня поразительно в России, что это всегда «наш» и «не наш», это очень важная вещь. Не зря, что называются «Наши» путинские. И мне даже до сих пор говорят: «Ты получил какой-то грант в Америке. Ну, все понятно». Потому что в Украине до сих пор не верят, что я независимая фигура, который получил грант от каких-то учреждений, которые не знали, что я там буду делать. Наоборот, я туда поехал, чтобы показать, что я понимаю людей в Донбассе, которые хотят говорить по-русски. Я хотел показать, что «оранжевая» революция тоже не была романтикой, что они гораздо лучше. Я даже с намерениями туда поехал, которые не очень соответствуют нашим западным взглядам, и я хотел это показать. Но в Украине не поверят, что это есть. И там была статья «Кто танцует Якоба Пройсса?». И какие-то конспирационные теории, кто меня финансировал, для кого это сделано. И в конце сказали: «А может быть, он чокнутый, и просто так все сделал? Нет, невероятно!».
Я в субботу хотел пойти на митинг, потому что я очень люблю Россию, русский язык, мне все это важно. Но я знаю, если я как немец, поскольку у меня паспорт немецкий, я буду на революционной площади – «Это как «оранжевая» революция, это все финансируется, он получил какие-то деньги». Это чушь! Конечно, на Западе есть какое-то мнение, конечно, мы думаем, что было бы лучше, чтобы демократов было чуть-чуть побольше. К сожалению, у нас в Германии никто не знает, что такое Украина, что это независимое государство. Но до сих пор думают, что мы ничего другого не сделаем, а подготовим переворот в ваших странах. У нас совсем другие проблемы сейчас в Европе. И это «наш» и «не наш» - это поразительно!
Елена Фанайлова: Саша, о своих героях расскажите, о тех, кто выжил. Они смотрели фильм?
Александр Куприн: Эти люди видели этот фильм. И как все люди, которые снимаются и исповедуются на экране, они были в ужасе потом. После публичной исповеди человек должен уйти в монахи – вот так в России. Но через некоторое время они решили, что это неплохо.
Ваш вопрос о соотношении реальности и документального кино для меня тоже являлся в этом фильме важным. Понятно, что документальное кино у нас в стране и в других странах смотрят отборные люди, совершенно особенные люди, которые интересуются действительностью, которые хотят быть адекватными. Им важно, чтобы их стереотипы, которые мешают им точнее понять что-то, были разрушены. Но есть и другая сторона реальности, которая все равно обязательно присутствует. Вот эти иллюзии, в которых мы живем, романтические иллюзии, лирические состояния: человек любит, хотя знает, что любовь разрушится. Человек живет, как будто его жизнь вечна, но он умрет. Есть некие состояния человека, который нельзя разрушать. Какие-то иллюзии не подвержены разрушению. И я как раз пытался эти иллюзии не то что нарушить, а с ними работать. Мы пытались сделать романтический фильм, очень лирическую ленту о своих внутренних заблуждениях, которые мы очень ценим. Как бы наше чувство справедливости ни нарушало нашу любовь к государству, все равно наша любовь к родине существует, и она очень полезна, она каждому нужна. Как и любовь к ребенку. Во многих фильмах показано, как они кидают своих матерей, но все равно я своих детей буду любить, что бы они ни сделали, хотя, может быть, это иллюзия. Бог их знает, какими они станут. И вот эта часть сознания человеческого, с ним в документальном кино тоже нужно работать. Когда вы собирали документальные свидетельства семейные разных людей, это тоже часть документального кино, которая никогда не выходит на поверхность, вот эти съемки, которые внутри своих семей люди делают, которые военные снимают: солдаты во время атаки бегут, еще что-то. И потом все это видео уничтожается, потому что не нужно никому, только нам интересно. А для чего оно снимается? Когда человек сам себя снимает, он старается быть интересным, он назначает важность вот этой части своей жизни, которую он снимает, тем, что она хотя бы снята, потому что мы потом будем смотреть. И это важная часть пласта документального кино – назначить важность своей жизни.
И эти герои, которых я снимал, и я сам, нам было важно этим фильмом не разрушить стереотип, что мы все такие животные, обычные люди, питаемся и все, а наоборот, развить мысль, что мы вечные, какие-то великие, мощные существа, и что наша жизнь без конца продлится, что наша любовь к этой девушке, она вот сейчас... И в этих кадрах это остается. И сохранить это – это огромная победа. И у зрителя возникнет иллюзия, что действительно он будет жить всегда. Вот этот человек, он же так живет, он будет жить всегда. Я победил смерть с помощью этого фильма.
Виталий Манский: Я вспомню картину гран-при прошлого года «Outro» Юлии Панасенко. Картина повествует о последних месяцах жизни молодой, активной москвички, 32 лет. С фактической стороны она умирает, и это становится драматургическим ключом фильма, с другой стороны, эта картина даровала ей вечность, потому что эта картина сохранила ее, в том числе ее страдания, мучения и все, что с ней связано, навсегда, сколько будет существовать цивилизация, человек. И в этом смысле влияние, сила и смысл документального кино невозможно предать какой-либо оценке, потому что это то, что находится сверх искусства, сверх документа, сверх всего того, чем оно живет сегодня. Сегодня оно живет сиюминутностью, но когда эта сиюминутность заканчивается... Героини Алины Рудницкой – веер лиц, сменяющих друг друга, но каждое лицо – это судьба, трагедия. Меня в этом фильме потрясает конвейер смертей, когда они одна за другой встают и идут на убийство собственного ребенка. Я не хочу устраивать здесь ханжеские спектакли, мы все понимаем, что такое аборт, мы понимаем, что это иногда единственная возможность... я не хочу говорить ничего напускного, но факт остается фактом. И когда ты понимаешь, что это огромное количество художественных образов, спрессованных в одном месте, это не может не вызывать потрясения эмоционального.
И скажу про «наш» и «не наш» в ответ Якобу. Я оказался для себя почти впервые в роли тех режиссеров, которых мы приглашаем на «Артдокфест» из Германии, Чехии, Дании, Голландии и так далее, снимающих в России, сняв картину на Кубе. Я снял большую картину на Кубе, и я убежден, что только некубинец мог сделать тот фильм, который сделал я. Потому что кубинец живет в других социальных стереотипах восприятия, и он через них не может прорваться.
Елена Фанайлова: Виталий, я думаю, ему там местное КГБ не даст этого сделать.
Виталий Манский: Местное КГБ ему не даст сделать, но он и будет то, что не даст сделать местное КГБ. Он не сможет отстраниться и посмотреть на все как на единый ландшафт, на единый пейзаж пространства своей картины. Он будет что-то более погруженное делать. Ведь в чем фокус картины Филиппа Ремунда – в абсолютно банальных вопросах. Такой банальный вопрос ни один русский не может задать, потому что это за рамками не то что жанра... Но эти простые вопросы иногда вызывают самые точные ответы, которые точным вопросом не получить. Есть ситуация, когда ты задаешь точный вопрос и ты на него получаешь ответ «да» или «нет. А нужно, наоборот, задать что-то... И иностранец может это сделать.
Елена Фанайлова: Дороту Рожсковску хочу спросить о фильме «Давай убежим от нее». Это фильм, которым открывалась польская программа. В этом фильме и жизнь, и смерть, и любовь, и история польская.
Виктория Белопольская: Я внедрюсь. Для нас было очень важно на этом фестивале показать фильм Марчина Кошалки. Мне кажется, что это один из самых крупных режиссеров документального, авторского кино в мире сейчас. У него был ряд картин этапных для мирового кино, например фильм «Экзистенция». Это человек, который изменяет сущностные возможности документального кинематографа. И действительно ему удается заглянуть за грань обыденного человеческого существования, и даже физического существования. Поэтому мы очень благодарны Дороте, что она предоставила нам возможность показать эту картину.
Дорота Рожсковска: Я согласна, что Марчин Кошалка – это один из самых ярких документалистов мира. Я показывала его первую картину в Киеве два месяца назад, это была первая картина, которую он сделал, еще будучи студентом киношколы в Катовице. Это было как хоум-видео. Он, взрослый сын, лежит дома на диване, а его мама ужасным матом его ругает, какой он неудачник. И этим фильмом он пробился. Оказалось, что получасовый фильм затрагивает такую болевую точку современного общества, о которой люди не говорят. Ну, надо же чтить собственную мать, не показывать ее в отрицательном свете. После показа этого фильма в Польше шли очень бурные дискуссии, и именно по телевидению. Два месяца назад я показала этот фильм в Киеве, и зал начал спорить после этого. И я уже убеждена в том, что это кино, которое не умирает, что часто, к сожалению, с документальным кино происходит. Ему не хватает универсальности. Герой фильмов Марчина Кошалки и многих хороших документальных фильмов польских – это современный человек, его судьба как человека, как он рождается, как он живет и как он умирает. И Марчин много снимает о том, как человек умирает, что такое смерть, как мы с точки зрения смерти смотрим на свою жизнь. И именно об этом фильм «Давай убежим от нее». Титры, может быть, относятся к матери, от которой он хочет убежать, а может быть, относятся к смерти, от которой его сестра пытается убежать через красивые губы, которые она себе делает, через богатство, в котором она живет. И этот фильм вопрос оставляет без ответа.
Елена Фанайлова: Филипп, вы сказали о том, что в России должны измениться медиа и телевидение. А вы свой фильм представляете на каком-нибудь телевизионном канале в Чехии? И можно ли представить его в России на каком-то телевизионном канале?
Филипп Ремунда: Вы спрашивали о том, видели ли герои фильмов те фильмы, которые авторы сняли про них. Один из моих героев был в Чехии, посмотрел фильм и сказал: «Этот фильм никогда не будет показан в России». И я удивился, когда Виталий Манский пригласил меня на «Артдокфест». И я вижу, что этот фильм будет показан в России. И мне интересно, что публика здесь скажет про этот фильм. Я его не успел спросить – почему. Он мне сказал после просмотра фильма, что мы позже поговорим об этом фильме. Но никогда он не возвращался к этому диалогу. Я его еще спрошу. Этот фильм есть на «Артдокфесте», но я не уверен, что он будет когда-нибудь на телевидении. В Чехии продюсеры этого фильма с чешского телевидения финансировали этот фильм, он был в прокате в Чехии, и все прошло нормально. В начале этого фильма я решил написать большими буквами: «Не верьте телевидению! Не верьте этому фильму! Верьте только своим глазам». Этим я хотел сказать, что мы в Чехии думаем, что наше телевидение – это не русские телеканалы, там нет пропаганды, но каждое телевидение есть пропаганда другой жизни. Виталий Манский сказал, что он смотрел Интернет после телевидения, и это был другой мир. Я тоже могу сказать, что если я живу нормальной жизнью в Чехии, а потом посмотрю телевидение, это тоже будет другой мир. В том-то и дело, что телевидение – это проблема.
Виталий Манский: У нас разные галактики.
Филипп Ремунда: В том-то и проблема, что мы думаем, что после так называемой «бархатной» революции наше телевидение – это не такая далекая галактика от реальности. Но мы должны знать, что это другая галактика.
Якоб Пройсс: Я согласен, что в телевидении есть официальная речь. Даже если у нас в Германии смотришь 15 минут какие-то «Новости», очень часто есть какое-то субтильное направление. Но это не грубая пропаганда. Правильно, что надо поставить все под сомнение, есть разные источники информации, и потом уже создавать картину. Но я очень не люблю, когда люди говорят: «Ну, у вас то же самое». В России, к сожалению, часто говорят: «У вас тоже все коррумпированные, но они за 40 лет уже научились, как можно это скрыть». Это то, что думает Путин. Он хочет создать какой-то цирк, который называется «демократия». Создает другую партию, хочет, как в Америке, две партии. Я жил в России и могу сказать, что это не две галактики. Всегда надо контролировать власть. У нас тоже иногда пытаются это сделать, но у нас есть контроль медиа, у нас солидные журналисты независимые, которые нормально работают, которые не стесняются сказать что-либо. У нас сейчас в Берлине, например, какая-то «пиратская» партия получила 10%. Это можно сделать. Это какие-то маленькие ребята, которые сказали: «Нам надоели эти политики», - и получили 10%. И наши современные политики должны на это реагировать, что-то сказать. Мы не говорим, что у нас все так же, у нас есть свои проблемы. И надо каждый день волноваться, потому что демократия – это не что-то человеческое. Человеческий – это авторитаризм: «Я хочу, я сделаю, остальным я не дам». Я сам юрист, и я уважаю нашу юридическую систему, со своими ошибками. И я видел, что творится в России. Здесь правовой нигилизм, о чем даже Медведев говорит. Поэтому мне очень важно сказать, что, слава Богу, у нас не так.
Филипп Ремунда: Я не согласен. Директор одного нашего приватного телеканала сказал, что эфир новостей – это только время между двумя рекламами. Это значит, что медиа в руках капитала. И все, что мы думаем про новости, - это реклама жизни, которой мы должны жить.
Виталий Манский: Оставайтесь у нас. И мы поговорим после большего получения опыта.
Филипп Ремунда: Я согласен с вами, что здесь другая галактика в медиа. Но хотел бы сказать людям в Чехии. Не верьте медиа и не думайте, что все, что есть в медиа, - это реальность. Нет, это не реальность.
Елена Фанайлова: Многие слушают и в Чехии эту программу, так что вам будет о чем поспорить.
