Александр Генис: С тех пор, как я два года назад открыл Facebook, мое отношение к Интернету изменилось к лучшему. А то сперва я долго не понимал, почему в русской Сети мне так редко встречаются тонкие, интересные, интеллигентные люди, с которыми я общаюсь в Москве и Питере. Окидывая взглядом 5000 своих “френдов”, я заметил, что их всех объединяет знание иностранного языка, опыт заграничных путешествий, разнообразие интересов, которые редко включают подкидного дурака, но часто - умные фильмы. Но главное — элементарная вежливость. Оно и понятно: интернет разделился на салоны, откуда могут выпереть, куда могут не взять, где стыдно потерять только что приобретенное лицо. Последствия переворота не ограничиваются этикетом, а начинаются с него: в Сети зародилось общество, и не удивительно, что оно понемногу становится гражданским. Но только я привык к Facebook, как донеслись глухие слухи о том, что он уже исчерпал свои возможности и попросту пережил себя. Так ли это? Об этом с сегодняшней гостьей “Американского часа” социологом Полиной Колозариди беседует Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Провал первичного размещения на бирже акций Facebook – это свершившийся факт. Сейчас они продаются по 29 долларов. Это на 23 процента ниже первоначальной цены предложения – 38 долларов. Но есть и более тревожная для Facebook информация. Нам говорили, что у Facebook “всего” 900 миллионов пользователей – этой цифре далеко до численности населения Земли, а значит, компании “есть, куда расти”. Но последние данные говорят о том, что в самих США число пользователей сокращается. То же самое происходит в других странах, где доля пользователей Facebook составляет 50 процентов населения. То есть существует, видимо, планка, выше которой фейсбуку не прыгнуть, по крайней мере, в нынешнем виде. И, кроме того, в Америке существует индекс удовлетворенности потребителя. У Facebook он достиг рекордно низкой для социальных сетей величины – 61 балл на 100-балльной шкале. Facebook вошел в пятерку американских компаний с самым низким индексом потребительской удовлетворенности. Индекс Google+ составляет 78 баллов. Впрочем, индекс соцсетей в целом потерял за год 1,6 процента. Что все это означает? Люди устали от соцсетей, они не удовлетворены имеющимся продуктом или все это временные трудности, и мы, “подсев” на соцсети, уже не сможем от них отказаться?
Полина Колозариди: Незадолго до нашего с вами разговора я как читала исследование, которое проводили в Оксфорде, о молодых людях, которые отказываются от использования социальных сетей. Это на самом деле достаточно большой процент, и это именно молодые люди, то есть бывшие активные пользователи. И сейчас ученые заинтересовались, почему это вообще происходит. То ли дело в какой-то неправильной рыночной ориентации этих сервисов, то ли все-таки в каких-то более глубоких социальных причинах, и мы чего-то не понимаем сами о себе. Резонно предположить, что социальным сетям было придано слишком большое значение. Ведь на самом деле людям не нужно бесконечное расширение общения. Им нужны некоторые сервисы, которые предлагают социальные сети. Далеко не всегда это просто возможность общаться. Скорее речь идет о каких-то профессиональных связях, медицинских услугах, о государственных услугах – то есть о более прикладных простых вещах. Естественно, возможность просто общаться была воспринята на “ура”, но она все-таки не связана напрямую с другими возможностями, и Facebook пока не смог ее связать. В отличие, кстати, от того же “Гугла”, который интегрирует сервисы в свою рабочую деятельность. Поэтому, собственно, мне кажется, не самая удачная идея “Гугл плюс” пока не теряет оборотов.
Владимир Абаринов: Поговорим о контенте. Вы, конечно, знаете, что ученые-античники уже не первый день занимаются изучением граффити в Помпеях – они там сохранились в прекрасном качестве. Издаются альбомы этих надписей, состоялись уже четыре международные конференции. Эти надписи на стенах домов были в то время обычным явлением. В сущности, это древняя социальная сеть, недаром в Facebook мы тоже пишем на стене. У человека существует и существовала всегда потребность самовыражения. Но было ли это также и общением? В этом я не уверен. Содержание этих надписей очень интересно историку, занимающемуся повседневной жизнью римского города. Ну а для современников? Кому интересно знать, какой у меня котик и что я ел сегодня в ресторане? А ведь это содержание подавляющего большинство записей в Facebook. Чем же он привораживает? Может, это и впрямь просто вредная привычка, зависимость сродни наркотической?
Полина Колозариди: Действительно, вы совершенно правы в том, что для огромного количества людей появление социальных сетей – это возможность делиться своей частной жизнью. Но нужно всегда здесь понимать, что все-таки социальная сеть, даже несмотря на то, какой контент в ней доминирует, - это инструмент. С его помощью можно создавать рабочие группы, с его помощью можно создавать образовательные механизмы, и в этом смысле, например, образование и социальные сети ни в коем случае не противостоят друг другу. С помощью тех же гугл-групп сейчас реализуются многие программы дистанционного образования. Не исключено, что если Facebook захочет остаться надолго, ему нужно будет интегрировать какие-то такие элементы в свое нутро. Да, но все же мы говорим в основном не о таких особенных пока, к сожалению, проявлениях, а о целом комплексе занятий, практик, которые заставляют человека поутру первым делом открывать Facebook и смотреть, что произошло за эти несколько часов у его друзей.
Здесь нельзя не упомянуть российскую специфику. В России социальные сети занимают достаточно особенное место. В этом отношении Россию сравнивают с рядом развивающихся стран, у которых нет развитых институтов публичного пространства. Я имею в виду, в первую очередь, даже не прессу, а скорее публичное городское пространство. И странным образом страны, в которых этого недоставало, оказались тут впереди планеты всей. Мне кажется, функция публичного пространства переходит отчасти в социальные сети, на какие-то интернет-доски. И здесь ваша аналогия с Помпеями совершенно точная, потому что происходит интеграция города и социальной сети. Мы знаем, что в тех же Помпеях люди писали на стене и какие-то личные вещи, и политически важные вещи. Другое дело, что сейчас граница стирается, и человек спокойно пишет: “С утра съел отличную яичницу. Кстати, почитайте интервью с бывшим премьер-министром Италии Берлускони – тоже так ничего”. Вопрос смешения этих сфер занимает ученых уже лет так сто, если не больше, и действительно в социальных сетях мы видим это смешение.
Владимир Абаринов: Я иногда пытаюсь представить себе, как выглядела бы повседневная, культурная и политическая жизнь прошлого, если бы тогда существовали современные технологии. Если бы герои великих эпистолярных романов посылали друг другу СМСки, Гоголь с Белинским имели бы возможность переписываться в режиме реального времени (через зарубежный сервер, естественно), Герцен издавал бы свой “Колокол”, а Ленин свою “Искру” в интернете. Мне кажется, интеллектуальная жизнь обеднела бы и обмелела, потому что соцсети состоят в основном из информационного мусора. Знаете, у Достоевского в “Бесах” есть выражение “люди с коротенькими мыслями”. А что касается политики, то похоже, роль соцсетей во многом переоценена. Facebook, конечно, объединяет людей, но и разъединяет, потому что заставляет из реального мира уходить в виртуальный. Я уж не говорю о том, что френдлента дает нам искаженную картину действительности, потому что мы формируем ленту под стать себе, нашим взглядам, и требуется, я бы сказал, определенный кураж, чтобы включить в нее людей с противоположными взглядами – ведь само название “друг” предполагает единомыслие.
Полина Колозариди: С чем можно согласиться совершенно точно, - так это с тем, что политическое влияние социальных сетей сильно преувеличено. Это похоже на то, как в начале ХХ века люди очень боялись того, как прогресс будет постепенно разрушать их сложившиеся социальные отношения, и они постоянно писали, говорили о том, что вот именно эти вещи создадут новое общество или, наоборот, разрушат старое и приведут нас к коллапсу. Но сбылись лишь немногочисленные прогнозы. А самое главное – пока все это говорилось, продолжали действовать совершенно другие механизмы, связанные с прогрессом: продолжала меняться система устройства труда, система медицины, образования и так далее, и через 20 лет после начала этих разговоров о том, чем могут быть вредны, например, паровые машины, политическая картина мира изменилась совершенно по другим причинам.
Что касается коротких мыслей и симуляции общения, которое происходит в социальных сетях, мне кажется, что здесь уже поздно делить на реальное и виртуальное, потому что современный город, современное пространство реального становится все более связанным с пространством виртуального. Мы, собственно, перестаем делить на две разные сферы, а скорее используем социальные сети, электронные ресурсы, гаджеты для того, чтобы устроить свою обычную жизнь. То есть это разделение перестает иметь место и в окружающем мире.
Другое дело, что тот процесс, который уже прошел почти, то есть процесс отделенного существования человека в интернете – он длился, я думаю, около 5-7 лет для не очень активного интернет-пользователя с того момента, когда он открыл для себя интернет как сферу другого, и до момента, когда он пользуется интернетом так же естественно, как включает радио или нажимает на кнопку микроволновки.
Вот этот период заканчивается, и он многое изменил. Да, действительно, он сделал тексты короче. Да, он изменил восприятие информации – удивительно, как это произошло за такой короткий период. Хотя этому способствовал не только интернет, это все-таки продолжение в каком-то смысле изменений, происходивших с медиа. Понятно, что сегодняшний наш современник читает значительно больше текстов, но куда более короткого объема, чем сто лет назад. Учитывая, какое количество людей не читали вовсе ничего сто лет назад, то динамика скорее положительная.
