Книга Горбачева на Западе
Александр Генис: В эфире наша ежеквартальная программа «Зеркало», в которой мы рассказываем о том, как российские дела отражаются в западной прессе. Соломон, я предлагаю начать наш обзор с Горбачева. Книга Горбачева вышла в России – это его пятая книга, она имела большой успех. Я знаю, что Горбачев подписал две тысячи экземпляров. Представляете себе, все-таки он старый человек, и он каждый раз писал что-то другое. Я получил от него книгу в подарок и могу засвидетельствовать, что она написана достаточно ясным почерком. Но эта книга вызвала большой интерес и на Западе. В марте она вышла в немецком переводе, журнал «Шпигель» напечатал огромную статью о Горбачеве и его месте в современной истории.
Соломон Волков: Для немцев вообще Горбачев - фигура особая, потому что он является в какой-то степени отцом воссоединения Восточной и Западной Германии. Если бы не Горбачев, вполне вероятно, что этот процесс затянулся бы на очень и очень длительное время. Так что их интерес к Горбачеву совершенно понятен. Я должен сказать, что эта статья в «Шпигеле», которая также появилась и в международном издании «Шпигеля» по-английски, с чрезвычайно большой симпатией к Горбачеву написана, потому что для них он, я бы так сказал, трагическая фигура, они пытаются осмыслить его место и в прошлом, и в современной ситуации. Они очень сочувствуют тому положению, в котором, в итоге, оказался Горбачев.
Александр Генис: Горбачев действительно трагическая фигура, такой король Лир в постсоветской России. Человек, который сделал возможным то, что она стала постсоветской, и который, конечно, никогда не ожидал того, что он предпринял, последствий своих шагов. В этом отношении Горбачев - крайне интересный исторический персонаж. Это человек, который не предвидел своей судьбы, но он, как Эдип, сам ее сотворил. Последние 20 лет в жизни Горбачева открыли в нем совершенно другую личность. Рецензент из «Шпигеля» отмечает, да, собственно говоря, это и так очевидная вещь – это пятая книга Горбачева, как я уже сказал, но именно эта книга полна интимными деталями. Мы узнаем Горбачева-человека и, в первую очередь, мы узнаем его как необычайно трогательного супруга, который оплакивает свою жену Раису, который оправдывает ее в глазах российских читателей, которую очень многие не любят, и которого мы узнаем как человека, потому что Горбачев таким не был. Я хорошо помню знаменитое первое интервью, которое американский тележурналист брал у Горбачева. Когда закончился разговор о том, как хорошо дружить, мир, перестройка и так далее, он задал один-единственный вопрос лично Горбачеву: какая ваша любимая американская книга? И Горбачев запнулся и сказал: разные. То есть это был человек той системы.
Соломон Волков: Партаппаратчик.
Александр Генис: Совершенно верно. Который был полностью в плену тех представлений. И вдруг мы видим Горбачева - абсолютно живого человека, который полон своих чувств и готов ими поделиться. Правда, это необычно?
Соломон Волков: Это как раз привлекло внимание журнала «Шпигель». Они особо отмечают тот факт, что последняя книга Горбачева отличается интимным тоном и стремлением как можно больше, как можно откровеннее, насколько это возможно, рассказать о Раисе Максимовне. И из этой книги, например, читатель впервые узнает о том, что последние годы ее были очень трудными и тяжелыми, и что она впала в депрессию. Все это очень характеризует ситуацию, с новой стороны ее показывает. Горбачев по-своему признает то ощущение, которое присутствовало в Советском Союзе и позднее, что она была в их союзе ведущей фигурой, если угодно, она его вдохновляла на все эти шаги, она его поддерживала, с ней он советовался в первую очередь. Да, ее в этом обвиняли еще при жизни. И тогда нужно было отбиваться от этих обвинений, доказывать, что это не так.
Александр Генис: Вы знаете, у меня есть близкие друзья, которые очень хорошо знают Горбачева и его семью, они мне рассказывали, что это был один из самых трогательных романов 20 века. Их супружеская жизнь была полна необычайной нежностью. И последние дни Раисы Горбачевой были проникнуты действительно супружеским героизмом. Дело в том, что она умирала мучительно, очень ей было больно, но она отказалась принимать болеутоляющие, потому что последние сутки они просидели с мужем, он держал ее за руку, и они вместе вспоминали каждый день своей жизни прожитый. И она умерла. Это настолько трогательно, что я знаю о киносценарии, который написан о супружеских отношениях Раисы и Михаила Горбачевых. И этот сценарий бродит, ищет своего режиссера. Интересная деталь. Мы знаем этих партаппаратчиков, политбюро – совершенно в другом ключе.
Соломон Волков: Там очень интересная цитата из отношений Раисы и Михаила Горбачевых. Она ему сказала, согласно этой книге: «Тебе повезло, что ты меня встретил». И правильно. Есть ощущение, что без Раисы Максимовны тот Горбачев, которого мы знали и знаем, может быть, не состоялся бы.
Александр Генис: Но, конечно, книга в первую очередь рассказывает о политике. Любопытно, что с точки зрения истории это другой Горбачев – это не тот Горбачев, которого мы знали. Он переосмысливает всю свою историю, он переосмысливает историю Советского и постсоветского Союза. И в этом отношении, знаете, кого мне напоминает? Картера. Картер был президентом, который не состоялся, он был президентом-неудачником. При нем была страшная история с Ираном, с иранскими заложниками. И именно после власти он оказался таким популярным человеком и написал 20 книг. Он очень яркая фигура, и он показал, что такое жизнь после власти. Но в Америке это не фокус, а в Советском Союзе жизнь после власти – это сложная проблема.
Александр Генис: Совершенно верно. Но я подумал, что Хрущев – это шаг вперед. Берию казнили не потому, что он насиловал малолетних детей, пытал кого-то, был страшным человеком, его казнили как английского шпиона, как вы помните. То же самое от Хрущева ждали. Если Хрущева сняли, то точно он не выживет. Тем не менее, Хрущев умер своей смертью – это был шаг вперед к цивилизации. А Горбачев показал, что после власти можно жить, заниматься политикой, активную вести общественную жизнь и, в общем-то, критиковать современную власть. Это, конечно, абсолютная новость для советской политической системы, это делает ее уже в какой-то степени постсоветской, роль Горбачева в этом огромна.
Соломон Волков: В итоге, конечно, это поствластное, если можно так выразиться, существование Горбачева, как вы правильно совершенно сказали, дополняет наше представление о Горбачеве, и очень может быть, что в каких-то последующих биографиях Горбачева (конечно, они будут появляться, в этом нет никаких сомнений) соотношение этих разных отрезков будет меняться, одна фаза будет дополнять другую, они будут взаимодействовать. И в этом смысле, конечно, путь, который проходил и проходит Михаил Горбачев, очень важен.
Александр Генис: Как вы думаете, какова судьба этой книги в Америке будет? Вы помните горбиманию?
Соломон Волков: Я помню, как первая книга Горбачева под названием «Перестройка» оказалась, после огромнейшего перерыва в этом плане, бестселлером в «Нью-Йорк Таймс», такого я не помню. И, вдруг, книга под названием «Перестройка», написанная скучнейшим бюрократическим языком.
Александр Генис: В отличие от этой книги, которая написана очень живо.
Соломон Волков: В том-то и дело. Тогда это была официальная книга, которая постулировала какие-то новые идеи. Причем она была написана на типичном бюрократическом жаргоне того времени. Я спрашивал людей, которые ее покупали, моих знакомых американцев: ну и как вам эта книга? Ее никто не читал, но все они ее купили, и книга, таким образом, оказалась в списке бестселлеров. Само по себе тогда это было сенсацией, должен сказать. Книга советского политического деятеля вдруг оказывается бестселлером. Но всем было интересно узнать, что же такого нового скажет советский политический литер.
Александр Генис: Из этой книги мы можем узнать о самом политическом лидере.
Соломон Волков: Конечно. В частности, и о нем. Там была интересная деталь о том, что, оказывается, Ельцин после того, как на него обрушился Горбачев в 1987 году, пытался покончить жизнь самоубийством у себя в кабинете. Заперся у себя в кабинете и пытался вскрыть себе вены ножницами. После этого он попал в госпиталь, это все дело было замазано, замолчано. И сейчас мы узнали, что и Ельцин, который всем нам представлялся супергероем и абсолютно пуленепробиваемым человеком, был способен на подобного рода эмоциональные вещи.
Александр Генис: Интересно, что рецензия в «Шпигеле» заканчивается именно этим эпизодом, и автор говорит, что если бы самоубийство Ельцина удалось, то, может быть, Горбачев был бы президентом до сих пор.
Мягкая сила
«Мягкая сила» – мы говорим об этом понятии в последнее время очень часто. И это объяснимо просто потому, что «мягкая сила» становится ведущим политическим термином нашего времени. Отчасти это связано еще и с тем, что другая сила оказалась неадекватной. Сейчас Америка отмечает 10-летие войны в Ираке, и итоги этой войны неутешительные. Один триллион долларов потрачен, умерло очень много людей. Стала ли Америка более безопасна, лучше ли стала ситуация на Востоке? Имела ли смысл эта война? Вряд ли кто-нибудь начал бы такую операцию сегодня, зная, к чему она приведет. И именно разочарование в таких вооруженных эскападах приводит к мысли о том, что «мягкая сила» гораздо лучше, чем твердая.
Соломон Волков: Она, кстати, во много раз дешевле.
Александр Генис: Кроме всего прочего, как китайцы говорили: какая самая страшная сила? Вода. Потому что она самая мягкая, они любые горы протрет. Я был в Гран Каньоне, я видел, как вода действует. «Мягкая сила» – это серьезно. О «мягкой силе» заговорили и в России.
Соломон Волков: Министерство иностранных дел опубликовало, так называемую, «Концепцию внешней политики Российской Федерации», официальный документ, в котором впервые «мягкой силе» уделено чрезвычайно существенное место. То есть понятие «мягкая сила» на наших глазах входит в обязательный ассортимент внешнеполитических заявлений, внешнеполитических позиций. Я очень долго ждал этого момента, и наконец-то этот термин приобрел права гражданства в мышлении российских дипломатов.
Александр Генис: Второй вопрос - что они понимают под «мягкой силой»? Например, была попытка объявить Год русского языка. Вы помните международный Год русского языка? И к чему он привел, на чем это отразилось вообще? Мне кажется, ко всему этому относятся без должного понимания, что значит «мягкая сила». «Мягкая сила» – это когда людям нравится чужая культура и хочется к ней приобщиться. Давайте я приведу пример, что такое «мягкая сила» в действии. Франция. Начиная с 1990 года, во Франции работает программа «Пушкин». Эта программа поддержала и финансировала выпуск в России 900 книг. Благодаря ей в России вышли все постмодернистские философы, мы знаем Броделя, Фуко. Целая литература появилась на русском языке. И обратите внимание, что именно французский постмодернизм стал ведущей философской силой в России. Самое большое влияние на современную интеллектуальную мысль.
Соломон Волков: По-моему, теперь все России «ботают по Дерриде».
Александр Генис: Именно так. Я от Курицына услышал впервые это выражение. Обратите внимание, что это прямое следствие, вот это - «мягкая сила». Или другой пример, что такое «мягкая сила». Во всем мире изучают английский язык в его британской версии, а не в американской. Почему, собственно говоря? Америка ведь супердержава, давно уже не Англия. Дело в том, что ВВС с самого начала, как только появилось радио, они объявили своим приоритетом культурные программы. 50% программ ВВС, которые вещают на весь мир, состоят из культуры, они ориентированы на культурную элиту. Культурная элита действует на тех, кого она учит, кого она воспитывает. И в результате именно британский, а не американский английский язык стал главным в мире. Четыре пятых людей, для которых английский не родной язык, говорят на британском языке. Вот это - «мягкая сила». Когда Англия не могла держать свою империю, она создала культурную империю благодаря именно «мягкой силе». И такая «мягкая сила» в России, в чем она содержится? Это Бродский и Тарковский. Я читал дневники Чапека, в которых он рассказывал о том, что Россия для него – это не Россия царя, не Россия советская, а Россия МХАТа. Вот это - «мягкая сила».
Соломон Волков: Вообще «мягкая сила» для российского истеблишмента раньше была не то, что абстракция, а нечто враждебное мышлению этих людей. Потому что всегда упор делался на военную силу, и сегодняшняя ситуация с «мягкой силой» показывает эволюцию мышления у номенклатуры.
Александр Генис: А как вы представляете эффективную политику «мягкой силы» с российской стороны?
Соломон Волков: Я считаю, что она должна подражать, насколько это возможно, и нужно изучать опыт таких стран как Англия, Франция, Германия и Италия. Потому что это страны, которые осуществляли и осуществляют, и мы видим, как в Соединенных Штатах это происходит, чрезвычайно эффективную культурную политику по продвижению своего наследия, по отстаиванию места для своего языка и по созданию атмосферы, которая, в итоге, даже коммерческим образом, даже с точки зрения доходов государственных оплачивается. Потому что если ты создаешь из какого-то места подобие музея…
Александр Генис: Скорее культурного центра, в который входит все – кино, кухня. Вы очень правильно сказали про Италию. Пятое место в Америке по изучению занимает итальянский язык. Итальянский язык давно не мировой язык - это же не латинский язык времен Римской империи, тем не менее, пятое место занимает. Россия далеко отстала от этого.
Соломон Волков: Представляете, какое количество изучающих итальянский язык людей совершают ежегодно паломничество в Италию и оставляют там свои доллары, свои денежки.
Александр Генис: Вкладывают их в итальянскую экономику. Я, конечно, представляю себе, что у России гигантский нетронутый потенциал.
Соломон Волков: Вспомните Золотое кольцо, все эти города типа Суздаля, которые нужно развивать. Нужно здесь делать объекты культурного паломничества.
Александр Генис: Тем не менее, пока Россия находится на 63 месте из 140 по привлечению иностранного туризма в Россию. Например, Индия -на 8 месте, а Россия - на 63 месте.
Соломон Волков: Индия, в которой только-только изнасиловали иностранную туристку.
Александр Генис: Это не значит, что в Индии не на что смотреть. Ведь что поразительно – Россия не похожа ни на одну другую страну, она не похожа на европейские столицы. Тем не менее, куда приезжают иностранные туристы? Не в Москву, а в Санкт-Петербург, потому что Петербург – это тамбур России между Европой и Востоком. Но настоящая Россия, Россия московская, Россия центральная, Россия северная – это еще нетронутые запасники культуры. И конечно, эта «мягкая сила», которая может привлечь не только внимание всего мира, но и деньги, инвестиции, симпатии, то, чего так не хватает России, чей образ абсолютно измучен последними «достижениями» властей вроде процесса над Pussy Riot или «Законом Магнитского». Все, что слышат о России – это только что-то неприятное. Конечно, помогло бы здесь использование «мягкой силы».
Роль Ван Клиберна в Холодной войне
Александр Генис: Продолжая наш разговор о «мягкой силе», я хотел бы вспомнить о недавно умершем человеке, который, может быть, сделал для отношений Америки и России больше, чем кто-либо другой.
Соломон Волков: Больше, чем любой человек в истории русско-американских культурных отношений. Это Ван Клиберн. Должен сказать, что это была сенсация во всех отношениях. Конечно, это была политическая сенсация. Приехал американец на первый объявленный в Москве международный конкурс имени Чайковского, страны находились в состоянии холодной войны. С ним поехали корреспонденты, в первую очередь корреспонденты из «Нью-Йорк Таймс», которые чуть ли не ежедневно сообщали о том, каков прогресс этого молодого техасца. Восхищались им все с самого начала, но при этом я помню хорошо это ощущение: все восхищались, но думали, что первую премию ни за что не дадут, потому что как можно дать первую премию американцу. И в тот момент, когда ему дали первую премию - это была мировая сенсация, которая прогремела на весь мир. Кстати, должен сказать, уже тогда об этом начали говорить и в дальнейшем эти слухи подтвердились. Председателем Жюри был Эмиль Гилельс, замечательный пианист, но член партии. И когда встала такая ситуация, что надо давать американцу, он пошел советоваться к Хрущеву. И, как рассказывают, Хрущев спросил его: «Что, лучше всех играет?». Гилельс сказал: «Конечно». «Ну так давайте ему первую премию», - ответил Хрущев, и вопрос был решен. Потому что без санкции Хрущева никогда бы Ванечке не видать первого места.
Александр Генис: Когда Клиберн умер, в тот день по радио, замечательному нью-йоркскому радио Колумбийского университета, которое передает самую изысканную музыку, классику, весь день, 8 часов подряд передавали записи Ван Клиберна. И слушая его, я подумал, что я никогда не слышал такого русского пианиста. Мало того, что весь репертуар его был тот репертуар, который любила моя мама – Рахманинов, Чайковский, Лист, это темпераментная музыка, поздний романтизм, это то, от чего бьются тарелки. Я не мог оторваться ни на секунду от приемника, я ходил из комнаты в комнату, таскал за собой приемник, чтобы не расставаться с Ван Клиберном ни на минуту. Я подумал, что русским должно необычайно льстить, что американец из Техаса так понимал русскую музыку и играл ее по-русски. Вы согласны со мной, как музыковед?
Соломон Волков: Я скажу даже больше. Ведь когда он приехал и заиграл, то это было колоссальным потрясением для его советской аудитории. Потому что тот стиль, который привез с собой Клиберн из Техаса, из Америки, был стилем молодого Рахманинова, который к тому времени в самом Советском Союзе уже как бы растворился, был совершенно не в моде. Вот эта скульптурная, супер-романтическая манера игры. И он оказался из всех советских пианистов самым русским. Патриарх московского пианизма Александр Борисович Гольденвейзер, который со Львом Толстым играл в шахматы, как известно, пробираясь между рядов после выступления Клиберна, говорил налево и направо: «Молодой Рахманинов, молодой Рахманинов…». Он вспомнил своего приятеля, так тот играл. Так что в этом смысле Клиберн совершил исторический подвиг, можно сказать, он возродил в Советском Союзе полузабытую рахманиновскую традицию.
Александр Генис: Причем непонятно, откуда она взялась. Я бы сказал, что Ван Клиберн и вообще вся американская школа - это в первую очередь сдержанность. Ван Клиберн, я бы сказал, это антитеза Гленну Гульду. Если тот - сама классика, сама сдержанность, отсутствие темперамента, холодность, то Ван Клиберн – это горячая кровь.
Соломон Волков: Он принадлежит к русской школе, его педагогом в Джулиарде была Розина Левина, пианистка из России, так что там связи понятны. Но педагог может быть откуда угодно, нужно, чтобы эти семена упали на подходящую почву. Таинственным, чудесным, необъяснимым образом именно в этом пареньке из Техаса эти семена проросли.
Александр Генис: Соломон, как вы считаете, есть теперь такие фигуры в Америке, которые могли бы оказать на Россию такое же зачаровывающее воздействие?
Соломон Волков: Опять-таки, это была комбинация неповторимых вещей. Политическая ситуация – очень важная вещь, забывают об этом всегда. На самом деле это мое твердое убеждение, что там, где есть культура, там обязательно как-то присутствует, фоном или еще больше мощным образом, и политика – это две вещи нерасторжимые, что бы об этом ни говорили. И на этом фоне появляется редкостно, необычайно, чудесно одаренный человек, равного которому по таланту, по заявке Америка со времени Клиберна так и не произвела. Здесь нет другого пианиста на сегодняшний день, который мог бы так от сердца к сердцу говорить, как это делал Ван Клиберн.
Александр Генис: Давайте теперь помянем Клиберна музыкой.
Соломон Волков: Опять-таки, я хочу показать произведение, которое затрагивает и политический аспект. Хрущев, разговаривая с Клиберном, сказал ему, что больше всего ему понравилась его интерпретация Шопена.
Александр Генис: Не могу представить себе, что Хрущев любил Шопена. Может быть я не прав, но он любил украинские песни.
Соломон Волков: Тут совершенно все ясно. Клиберн был очень этим растроган, всегда об этом эпизоде вспоминал. Конечно же, Хрущеву это было подсказано каким-то его советником по вопросам культуры, но я считаю, что заслуга Клиберна колоссальная уже хотя бы в том, что Хрущев выучил это имя (потому что я не уверен, что он слышал хотя бы пять нот Шопена), запомнил его и произнес в разговоре с Клиберном. Я хочу показать, как Клиберн играл Шопена. Должен заметить, что это Шопен чрезвычайно рахманиновский. Ноктюрн Шопена в исполнении Клиберна. Лейбл «RCA»
(Музыка)
А вот как он играет другого замечательного польского композитора, к сожалению, далеко не настолько популярного как Шопен, Кароля Шимановского. Он родился в 1882, а умер в 1937 году. Это этюд Шимановского, который, по-моему, несет на себе отпечаток чрезвычайно сильного влияния Рахманинова. То есть Клиберн, играя Шопена или Шимановского, всегда играл Рахманинова. Так мы вспоминаем Клиберна. Клиберн и Рахманинов (а не Чайковский, между прочим) это всегда будут для нас два неразрывных имени. Итак, этюд Кароля Шимановского в исполнении Клиберна, лейбл «RCA»
(Музыка)
