Александр Генис: В Нью-Йорке завершился юбилейный – 50-й – Кинофестиваль, который справедливо считается центральным событием в культурной жизни нашего города. Не самый большой и уж точно не самый богатый, этот смотр мирового кино отличает редкие для такого рода событий достоинства - смелость и добротность, интеллигентность и чувство меры. Каждый раз – уже полвека! - тут умудряются собрать изысканную и сбалансированную программу, в которой новинки мастеров соседствуют с экзотическими и экспериментальными лентами. Избегая двух крайностей - коммерческого ажиотажа и эпатажной развязности - фестиваль скроен по вкусам настоящих кинофилов, которыми славится взыскательный и космополитический Нью-Йорк. Во многом успех фестиваля связан с его директором. Это - Ричард Пенья, который после многолетней работы только что заявил о своей отставке. Прощаясь с Ричардом Пенья, я хочу предложить вниманию слушателей небольшую беседу, которую мы ним вели несколько лет назад в нашем «Американском часе».

Ричард, чем отличается Нью-йоркский фестиваль от остальных?

Ричард Пенья: Это - элитарный фестиваль с очень строгим отбором. Даже если зритель не согласен с нашим выбором, он должен признать, что мы предельно тщательно выбираем картины.

Александр Генис: На этом фестивале не вручают наград. Почему?

Ричард Пенья: Лично я считаю, что в нашем обществе и без того слишком много конкуренции. Мне не понятно, почему фильмы должны соревноваться друг с другом. Мне кажется неверным оценивать произведения искусства, как, скажем, игру бейсбольных команд. Мы считаем, что приглашение на наш маленький и взыскательный фестиваль и есть награда автору. В остальном - у нас демократические нравы. Ко всем пробившимся сюда фильмам на фестивале относятся одинаково.

Александр Генис: Какими открытиями больше всего гордится Нью-йоркский фестиваль?

Ричард Пенья: Трудно сказать. Для меня главным достижением фестиваля была вера в таких режиссеров, как Жак Риветт и Жан Люк Годар, когда они уже перестали быть широко популярными. Но наш фестиваль, надо отдать ему должное, продолжал показывать их новые фильмы. В 70-е годы фестиваль открыл Америке новое немецкое кино: Фасбиндер, Херцог, Вим Вендерс - все их фильмы пришли в Соединенные Штаты через наш фестиваль. То же - и с независимым американским кино. Задолго до теперь знаменитого фестиваля «Санданс», уже в 78-м году, когда еще сам термин был внове, фестиваль показывал специальную программу фильмов независимых режиссеров. В более недавние времена Нью-йоркский фестиваль открыл Америке новое китайской и иранское кино.

Александр Генис: Какую главную цель ставит перед собой фестиваль?

Ричард Пенья: Мы видим фестиваль мостом между миром "арт-фильмов" и коммерческим прокатом. Мне ненавистна мысль о том, что карьера фильма завершится фестивальным просмотром. Мы хотим, чтобы все фестивальные фильма пошли в широкий прокат по все стране. Это, конечно, очень трудно. Мы все-таки не рынок, а витрина мирового кинематографа. Однако наш пример показывает, что и у этих фильмов есть своя аудитория.

Александр Генис: Как вы, знаток, эксперт оцениваете сегодняшнее состояние мирового кино?

Ричард Пенья: Прежде всего, рядовые зрители просто не отдают себя отчета в том, сколько фильмов сегодня снимается. Это головокружительные цифры. Картин несравненно больше, чем было раньше. Правда, во многих европейских странах кинопродукция уменьшается, но зато настоящий бум переживают кинематографы многих других регионов - в Китае, в Тайланде, в самых разных уголках света. Поэтому я думаю, что в целом состояние кинематографа можно назвать вполне здоровым.

Александр Генис: Что Вы скажете о современном кино России?

Ричард Пенья: Я скажу, что в России живет величайший из ныне живущих режиссеров - Алексей Герман. Мое восхищение им безгранично. Все мы ждем его новой работы, которая, надеюсь, появится в следующем году. Он настоящий мастер. Каждый его фильм я воспринимаю как событие в истории кино. Мне чрезвычайно понравилась его последняя картина "Хрусталев - машину". Для меня, человека, лишенного всякого советского опыта, этот фильм - художественное выражение сюрреального времени, когда в последние дни Сталина всё казалось невозможным, странным, и все-таки жизнь продолжалась. Я знаю о той эпохе только то, что читал о ней, но Герман сумел запечатлеть ее так отчетливо и ярко, так визуально выразительно, что мне кажется, я сам жил в то время. Я думаю, через 5-10 лет "Хрусталев" займет свое место в истории как одна из вершин кинематографа 90-х. Собственно, это уже происходит. Фильм все чаще появляется в списках лучших лент конца ХХ века. Я уверен, что рано или поздно мы, зрители, нагоним эту картину.

Александр Генис: Ричард, мой последний вопрос связан с личным воспоминанием. На Вашем фестивале я познакомился с Сергеем Параджановым. Более яркого человека я в жизни не видел. На меня он произвел неотразимое впечатление. А на Вас?

Ричард Пенья: О, Параджанов! У меня с ним связаны самые теплые воспоминания. Он приехал в Нью-Йорк в 87-м году, чтобы представить на нашем фестивале свой фильм "Ашик-Кериб", который, увы, оказался его последней работой. Вы знаете, я помню каждую минуту, который мы провели вместе. Сила его личности была такова, что вы ценили всякое мгновение, которым он вас уделял. Он был полон жизни и мудрости, человек редкого ума и чувства юмора. Больше всего мне запомнился один эпизод. Я отвез Параджанова в отель ранним вечером, а утром заехал за ним, чтобы отвезти на просмотр "Ашик-Кериба" и пресс-конференцию. За этот короткий отрезок времени - неполные сутки - он преобразил свой гостиничный номер. Параджанов успел сходить в магазин и купить какие-то узоры, цветную бумагу, фольгу. Войдя к нему, я увидел неузнаваемую комнату: обычный номер в отеле стал художественной галереей...

Александр Генис: Разговор о юбилейном Нью-йоркском кинофестивале и его открытиях продолжит ведущий «Кинообозрения» «Американского часа» Андрей Загданский. Андрей, я предлагаю начать наш разговор о 50-м нью-йоркском кинофестивале с Ричарда Пеньи, о котором мы только что говорили. Какие у вас отношения сложились с этим человеком?

Андрей Загданский: Двадцать с лишним лет тому назад он меня пригласил впервые в Америку, и я представлял свой фильм «Толкование сновидений» в Линкольн-Центре и в Музее современного искусства. А в этом году, в январе, он представлял мою картину «Мой отец Евгений» на Еврейском кинофестивале в Линкольн-Центре, вел сессию вопросов и ответов, и в самом конце, когда уже все вставали, я сказал, что мне особенно приятно, что мы показываем сегодня фильм с Ричардом, благодаря которому я и оказался впервые в Америке. Ричард -человек, который обладает совершенно уникальным знанием кино и людей, которые работают в кино, у него за эти годы сложились профессиональные отношения с кинематографистами во всем мире, и мне было очень приятно, например, что Аббас Киаростами, который приехал и представлял свою картину «Like Someone In Love», сказал, что в этот раз он приехал, чтобы отдать дань уважения Ричарду, который уходит с поста программного директора Линкольн-Центра, на котором он проработал 25 лет. Это гигантский срок!

Александр Генис: А теперь - о фестивале.

Андрей Загданский: Из интересного - в этот раз. Мне удалось посмотреть фильм «Заполняя пустоту», снятый в израильской ортодоксальной еврейской общине. Режиссер Рама Берштейн пришла в кино уже взрослым человеком и это ее первый фильм. Рама рассказывает о жизни внутри общины, так как она сама является ортодоксальной еврейкой. Первый фильм Рамы уже получил несколько призов на международных кинофестивалях, в том числе актриса Хадас Ярон получила приз за исполнение главной роли ни больше, ни меньше как в Венеции. Фильм начинается совершенно замечательно, смешной и точной сценой. Мама и дочка в супермаркете. Девочка катит перед собой пустую тележку. Они что-то ищут в магазине. Девочка смущена, мама решительна. После нескольких очевидно нерезультативных передвижений по супермаркету с этой грохочущей, нелепой, пустой тележкой, мама звонит кому-то по мобильному телефону. Несколько реплик и она говорит дочке: «ОН - в молочном отделе». Мама решительно направляется в молочный отдел, дочка следует за нею. В молочном отделе они видят ЕГО. ОН - это молодой парень в шляпе, с пейсами, в очках, в черном костюме, фальшиво-тщательно изучающий надпись на банке йогурта. Парень смущенно смотрит на маму и дочку, смущенно опускает глаза. Смущена и девушка. Мама довольна. Мы понимаем, что это были смотрины. История, рассказанная в фильме, это история молодой, 18-летней девушки Ширы, которая влюбилась в одного парня, которого мы только что видели, но выйдет замуж за другого. Почему? Потому что ее старшая сестра умирает во время родов. Здесь не будет никакого вульгарного принуждения со стороны семьи, героиня Ширы делает свой собственный выбор - так складываются обстоятельства и многое другое. Следуя за перипетиями главной героини, мы много узнаем о принятом и не принятом в ортодоксальной еврейской общине. После первой сцены в супермаркете - празднование Пурима в семье Ширы. Ее отец -раввин. В дом приходят мужчины, усаживаются за стол, поют и довольно много и основательно пьют. Я всегда знал, что Пурим это что-то вроде еврейского Дня Святого Патрика, и что все правильные евреи прилично выпивают в этот день. Но интересно другое. Каждый, кто пришел в гости к раввину Мендельману, по очереди подсаживается к нему, сидящему во главе стола. Раввин каждому наливает полный стакан вина и спрашивает: «Чем я могу вам помочь?». И каждый рассказывает в ответ о своих бедах и проблемах. И каждому раввин дает денег из пачки, которую он держит под столом. И каждому желает счастливого Пурима. И в фильме много таких этнографически ярких, очень интересных, сочных деталей. Одна из них - совершенно ослепительная, когда люди приходят к другому раввину обсудить семейную ситуацию, тонкую, деликатную, щепетильную, но к нему рвется на прием старушка. Раз, два, три, и она заходит. «Чем я могу вам помочь?» Она говорит: «У меня никого нет, у меня нет близких, у меня нет соседей, а мне нужно купить плиту». Несоразмерность и несопоставимость семейной драмы, которую должен решить раввин, и плиты кажутся нам совершенно очевидными. Что мы видим в следующей сцене? Раввин показывает старушке, какая у него дома плита, и спрашивает, подойдет ли она ей или нет. Это была ослепительно смешная сцена, зал ее принимал совершенно замечательно. Картину очень хорошо принимали. Фильм, на мой взгляд, неровный - он то начинается, то останавливается, есть замечательные, точные сцены, есть, к сожалению, сцены очевидные и проходные, но для первого фильма, который получил приз в Венеции и был так тепло принят в Нью-Йорке, я считаю, это большой успех.

На фестивале нашлось место и для авангарда - были показаны два фильма Натаниэля Дорского «Август и после» и «Апрель». Дорский не подходит ни к категории строго авангарда, ни к категории экспериментального кино, хотя он снимает фильмы всю жизнь, с 60-х годов, на 16 миллиметровой кинопленке без звука. Они нарочито старомодные и возвращают кинематограф не только к своему дозвуковому началу, но к сущности, к движущимся на экране изображениям, открытым многим интерпретациям. И это очень важно. То, чем занимается Натаниэль Дорский это кинопоэзия, его картины передают состояние автора, передают его внутренний мир, который состоит из пластических наблюдений, состояний природы, жанровых сцен на лице. Одна монтажная фраза была построена как соединение ярких цветовых пятен, вырванных из общего потока улицы - то красный кулек, то ярко зеленый воздушный шар, то какой-то синий кулек, мелькающий в человеческих руках. Вот эти разные цветовые пятна, которые кочуют на экране. Фильм показывали в маленьком зале, максимум там было человек сто, правда, очень заинтересованных зрителей, которые задавали Дорскому острые, интересные вопросы, и Дорский сам на них очень артикулировано и точно отвечал - он может объяснить, что он делает. И мне очень понравилось, в один из моментов он сказал: «Больше всего на свете я люблю взять кинокамеру и уйти. Гулять ли по городу, быть ли где-то на природе. 5-6 часов одиночества, молчания и абсолютной сосредоточенности на том, чем я занимаюсь. И тогда что-то происходит». Мне это «что-то происходит» кажется исключительно важным. Человек выходит с определенной предпосылкой, с сознанием, с тем состоянием, которое сегодня внутренне в нем. И мир откликается, камера фиксирует.
И мне кажется, что совершенно замечательно, что такие авангардные, маргинальные вещи как то, чем занимается Натаниэль Дорский, были показаны в рамках такого важного кинофестиваля как Нью-йоркский кинофестиваль. Есть место и фильмам Ханнеки, и фильмам Дорского.