Русская школа американских колледжей
Александр Генис: Сегодня наш “Нью-йоркский альманах” отправится подальше от Нью-Йорка, и в эту августовскую жару мы поговорим о прохладном Вермонте. Соломон, вы ведь только что вернулись оттуда?
Соломон Волков: Да, это была очень примечательная поездка, я получил от нее большое удовольствие. Меня пригласил Миддлбери-колледж , который в Вермонте проводит каждое лето, так называемые, Летние курсы. Он специализируется на обучении самым разным иностранным языкам: там и русский, и испанский, и французский, и немецкий, и португальский, и китайский, и японский - полный набор. И особенность этих курсов, их привлекательность и слава заключается в том, что применяется метод, который и мне представляется наиболее эффективным в области изучения иностранных языков. А именно, студенты, которые приезжают на 6 или 8 недель на Летние курсы в Вермонт, погружаются в атмосферу того языка, который они изучают. Они приносят торжественную клятву, что они не произнесут, пока они там живут, ни слова на своем родном языке, а будут говорить только и исключительно на том языке, который они приехали изучать.
Александр Генис: Я много раз бывал в этих Летних школах, они всегда, по крайней мере, в первый день, производят впечатление сумасшедшего дома, потому что на окне написано - “Окно”, на стене - “Стена”, и для русскоязычного человека ходить по этому городку, где все написано по-русски - как абсурдное кино.
Соломон Волков: Мне как раз было очень любопытно в столовой, которая является тем миром, где сходятся разные школы, наблюдать даже не столько за русскоговорящими студентами, хотя это чрезвычайно умилительная картина, но, скажем, за соседним столом сидели группы, которые говорили только по-китайски...
Александр Генис: Соломон, кроме экзотики, которой является русский язык даже в Вермонте, где немало русских школ (в Норвиче была русская школа), там всегда очень активная научная и культурная русская жизнь, там были конференции замечательные, туда приезжали лучшие русские филологи, писатели, артисты. Это, действительно, русские уголки в Америке.
Соломон Волков: Во-первых, есть постоянные педагоги, которые читают там лекции, проводят семинары и очень активно и насыщенно общаются со студентами. Директором мидделберийских Летних курсов является теперь Джейсон Меррилл, известный специалист в области русской литературы 19 века, а его заместительницей является Вера Проскурина. Она там преподает вместе со своим мужем Олегом Проскуриным, это видные филологи из круга “Нового литературного обозрения”, Вера и Олег опубликовали в “НЛО” по книге, а Олег продолжает сотрудничать с этим журналом.
Александр Генис: А что вы делали в Вермонте?
Соломон Волков: Меня пригласили прочесть лекции о Шостаковиче. Я рассказывал о Шостаковиче и Сталине, об Ахматовой и Шостаковиче. Как я пошутил в разговоре, с двумя из трех этих персонажей – Ахматовой и Шостаковичем - мне посчастливилось быть знакомым. И хотя меня иногда спрашивают, не был ли я знаком со Сталиным, или, по крайней мере, не видел ли я его, я отвечаю, что Сталина я даже в Мавзолее не успел увидеть - его вынесли оттуда до того, как я появился в Москве. Но по известной “теории рукопожатий” (через одно рукопожатие), действительно, я встречался со многими людьми, которые сами разговаривали со Сталиным - с Шостаковичем, с Хачатуряном, с Симоновым. Так что имею представление и об этом человеке.
Александр Генис: Помимо музыки и литературы, в таких Летних школах всегда присутствует кино и театр. Я помню, как лет 15 назад очень модно было привозить в Летнюю школу советские фильмы, где показывалась Америка, особенно фильм “Цирк”. Там есть замечательный эпизод, который то ли вырезали, то ли я не помню его по советскому впечатлению, но в Америке он всегда производил совершенно сокрушительное впечатление. Это тот эпизод, где героиня с чернокожим ребенком бежит на поезд, а за ней, чтобы ее убить, бегут сразу священник, полицейский и богатый толстый буржуй. Этот эпизод всегда приводил в восторг и, конечно, вызывал хохот.
Соломон Волков: Советские фильмы и сейчас входят в программу Летних курсов и пользуются большим успехом - и классика типа “Летят журавли”, и новейшие фильмы. В этот раз я присутствовал при том, как режиссер документального кино и продюсер Нина Зарецкая (она и в Москве живет, и работает в Нью-Йорке) там показывала свой новейший фильм о Евгении Евтушенко, основанный на интервью с ним, взятом в Переделкино. Должен сказать, что на присутствующих этот фильм произвел очень сильное впечатление. Это такая лирическая песня, если можно так сказать, потому что Евтушенко уже исполнилось (согласно одной из версий его биографии) 80 лет, и для зрителей было большой неожиданностью увидеть Евтушенко с палочкой, которому трудно ходить, и такой монолог, подытоживающий взгляды Евтушенко на любовь, жизнь, смерть, женщин, дружбу шестидесятников. Это было очень интересно и, как я уже сказал, такая прозвучала пронзительная лирическая нота в этом фильме, что, конечно, у многих присутствующих (а из них некоторые были с Евтушенко лично знакомы) возникали какие-то встречные вопросы - им хотелось бы, чтобы Евтушенко сказал еще и о том, и об этом, но, конечно, сразу обо всем в одном фильме не скажешь.
Александр Генис: Нина Зарецкая успешно работает в биографическом жанре, я это знаю потому, что мы с вами были персонажами ее фильмов. Она подготовила четырехчастный сериал “Русская Америка”.
Соломон Волков: Который прошел сейчас по каналу “Культура”.
Александр Генис: Среди персонажей есть и вы, и я, и Гриша Брускин…
Соломон Волков: … и Кабаков.
Александр Генис: Правда, фильм показывали в час ночи, и мало кто досидел до такого позднего времени.
Соломон Волков: Но будем надеяться, что люди, которые что-то хотят узнать о Русской Америке, являются полуночниками.
Александр Генис: Будем надеяться. Соломон, а что касается драмы? Дело в том, что в Русских школах всегда принято что-нибудь ставить, потому что один из таких активных способов обучения языку это игра в театре.
Соломон Волков: Да, на этих Летних курсах есть свой постоянный постановщик по имени Сергей Коковкин, известная фигура, который уже 22 года приезжает в Миддлбери, поставил там, по-моему, уже всю русскую и многое из советской драматургии. В это раз он работал со студентами (я специально пришел на репетицию, посмотрел) над новейшей пьесой Дмитрия Быкова “Медведь”. Когда я услышал название пьесы, я спросил: “не Чехова ли?”. На что Коковкин мне ответил: “Да нет, у Чехова только три персонажа, а мне нужно занять как можно больше студентов”. Это было очень впечатляюще, потому что, конечно же, у студентов, которых он занял в спектакле, очень разный уровень владения русским языком, а их всех нужно свести воедино. Это все очень любопытно и, конечно же, студенты получают ни с чем не сравнимый опыт освоения языка.
Александр Генис: Надо сказать, что Коковкин еще тот фрукт, я его хорошо знаю. Однажды в Летней школе, именно в Мидделбери, произошла совершенно замечательная история. Тогда там преподавал Илья Винницкий, молодой профессор Пенсильванского университета, замечательный специалист по литературе начала 19 века и спиритическим сеансам - он большой знаток спиритизма и таких вот странных явлений. И однажды он преподавал Толстого студентам, рассказывал про “Войну и мир”, и студенты задавали ему вопросы. Он сказал: “Вы знаете, на эти вопросы трудно ответить, поэтому давайте вызовем дух Льва Николаевича Толстого и спросим у него”. Студенты говорят: “Как это делается?”. “Сейчас я вам покажу”. Поскольку он большой специалист по спиритизму, они там столики крутили и все прочее, и вдруг раздался стук в дверь и вошел в толстовке, с палкой, с седой бородой Лев Толстой. И одна студентка упала в обморок, вызвали врача. Оказалось, что Коковкин, заранее нарядившись Толстым, стоял за дверьми и ждал, когда произойдет эта история. Это стало уже легендой Миддлбери, хотя это на самом деле было.
Соломон Волков: Но, кроме драматических спектаклей, там студенты разучивают и русские народные песни. Там есть музыканты, окончившие Саратовскую консерваторию и проживающие в Брюсселе, группа “Золотой плес”, и студенты разучивают с ними песни, учатся играть на русских народных инструментах. А я, в качестве музыкального финала нашего разговора о поездке в Миддлбери, в Вермонт, хочу показать песню “Во поле березонька стояла”. И знаете, почему? Ведь есть такая легенда, которую очень любят нам напоминать люди, даже жившие в Америке, что здесь, в Америке, берез-то нет.
Александр Генис: Ну, не в Вермонте!
Соломон Волков: Я ехал в Вермонт почти 7 часов на поезде, и все сплошь был березняк, это был абсолютно нестеровский трогательный пейзаж, такие чисто русские березки, прямо наводящие слезу.
Александр Генис: Не зря Солженицын жил в Вермонте.
Соломон Волков: И вообще должен сказать, что Вермонт, по своему пейзажу, невероятно русское пространство. Поэтому, мне кажется, песня эта будет очень кстати, и я, слушая ее, буду всегда вспоминать о поездке в Вермонт. “Во поле березонька стояла”, Хор Александрова, лейбл “Мелодия”.
(Музыка)
Александр Генис: А теперь, Соломон, мне хотелось бы продолжить тему русской культуры в Америке, вернувшись к одной из наших недавних бесед. Недавно мы говорили о том, что в Америке русскую литературу знают по 19 веку, что она кончается на Чехове, и о том, что для того, чтобы понять литературу, сегодняшнюю литературу 21 века, американцам нужно сначала усвоить литературу ХХ века. Внезапно в наш разговор вмешался третий – слушатель, который прислал крайне любопытное письмо, подписывается он “Logan из Израиля”. Я прочту отрывок из этого письма, потому что мне показались его аргументы весьма интересными и достойными обсуждения. Итак, он пишет:
“После революции русская литература перестала быть свободной, особенно начиная со сталинских времен. Ведь кроме государственной цензуры, литератор находился под давлением тоталитарной системы, даже часто, не осознавая. Он был советским человеком, с советским воспитанием, образованием. На него влияла психология среднего советского человека (а писали, естественно, для массового читателя ) со своими понятиями и установками, одна из которых, к примеру, гласит, что настоящий писатель может творить только в России, на родине. И этот штамп оказался живучим и в настоящее время. И даже пример того, что Солженицын вполне мог творить и за пределами отечества, мало что в этом отношении изменил. Да и сам он, кажется, поддерживал этот миф. И вот, по моим наблюдениям, люди выбрасывают книги советских писателей. Для обычного читателя, сейчас, фальшь, которая на поверхности, неприемлема, а между строк он читать не может, да и не хочет. Что уж говорить об американцах (…)”.
Тут-то я и поймал себя на мысли: а, собственно говоря, почему американцы должны уметь читать между строк? Это то искусство, которое мы с вами изучили в тонкости, но почему заграницей должны уметь это делать?
Соломон Волков: У меня возникает по этому поводу ряд встречных соображений, и первым из них является мысль о том, что в том глобальном культурном пространстве, в котором мы сейчас живем, по-моему, все-таки остается и должно оставаться место для локальных культур, которые вовсе не будут претендовать на то, чтобы быть доступными читателям и потребителям культуры во всем мире. Почему бы нам, в конце концов, не согласиться с тем, что, да, будет существовать локальная российская литература, точно так же как существует не только локальная китайская или японская литература, об этом даже говорить не приходится, но существует локальная французская, итальянская, немецкая литература, там имеются свои национальные гении, слава которых никогда не перешагнула границ этих государств. И ничего - они потребляются своим народом, своей нацией, и служат духовной пищей тем, кто, как и в данном случае, приучен, умеет и находит какой-то особый смак в том, чтобы читать между строк. Это - первое соображение.
Александр Генис: Но это, надо сказать, очень специфическая проблема советской литературы, и не так уж все это просто, потому что ведь были великие мастера писать между строк. Вы помните книгу Белинкова “Тынянов”?
Соломон Волков: Конечно!
Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен, и я согласен с тем, что, конечно же, Белинков для нас являлся очень важной фигурой, это был блестяще одаренный литератор, но, увы, время его на сегодняшний день ушло. С другой стороны, я обращу ваше внимание на такую грандиозную фигуру как Салтыков-Щедрин, который весь построен на эзоповом языке, и которого сейчас можно читать с эстрады в Москве или Петербурге, и опасаться того, что в зал ворвутся власти и чины, схватят тебя за то, что ты читаешь нечто, призывающее к свержению существующего строя. То есть, он абсолютно актуален.
Александр Генис: Это довольно любопытная проблема, потому что эзопова словесность в какой-то момент перестает быть острой. С другой стороны, тогда возникает вторичный эффект и она приобретает особое значение уже без намеков. Например, “Гулливер”. Ведь сколько поколений детей читает “Гулливера”, не догадываясь о том, что это сатира на современников Свифта. И в этом отношении интересна советская литература. Как вы думаете, может ли быть, что советская литература, созданная, чтобы держать и показывать кукиш в кармане советской цензуре, приобретет совершенно другое значение в следующем поколении?
Соломон Волков: Я всегда привожу в пример ситуацию не литературную, а связанную с театром, с очень показательной фигурой. Это Юрий Петрович Любимов, руководитель Театра на Таганке. Вообще, его спектакли, его эстетика. Считалось, что Любимов держится на политических намеках, на этом самом кукише в кармане, о котором вы говорите.
Александр Генис: Игра с цензурой.
Соломон Волков: Безусловно, обход цензуры слева входил в его стратегию и, безусловно, скандалы, с этим связанные, способствовали популярности Театра на Таганке, но я считаю, что Любимов сохранился и сохранится в истории русского театра, в первую очередь, как великолепный мастер формального оформления спектакля, как человек, у которого “партитура спектакля”, как он ее называл, всегда была разработана до мельчайших подробностей. Когда актер двигался, как в балете, это была хореография, все было абсолютно разработано, это был блеск формального мастерства, не связанный с намеками, с тем, что нужно было обходить цензуру. Благодаря этому эти спектакли работали, и эстетика Любимова, и его значение сохранятся и в дальнейшем.
Александр Генис: Соломон, мы приходим с вами к одному простому выводу: не нужно читать между строк, нужно просто читать.
Соломон Волков: В том-то и дело.
Александр Генис: Формальное совершенство мастерство автора, в конченом счете, не зависит ни от чего, это абсолютная величина.
Соломон Волков: Но предсказывать здесь эффект тоже оказывается затруднительным, потому что, возвращаясь к примеру с Белинковым, который мне представляется чрезвычайно интересным, можно сказать, что это был очень одаренный человек, он блестяще оформлял свои работы, тем не менее, следует констатировать, что в данный момент его творения устарели. Очень может быть, что через 50 лет они воскреснут, и будут читаться последующими поколениями в каком-то совершенно новом, ином качестве.
Александр Генис: Хорошо, пусть история рассудит, как всегда - она уж точно справится. А в музыке бывали такие фигуры, как Белинков? Вот эта игра с цензурой в музыкальном мире.
Соломон Волков: Я могу предложить в качестве музыкального примера произведение Сергея Прокофьева, его музыку к кинофильму по Тынянову “Поручик Киже”. Мне кажется, что “Поручик Киже” это блестящий пример литературы. Белинков писал о Тынянове, взяв его, как тоже такого рода пример обхода цензуры и, конечно же, “Поручик Киже” это сатира, читая которую нужно понимать советские реалии того времени. Прокофьев, сочиняя свою музыку, имел это в виду, и сочинил музыку одновременно и пародийную, и формально, как мы уже говорили, блестяще сделанную. И таковым является эпизод “Тройка” из его музыки “Поручик Киже”. Дирижирует Клаудио Аббадо, лейбл “Дойче граммофон”.
(Музыка)
Александр Генис: А сейчас - очередной эпизод годового цикла “Санкт-Петербургская консерватория в Америке”.
Соломон Волков: Я хочу напомнить, что этот цикл у нас связан с юбилеем Санкт-Петербургской консерватории, ей в этом году исполняется 150 лет, и мы всякий раз говорим о том, как воспитанники Санкт-Петербургской консерватории учились и воспитывались в Консерватории, и какое влияние они оказали на музыкальную культуру и музыкальную жизнь в США. Сегодня мы поговорим о композиторе Сергее Слонимском, которому исполняется 80 лет. Это необыкновенный человек, он полон энергии. Я какое-то время тому назад с ним сталкивался, когда он приехал в Нью-Йорк, знаком я с ним многие годы, больше 40 лет уже, но когда увидел его в Нью-Йорке, опять поразился вечной молодости этого человека. Я не видел его очень много лет, и, по-моему, он совершенно не изменился - он полон творческой энергии. Весь этот год в Петербурге исполнялось множество его сочинений - и симфонических, и камерных, прошел специальный фестиваль, посвященный творчеству Слонимского, конференция грандиозная была проведена, посвященная проблемам, связанным со Слонимским и музыкальной культуре его времени, конкурс прошел специальный на лучшее исполнение произведений Слонимского. Исполнили впервые его новейшую 32-ю симфонию, цифра сама по себе впечатляющая, особенно, если мы вспомним о возрасте автора. Мне представляется, что очень важным событием было исполнение первого акта его оперы “Мастер и Маргарита”. Для меня Слонимский, на сегодняшний момент, это и есть олицетворение современной Петербургской консерватории, это человек, накрепко связанный с традицией петербургской музыки. Он учился в юности у таких замечательных педагогов как Сергей Вольфензон, Борис Арапов, а в Консерватории - Орест Евлахов по композиции, а по фортепьяно - профессор Нильсен. Это все имена, на сегодняшний день, не очень знакомые широкому кругу даже любителей классической музыки, но для меня это все живые люди, я хорошо их знал, это были необыкновенные фигуры, необыкновенные воспитатели. Арапов и Евлахов сами по себе были крупными, значительными композиторами. Очень интересно, что традиционно считается, что Петербургская консерватория это оплот последователей Шостаковича. А Слонимский был продолжателем линии Прокофьева в советской музыке. И уже по этому одному он был белой вороной, и ему приходилось отбиваться, если можно так выразиться, от ленинградских шостаковианцев. И он абсолютно необыкновенный человек в том смысле, что, помимо того, что он замечательный композитор, очень эрудированный человек, защитивший диссертацию по симфониям Прокофьева, написавший множество замечательных, интересных, проницательных статей о музыке, но он еще для меня олицетворяет очень важные этические начала. Он этих всех ленинградских композиторов, которых забывают, он прилагает максимальные усилия, чтобы о них не забыли – организует их концерты, привлекает занимание к их произведениям, очень много сделал для пропаганды таких ленинградских композиторов разных поколений, как Щербачев, с одной стороны, а, с другой стороны, Вадим Веселов. Это все замечательные авторы. У меня сердце болит, как оно болит, очевидно, у Слонимского, из-за того, что современная аудитория музыки этих композиторов почти не знает и не слышит. И он делает все от него зависящее, чтобы еще раз напомнить об этих композиторах. Но для меня еще Слонимский был еще очень важен, когда я учился в Ленинградской консерватории в 60-70-е годы, как человек, который в тех условиях продолжал лепить миф о Петербурге, миф, который в тот момент находился в глубоком подполье. Я помню, я принес статью о Ленинградской школе композиции в журнал “Советская музыка”, где я служил тогда, нашему главному редактору, и предложил ее напечатать. На что он мне заметил, не без гнева, что “у нас нет никакой Ленинградской школы композиции, у нас есть только одна - Советская школа композиции”. Это была официальная установка. Любая позиция, которая бы подчеркивала специфическую роль Ленинграда или Петербурга, и традиции, с этим связанные, отжималась на периферию. И в этих условиях то, что делал Слонимский, было очень важной линией по сохранению петербургского мифа, в частности, одного из его важных аспектов: в петербургской культурной традиции была очень важна та тоска по мировой культуре, о которой когда-то сказал Мандельштам.
Александр Генис: Это - акмеистская тоска.
Соломон Волков: И очень петербургская позиция, которая проходила через всю петербургскую культуру, от Петра и до Бродского - тоска по мировой культуре.
Александр Генис: 300 лет тоски, 300 лет ностальгии по Европе.
Соломон Волков: И Слонимский с молодости сочинял музыку на стихи польских поэтов, японских поэтов, сочинил замечательный опус под названием “Прощание с другом” на слова из “Эпоса о Гильгамеше”, книга эта вышла в 1961 году. Я не знаю, помните ли вы, какую сенсацию произвело тогда появление этого эпоса в переводе Дьяконова - эта книга ходила по рукам. Можно ли себе сейчас представить такую ситуацию? В 1967 году (обратите внимание на дату!) Слонимский сочинил “Монологи” на слова Псалмов Давида. Впоследствии им были сочинены “Песни трубадуров” на переводы Анатолия Наймана, опера “Мария Стюарт”, которая вся пронизана такой шотландской атмосферой, на либретто Якова Гордина. То есть, все это ленинградская культура, все это наши знакомые. Это то самое “окно в Европу”, которое никогда не зарастало.
Александр Генис: Как раз Слонимский важен оказался и для продолжения легенды о Петербурге, этого петербургского мифа в Америке, потому что в США был всегда особый интерес к Петербургу, как к городу, в котором тоска по мировой культуре расцвела. И в ситуации, когда в послеперестроечное время к Петербургу прилепилась оскорбительная кличка “криминальной столицы” (которая, кстати, держится и до сих пор), очень важно было, что представители этой культуры, тот же самый Бродский, напоминали о гуманистическом элементе облика Петербурга. И произведения Слонимского, которые периодически в Нью-Йорке звучали и рецензировались в газете “Нью-Йорк Таймс” всегда положительно, сыграли очень важную роль сохранения и утверждения имиджа Петербурга, как города великой гуманистической традиции.
Александр Генис: Одной из космополитических мировых столиц.
Соломон Волков: И в этом смысле мне кажется очень интересным возрождение оперы Слонимского “Мастер и Маргарита”, потому что это тоже, если угодно, произведение интернациональное.
Александр Генис: Фантазия на западноевропейскую тему, тему Фауста.
Соломон Волков: И мне посчастливилось быть на первом исполнении его в Ленинграде, когда в зале собралась ленинградская культурная элита, дирижировал Рождественский, и тут же была эта опера прихлопнута на последующие почти 20 лет. И возрождение ее сейчас мне кажется очень примечательным.
А в качестве музыкального фрагмента, завершающего наш разговор о замечательном композиторе и человеке Сергее Слонимском, я хочу показать фрагмент из его Симфонии №10 “Круги Ада” по Данте. Она продолжает ту самую космополитическую традицию, ту самую линию тоски по мировой культуре, которая столь свойственна лучшим произведениям петербургской культуры. Этот фрагмент прозвучит в исполнении оркестра под управлением дирижера Равиля Мартынова, лейбл “Композитор”.
(Музыка)
