Новость о восстановлении мемориальной доски на доме, где жил Леонид Брежнев, конечно, никак не связана с результатами опроса Левада-центра о самом лучшем российском правителе XX века. Однако – по законам медиапространства – воссоздание доски воспринимается теперь едва ли не как ответ на "запросы трудящихся". И, следовательно, неизбежно встраивается в контекст кампании российских властей по отношению к наследию "видного деятеля Коммунистической партии и Советского государства". Если уж Дмитрий Песков осенью 2011 года в ответ на прямой вопрос заявил, что Владимиру Путину нечего бояться сравнений с Брежневым, поскольку тот "был для страны огромным плюсом" – логично было бы ожидать дальнейшего возвеличивания "дорогого Леонида Ильича", ныне обделенного увековечением памяти даже в сравнении с соратниками Андроповым и Косыгиным.
Вначале, однако, о тех, кого недолгий кавалер ордена "Победа" опередил в опросе. Многие писали, что второе и третье места вслед за Брежневым заняли Сталин и Николай Второй. На самом деле это не так – Сталин только на третьем месте с относительно высоким антирейтингом, а на втором – Ленин. Дело тут, мне кажется, не в ошибке в подсчетах, а в неких априорных ожиданиях от опроса. Ведь именно Сталин и Николай – пожалуй, наиболее идеологически "заряженные" фигуры в современных околоисторических дискуссиях, в том числе и инспирированных властями. Если "оправдание" Николая и вообще Российской империи – феномен еще времен перестройки и начала 90-х (сейчас, впрочем, акценты несколько сместились – как именно, можно оценить, проанализировав недавнее выступление патриарха Кирилла), то ползучая сталинизация началась относительно недавно. При этом на "сталинском направлении" Кремль вынужден действовать относительно осторожно, выпуская вперед себя Прохановых, Кургинянов и Стариковых и представляя оправдание Сталина как "голос общества", снизу, имея возможность сдать назад и ритуально осудить 37-й год.
В любом случае, речь идет о культивируемых мифах – соответственно, "России, которую мы потеряли" (обычно прославление империи ведется под лозунгом "Хватит нам революций" с поминанием сакрализованных слов Столыпина о великих потрясениях – кто их только не цитировал за последние 20 лет) и "страны, принятой с сохой и оставленной с атомной бомбой" (последний миф, к вящей радости неосталинистов, был недавно воплощен в форму "документального фильма" на НТВ.
Что же до Брежнева, то едва ли не все комментаторы интерпретируют его "победу" так: большинство населения стремится к спокойствию и порядку, которые ассоциируются с восемнадцатью годами его правления. К жизни без потрясений, с уверенностью в завтрашнем дне. Говорят и о ностальгии не по СССР как таковому, а по собственным детству или юности, прошедшим при Брежневе, и о свойстве памяти – забывать дурное и помнить хорошее. Также утверждается, что властям, создающим себе патерналистский имидж, выгодно поддерживать подобные настроения и непрямые параллели между действующим режимом и эпохой Брежнева. Отсюда – идеи о возвращении всяческих "норм ГТО" и "героев Труда", "почетные орлята", гипертрофированный культ Победы и осуждение "загнивающего Запада" с позиций "традиционной морали и нравственности" под знаменем культурного консерватизма.
Все это так – или почти так. Но при чем тут Брежнев? Он точно не воспринимается как герой (хотя у него и было пять золотых звезд) или как "эффективный менеджер" (если о ком из брежневского Политбюро и говорят в таком контексте – то о Косыгине, Устинове, Андропове, в конце концов). Ленин, Сталин, Ельцин, Хрущев – гораздо более "харизматичны" именно как политические лидеры, харизму же Брежнева создают разве что брови, ордена и особенности дикции. Иными словами – Брежнев не вождь, не тиран и не бунтарь. Он – "один из..." и на своем месте оказался почти случайно. В этом была его сила – но в этом и слабость: в том числе и поэтому культ брежневской личности, возникший в последние годы его правления, был нелеп и смешон.
Именно сочетание идеи "стабильности" с некой сомнительностью и даже анекдотичностью фигуры самого Брежнева – и есть ядро "брежневского мифа", культивируемого нынешними российскими властями. Мол, трудился Брежнев много – но не все делал правильно, можно лучше. Был государственник – зато вешал на себя ордена, а Путин скромный. Много говорил по делу – да по бумажке и жевал слова, а действующий президент все проговаривает четко и шутит не в бровь, а в глаз. Ну а уж про очереди и дефицит сам Бог велит вспомнить, если кто-то всерьез увлечется советской ностальгией и попытается обратить это оружие против нынеших властей. Брежнев со всей своей популярностью властям не опасен, никакой даже самой раскоммунистической оппозиции не придет в голову выйти на улицы с его портретом.
Поднимать такого, слабого, Брежнева на щит – одно удовольствие для пропагандистов. Однако эпоху Брежнева и место ее в истории российского общества можно интерпретировать совсем иначе.
Удачная шутка о генсеке как о "мелком политическом деятеле времен Аллы Пугачевой" оказалась исполненной глубокого смысла. Можно добавить – и эпохи Владимира Высоцкого и Булата Окуджавы, Юрия Трифонова и братьев Стругацких, наконец, Валерия Харламова и Льва Яшина. Это если не говорить о Гайдае с Рязановым, Штирлице с Томиным и Знаменским и Пахмутовой с Добронравовым. Или о журнале "Пионер" и букварях с портретами Володи Ульянова с кудрявой головой ("Ленин", занявший второе место в опросе "Левады" – это, конечно, Ленин брежневского букваря и октябрятской звездочки, "дедушка", а не вождь большевиков и автор "Материализма и эмпириокритицизма").
Речь идет о том, что брежневское время было, пожалуй, первым и, очевидно, последним в истории страны, когда "от Москвы до самых до окраин" возникла действительно общенациональная, действительно массовая и, что важно – как правило, качественная массовая культура. Оказавшая влияние на идентичность не только "масс", но во многом и элит. Принимавшая самые разнообразные формы – от более интеллектуально ориентированных постановок, публикаций и фильмов – до вполне "общенародных" кинокомедий и сериалов, не говоря уже о футболе или олимпиадах. Салат оливье и заливная рыба еще долго будут объединять – во всяком случае тех, кто родился и жил при Брежневе, – прочнее всех иных "скреп". В одних и тех же двухкомнатных квартирах в одно и то же время люди, получавшие почти одну и ту же зарплату, садились перед одними и теми же телевизорами и смотрели одни и те же программы. Читали одни и те же журналы, решали одни и те же кроссворды и ездили на одни и те же турбазы, где играли на гитарах одного и того же Визбора. Это, конечно, неизбежно упрощенный взгляд – но очевидно, что подобная картина по отношению к столь большому числу людей не была возможна ни при ком из брежневских конкурентов по опросу.
Но самое важное заключается в том, что, потребляя одну и ту же советскую массовую культуру, люди становились все менее одними и теми же, и все более – разными и непохожими. Да, не по воле коллективного Брежнева, и даже во многом вопреки ей, однако – объективно это было так. И сама эта культура – пусть подцензурная и несвободная – сыграла в этом не самую последнюю роль.
Брежнев, как руководитель партии и страны, не может не нести ответственности за все, совершенное в те годы, когда он был у власти. О "вегетарианстве" Хрущева и Брежнева по отношению к инакомыслящим и политической оппозиции, да и просто свободной гражданской активности, можно говорить разве что в сравнении с эпохой их предшественника. Однако логика истории развития российского общества – нарушенная 1917-м и последующими годами, однако не уничтоженная полностью – диктовала то, что случилось при Брежневе: он принял страну коммуналок, а оставил явное большинство ее населения в отдельных квартирах, с книжными шкафами с подписными изданиями классиков, а кое-кого и с "жигулями" и "москвичами". И если при том же Хрущеве пафос борьбы за светлое завтра требовал до смерти облучиться плутонием или сгореть в атмосфере Венеры, то при Брежневе бывшие "прогрессоры" задумались о совсем иных вещах – причем не только о югославских гарнитурах, дисках "Битлз" и пресловутых джинсах. И никакие ВЛКСМ, ВЦСПС и ОБХСС не могли этому помешать. Права Ирина Прохорова – частная жизнь, обособление от государства, переоценка ценностей – пусть без философского синтеза, на бытовом уровне – стали главными идеями десятков миллионов советских людей именно в послесталинское время, прежде всего при Брежневе. И при нем же – тоже впервые – жители страны научились отделять реальность программы "Время" и газеты "Правда" от того, что они видят за окном.
Иными словами, голос за Брежнева в опросе "Левады" – это совсем не обязательно голос "за Советский Союз" или "против великих потрясений", как то радостно, то огорченно интерпретируют комментаторы. Мессидж многих респондентов может быть совсем иным – частная жизнь важнее "идей", а государству (да-да, тому самому, "патерналистскому") хорошо бы оставить их в покое.
Возможные попытки превратить Путина в "Брежнева 2.0" обречены еще и потому, что общенациональной качественной массовой культуры в России больше нет. Нет даже пресловутых "России айфона" и "России шансона", России Фейсбука и России "Одноклассников". Есть множество разных Россий, в каждой из которых царят свои иерархии – или их отсутствие. И речь не только об интернете, переворачивающем иерархии в принципе, но даже о простой возможности выбора между Discovery и Animal Planet. Такая возможность тоже была осознана советскими людьми именно в 1960-70-е. В том числе и благодаря этому телевизоры нынешних жителей России сейчас способны поймать множество разных каналов. Эпоха Брежнева сыграла свою историческую роль. Попытки ее повторить антиисторичны.
Вначале, однако, о тех, кого недолгий кавалер ордена "Победа" опередил в опросе. Многие писали, что второе и третье места вслед за Брежневым заняли Сталин и Николай Второй. На самом деле это не так – Сталин только на третьем месте с относительно высоким антирейтингом, а на втором – Ленин. Дело тут, мне кажется, не в ошибке в подсчетах, а в неких априорных ожиданиях от опроса. Ведь именно Сталин и Николай – пожалуй, наиболее идеологически "заряженные" фигуры в современных околоисторических дискуссиях, в том числе и инспирированных властями. Если "оправдание" Николая и вообще Российской империи – феномен еще времен перестройки и начала 90-х (сейчас, впрочем, акценты несколько сместились – как именно, можно оценить, проанализировав недавнее выступление патриарха Кирилла), то ползучая сталинизация началась относительно недавно. При этом на "сталинском направлении" Кремль вынужден действовать относительно осторожно, выпуская вперед себя Прохановых, Кургинянов и Стариковых и представляя оправдание Сталина как "голос общества", снизу, имея возможность сдать назад и ритуально осудить 37-й год.
В любом случае, речь идет о культивируемых мифах – соответственно, "России, которую мы потеряли" (обычно прославление империи ведется под лозунгом "Хватит нам революций" с поминанием сакрализованных слов Столыпина о великих потрясениях – кто их только не цитировал за последние 20 лет) и "страны, принятой с сохой и оставленной с атомной бомбой" (последний миф, к вящей радости неосталинистов, был недавно воплощен в форму "документального фильма" на НТВ.
Что же до Брежнева, то едва ли не все комментаторы интерпретируют его "победу" так: большинство населения стремится к спокойствию и порядку, которые ассоциируются с восемнадцатью годами его правления. К жизни без потрясений, с уверенностью в завтрашнем дне. Говорят и о ностальгии не по СССР как таковому, а по собственным детству или юности, прошедшим при Брежневе, и о свойстве памяти – забывать дурное и помнить хорошее. Также утверждается, что властям, создающим себе патерналистский имидж, выгодно поддерживать подобные настроения и непрямые параллели между действующим режимом и эпохой Брежнева. Отсюда – идеи о возвращении всяческих "норм ГТО" и "героев Труда", "почетные орлята", гипертрофированный культ Победы и осуждение "загнивающего Запада" с позиций "традиционной морали и нравственности" под знаменем культурного консерватизма.
Все это так – или почти так. Но при чем тут Брежнев? Он точно не воспринимается как герой (хотя у него и было пять золотых звезд) или как "эффективный менеджер" (если о ком из брежневского Политбюро и говорят в таком контексте – то о Косыгине, Устинове, Андропове, в конце концов). Ленин, Сталин, Ельцин, Хрущев – гораздо более "харизматичны" именно как политические лидеры, харизму же Брежнева создают разве что брови, ордена и особенности дикции. Иными словами – Брежнев не вождь, не тиран и не бунтарь. Он – "один из..." и на своем месте оказался почти случайно. В этом была его сила – но в этом и слабость: в том числе и поэтому культ брежневской личности, возникший в последние годы его правления, был нелеп и смешон.
Именно сочетание идеи "стабильности" с некой сомнительностью и даже анекдотичностью фигуры самого Брежнева – и есть ядро "брежневского мифа", культивируемого нынешними российскими властями. Мол, трудился Брежнев много – но не все делал правильно, можно лучше. Был государственник – зато вешал на себя ордена, а Путин скромный. Много говорил по делу – да по бумажке и жевал слова, а действующий президент все проговаривает четко и шутит не в бровь, а в глаз. Ну а уж про очереди и дефицит сам Бог велит вспомнить, если кто-то всерьез увлечется советской ностальгией и попытается обратить это оружие против нынеших властей. Брежнев со всей своей популярностью властям не опасен, никакой даже самой раскоммунистической оппозиции не придет в голову выйти на улицы с его портретом.
Поднимать такого, слабого, Брежнева на щит – одно удовольствие для пропагандистов. Однако эпоху Брежнева и место ее в истории российского общества можно интерпретировать совсем иначе.
Удачная шутка о генсеке как о "мелком политическом деятеле времен Аллы Пугачевой" оказалась исполненной глубокого смысла. Можно добавить – и эпохи Владимира Высоцкого и Булата Окуджавы, Юрия Трифонова и братьев Стругацких, наконец, Валерия Харламова и Льва Яшина. Это если не говорить о Гайдае с Рязановым, Штирлице с Томиным и Знаменским и Пахмутовой с Добронравовым. Или о журнале "Пионер" и букварях с портретами Володи Ульянова с кудрявой головой ("Ленин", занявший второе место в опросе "Левады" – это, конечно, Ленин брежневского букваря и октябрятской звездочки, "дедушка", а не вождь большевиков и автор "Материализма и эмпириокритицизма").
Речь идет о том, что брежневское время было, пожалуй, первым и, очевидно, последним в истории страны, когда "от Москвы до самых до окраин" возникла действительно общенациональная, действительно массовая и, что важно – как правило, качественная массовая культура. Оказавшая влияние на идентичность не только "масс", но во многом и элит. Принимавшая самые разнообразные формы – от более интеллектуально ориентированных постановок, публикаций и фильмов – до вполне "общенародных" кинокомедий и сериалов, не говоря уже о футболе или олимпиадах. Салат оливье и заливная рыба еще долго будут объединять – во всяком случае тех, кто родился и жил при Брежневе, – прочнее всех иных "скреп". В одних и тех же двухкомнатных квартирах в одно и то же время люди, получавшие почти одну и ту же зарплату, садились перед одними и теми же телевизорами и смотрели одни и те же программы. Читали одни и те же журналы, решали одни и те же кроссворды и ездили на одни и те же турбазы, где играли на гитарах одного и того же Визбора. Это, конечно, неизбежно упрощенный взгляд – но очевидно, что подобная картина по отношению к столь большому числу людей не была возможна ни при ком из брежневских конкурентов по опросу.
Но самое важное заключается в том, что, потребляя одну и ту же советскую массовую культуру, люди становились все менее одними и теми же, и все более – разными и непохожими. Да, не по воле коллективного Брежнева, и даже во многом вопреки ей, однако – объективно это было так. И сама эта культура – пусть подцензурная и несвободная – сыграла в этом не самую последнюю роль.
Брежнев, как руководитель партии и страны, не может не нести ответственности за все, совершенное в те годы, когда он был у власти. О "вегетарианстве" Хрущева и Брежнева по отношению к инакомыслящим и политической оппозиции, да и просто свободной гражданской активности, можно говорить разве что в сравнении с эпохой их предшественника. Однако логика истории развития российского общества – нарушенная 1917-м и последующими годами, однако не уничтоженная полностью – диктовала то, что случилось при Брежневе: он принял страну коммуналок, а оставил явное большинство ее населения в отдельных квартирах, с книжными шкафами с подписными изданиями классиков, а кое-кого и с "жигулями" и "москвичами". И если при том же Хрущеве пафос борьбы за светлое завтра требовал до смерти облучиться плутонием или сгореть в атмосфере Венеры, то при Брежневе бывшие "прогрессоры" задумались о совсем иных вещах – причем не только о югославских гарнитурах, дисках "Битлз" и пресловутых джинсах. И никакие ВЛКСМ, ВЦСПС и ОБХСС не могли этому помешать. Права Ирина Прохорова – частная жизнь, обособление от государства, переоценка ценностей – пусть без философского синтеза, на бытовом уровне – стали главными идеями десятков миллионов советских людей именно в послесталинское время, прежде всего при Брежневе. И при нем же – тоже впервые – жители страны научились отделять реальность программы "Время" и газеты "Правда" от того, что они видят за окном.
Иными словами, голос за Брежнева в опросе "Левады" – это совсем не обязательно голос "за Советский Союз" или "против великих потрясений", как то радостно, то огорченно интерпретируют комментаторы. Мессидж многих респондентов может быть совсем иным – частная жизнь важнее "идей", а государству (да-да, тому самому, "патерналистскому") хорошо бы оставить их в покое.
Возможные попытки превратить Путина в "Брежнева 2.0" обречены еще и потому, что общенациональной качественной массовой культуры в России больше нет. Нет даже пресловутых "России айфона" и "России шансона", России Фейсбука и России "Одноклассников". Есть множество разных Россий, в каждой из которых царят свои иерархии – или их отсутствие. И речь не только об интернете, переворачивающем иерархии в принципе, но даже о простой возможности выбора между Discovery и Animal Planet. Такая возможность тоже была осознана советскими людьми именно в 1960-70-е. В том числе и благодаря этому телевизоры нынешних жителей России сейчас способны поймать множество разных каналов. Эпоха Брежнева сыграла свою историческую роль. Попытки ее повторить антиисторичны.
