Александр Генис: Только что закончившееся лето по праву следует назвать “английским”. Сразу два грандиозных события вынесли Британию на арену мирового внимания. Первое – на редкость удачная Олимпиада. Второе – бриллиантовый юбилей королевы Елизаветы Второй, вызвавший невиданный наплыв туристов, которые существенно поддержали страдающую от кризиса экономику.
Английская монархия стала первой достопримечательностью Европы. Великобритания сумела сохранить свою аристократию и найти ей дело. Раньше они делали историю, теперь ее хранят – на зависть тем, кто не сумел распорядиться с умом и выгодой прошлым. Оно приносит англичанам прибыль, соблазняя приезжих. И каждый из них – нас - находит себе короля по вкусу. Одних интригует Эдуард Исповедник, альбинос с прозрачными пальцами, которыми он исцелял чуму. Других – соблазнительный злодей Ричард Третий, которому Шекспир приделал горб. Третьих – Генрих Восьмой, который любил женщин и казнил их. Сегодня он стал особенно популярным, благодаря успеху на малом экране и страницах новых книг.
Говоря о первом, признаюсь, что только в этом году посмотрел все сорок эпизодов крайне примечательного сериала “Тюдоры”. Его авторы, строго следуя за источниками (я проверял), сумели осовременить давнее прошлое за счет одного рискованного, но беспроигрышного приема: секс. Их Генрих Восьмой отличается, что соответствует действительности, непомерным либидо, и камера не стесняется показывать его в действии.
Другой, но тоже очень живой, Генрих является уже не зрителям, а читателям серии крайне популярных исторических романов Хилари Мантел, о книгах которой мы беседуем с Владимиром Гандельсманом.
Владимир Гандельсман: Один английский издатель пошутил, дав наставление, как написать хороший роман из еврейской жизни: напишите хороший роман, а затем поменяйте все имена на еврейские. Эта шутка приходит в голову, когда читаешь книгу Хилари Мантел “Bring Up the Bodies” (“Подносите тела!”) Эта книга и предыдущая “Волчий зал” (за которую она получила Букера в 2009-м) – пользующиеся удивительным успехом исторические романы. Подобно тому, как в этой шутке, Мантел пишет современный роман, а затем подставляет имена исторических деятелей начала 16-го столетия. Превращение скорее волшебное, чем научное. Она знает законы чтива – живость, а не пунктуальность в соблюдении деталей, писатель – не следователь от истории, а сочинитель. Мантел работает так, как если бы промежуток в 500 лет никак не поменял менталитет людей и мотивации их поступков.
Александр Генис: Может быть, она и права. Исторический роман имеет дело в живыми людьми, а не документами. Хороший пример “Война и мир”. Все его персонажи кажутся современниками, во всяком случае – Толстого, но стоило ему включить в текст подлинный документ, как возникает дистанция. Убрать ее – задача романиста. Успех тут зависит от убедительности, а не точности. Поэтому я, скажем, больше других исторических романов люблю “Воспоминания Адриана” Маргарет Юрсенар. Она растворила два тысячелетия и сделала Рим близким, актуальным и на зависть интересным. Не так ли обращался с историей и великий бард, автор, прежде всего, исторических пьес. И что? Разве пьесы Шекспира устарели? То же движет людьми – зависть и ревность, любовь и месть, корысть и карьера. Не зря так легко, просто и убедительно театр Шекспира переодевается в сегодняшние костюмы и обстоятельства.
Владимир Гандельсман: Проследим за техникой этого сглаживания исторической дистанции. Вот Хилари Мантел описывает, как Томас Кромвель сравнивает своего сына Грегори с сыном Томаса Мора, и перечисляет достоинства своего сына: у него хорошие манеры, он прекрасный наездник, стрелок, вежлив со старшими, умеет ухаживать за родителями, если надо подать к столу, знает, как себя вести с иностранными дипломатами и прочее. Ни Томас Мор, ни Кромвель здесь не играют особой роли. Всё крутится вокруг универсальных вещей. Какие-то молодые люди идут с кожаными сумками, подражая работникам знаменитого европейского банка тех времен, они путешествуют по Европе и т.д. Сумки в форме сердечек, а вид молодых модников, как будто они хотят привлечь к себе внимание… Племянник Кромвеля Ричард сидит и, глядя на сумки, сардонически улыбается. Понятно, что это могло происходить вчера, а не в 16-м веке.
Александр Генис: Ну и что? Аристотель говорил: чем отличается историк от поэта? Историк пишет о том, что было, а поэт пишет о том, что могло быть.
Владимир Гандельсман: Автор одной из рецензий на романы Мантел крупный американский критик Джеймс Вуд говорит: “Если вы хотите понять, что значит романическое мышление, сравните несколько страниц Мантел со страницами из Питера Акройда или Сюзан Зонтаг. Последние умны, но это не романический ум. Мантел знает, как наполнить повествование жизнью: обонянием, осязанием, зрением…
Должен сказать, что я не согласен. Я читал Питера Акройда “Шекспир” как читают роман, а то, что это было не романическое повествование, так еще и лучше. Дело вкуса.
Но вернемся к романам Мантел. Она словно бы неспособна на абстракцию. Ее последние два романа касались знаменитых исторических событий – развод короля Англии Генриха Восьмого с Екатериной Арагонской, его женитьба на амбициозной красавице Анне Болейн, ее казнь, церковные реформы и отделение от Рима и Папы римского. И все это так, что едва ли кто-то начнет зевать, читая о событиях первой половины 16-го века.
Александр Генис: Как уже было сказано, тюдоромания. Не те же ли события мы видим в сериале “Тюдоры”?
Владимир Гандельсман: Вот только, как утверждает тот же Джеймс Вуд, сериал - на порядок ниже качеством. А вообще неудивительно. Томас Кромвель – один из самых притягательных характеров в современной беллетристике – брутальный, светский, скрытный, практичный, религиозно образованный, не сентиментальный, но и не без нежности, отчаянно самоуверенный, на дружбу не щедрый, но щедрый для тех, с кем дружен. Короче говоря, многогранная личность. Он – творение двух людей – кардинала Вулси, канцлера Английского королевства, затем попавшего в опалу, и – короля Генриха Восьмого, который сделал его государственным секретарем. Сын жестокого отца, он бежал из дома, путешествовал по Европе. Был французским руководителем военных отрядов в Италии. Вскоре дезертировал из армии, оставив поле боя. Поселился во Флоренции. Здесь стал служащим в банкирском доме Фрискабальди, быстро выдвинулся, курировал финансовые отношения банкира со Святым Престолом. По этой причине несколько раз путешествовал в Рим. Интересовался политической жизнью Флоренции. Познакомился с трудами Макиавелли. Впоследствии он часто будет следовать рекомендациям автора “Государя”. Вернулся в Англию полиглотом и закаленным бойцом. Всепоглощающе работоспособный, невероятно эрудированный, он смотрел с осторожностью или презрением на большинство аристократов-льстецов и подхалимов, с которыми имел дело. Они, в свою очередь, не упускали случая “ткнуть его мордой” в его низкое происхождение. Он делал все, что ему нравилось, сам себе неустрашимый император. Так его характеризует Мантел. Кстати, Мантел очень эффективно использует грамматическое настоящее время (и здесь, и в “Волчьем зале”), что создает эффект присутствия.
Александр Генис: Гарантия успеха, в том, что этот Кромвель (как, впрочем, его дальний родич в 17 веке Оливер Кромвель) – отличный экземпляр для раздумий. Ведь мы становимся свидетелями сотен интереснейших вещей, от малых до великих, свидетелем которых был и Кромвель.
Владимир Гандельсман: Мантел рассматривает вблизи обостренное самосознание Кромвеля, его чувство особости по сравнению с окружением. Томас Кромвель действует как жестокий и коварный посредник обоих – и кардинала Вулси, и короля. Один из критиков предыдущего романа “Волчий зал” сравнивал Кромвеля с Берией. Это в современном искусстве не новость. Я видел несколько лет назад английскую постановку “Макбета”, где на экране показывали демонстрации коммунистов в СССР времен Сталина и фашистов в гитлеровской Германии, проводя прямые аналогии с “Макбетом”.
Александр Генис: Тоталитарный режим всегда дает яркие параллели с ужасами прошлого. Но, на мой взгляд, это не так очевидно. Из Брежнева, скажем, никак не выйдет шекспировского злодея. Трагедия Шекспира – по самой своей природе героическая. И это значит, что злодеи здесь полны страшной величественности. Это – падшие демоны, а не грешные аппаратчики. Впрочем, не Вам, переводчику, Макбета это говорить…
Владимир Гандельсман: Предыдущий роман “Волчий зал” кончается казнью Томаса Мора. Некоторые обвиняют Мантел в несправедливости по отношению к Мору, слишком плоском и одномерном изображении этого полного противоречий горе-мученика.
Да, и вправду, вместо умного и образованного, но ограниченного собственными религиозными убеждениями человека, мы видим слабого и близорукого фанатика. Но нельзя забывать о том, что это не Томас Мор. И даже не Томас Мор глазами Хилари Мантел. Это Томас Мор сквозь призму восприятия Томаса Кромвеля, который, как и все люди, субъективен и подвержен своим порокам.
Александр Генис: Соответственно, новый роман – продолжает историю Тюдоров.
Владимир Гандельсман: Да. Это 1535-36 годы. Король утомлен Анной Болейн, его убивает отсутствие наследника мужского рода. Он хочет жениться на Джейн Сеймур, фрейлине Анны. Он размышляет: “Что если… союз с Анной дал трещину, что-то здесь не то, что-то, чему противится Всемогущий Господь”. Кромвель при этом думает, что он уже слышал эти слова по поводу других женщин. История, повторяющаяся как фарс, и англоязычный читатель сразу вспоминает смешной стишок Элеаноры и Герберта Фарджон, который знают со школьной скамьи. По-русски я перевел его так:
Был Генрих буен и подряд
двенадцать раз он был женат,
о, это было вроде мании -
сначала Катя из Испании,
вторая Анна, срок истёк –
и он ей голову отсёк…
И так далее…
Александр Генис: Это мне напоминает хулиганское школьное стихоплетство: “И ходит Гамлет с пистолетом, и хочет кого-то убить”. Но историческая правда требует поправить поэтов. У Генриха было не двенадцать жен, а шесть. И все заслуживают романа.
Владимир Гандельсман: За этим дело не станет. Книга заканчивается казнью Анны Болейн, и это обещание еще четырех романов (по количеству следующих жен Генриха), - так сказать, нас ожидают вариации на эту трагикомическую и бесконечную тему эпохи Тюдоров. Будем ждать.
