Александр Генис: Такой грандиозный юбилей как 200-летие Диккенса, который мир отметил в прошлом году, не мог пройти бесследным для филологии Америки, где Диккенс уверенно занимает второе - после Шекспира - место среди всех классиков. “Сдача”, так сказать, с юбилея - волна новых академических исследований и популярных, рассчитанных на широкого читателя книг. И те, и другие преследуют одну цель - открыть нам нового, и как считают авторы, настоящего Диккенса и вернуть его 21-го веку.
На мой взгляд, такая модернизация классики - необходима в обращении с ней. И в первую речь это относится к Диккенсу.
Я нежно люблю Дикенса, но и мне сегодня труднее всего принять у него как раз то, за что Диккенса обожали современники, — сюжет и бедных. Со вторыми я не знаю, что делать, а с первым справляется кино.
Диккенсу ведь идут все эти бесчисленные экранизации - уже потому, что он, как считал Эйзенштейн, изобрел кино. Если пушкинская «Полтава» учит режиссеров батальным съемкам, а «Война и мир» диктует телевизору рецепт сериала, то Диккенс — отец мелодрамы самого что ни на есть крупного плана. Прихотливая до произвола фабула, прямодушное до инфантильности повествование, преувеличенные, словно на большом экране, герои. У Шекспира они были уместны. Ведь елизаветинцы не признавали реализм — они его еще не открыли. Но у Диккенса Макбет сидит в конторе, и ему там тесно. Разительный конфликт масштаба между космическим злодейством и убожеством декораций создает то комический, то трагический, но всегда драматический эффект, который Мандельштам свел к универсальной формуле:
А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот болтается в петле.
На стороне врагов законы:
Ему ничем нельзя помочь!
И клетчатые панталоны,
Рыдая, обнимает дочь.
Герои Диккенса интереснее всего того, что с ними происходит, но только — плохие. С хорошими — беда: добродетель нельзя спасти от свирепой скуки. Дело в том, что бедняки у Диккенса неизбежно правы. Нищета служит им оправданием и не нуждается в диалектике. Обычно оперенные правдой бедняки у Диккенса ведут себя благородно и говорят, как в церкви. Долго это вынести никак нельзя, и я не вижу другого выхода, как пробегать патетические страницы, чтобы быстрее добраться до злодеев. На них отдыхает читатель и торжествует остроумие.
Друг, соперник и враг Диккенса Теккерей видел в этом закон природы и считал, что хороший роман должен быть сатирическим. У Диккенса — 50 на 50, но лучшие реплики он раздал тем, кого ненавидит.
Если из своих отрицательных персонажей автор еще может выбить раскаяние, то положительным меняться некуда, и все, что их ждет к концу романа — награда, обычно — финансовая, часто — в виде завещания, которое им заработал тот же исправившийся Скрудж.
И все же неувядаемая прелесть Диккенса в том, что они составляют груз, фундамент и большую часть любой библиотеки, которую нам собрала викторианская эпоха. Мы знаем ее лучше любой другой, включая собственную, потому что она о себе столько написала. В сущности, мы на ней выросли и по ней тоскуем. То-то Шерлок Холмс в ХХI веке популярнее, чем в ХIХ, и Диккенса чествуют даже те, кто его любит, не читая.
Новую трактовку этой эпохи и ее центральной фигуры - Диккенса - предлагает книга американского литературоведа Роберта Гарнетта, которую нашим слушателям представит Марина Ефимова.
Марина Ефимова: Поэт Уильям Йейтс задал когда-то риторический вопрос: «Кто сильнее возбуждает воображение – женщина, которую завоевал, или женщина, которую потерял?». В книге «Влюбленный Диккенс» её автор Роберт Гарнетт – американский профессор и известный «диккенсовед» – цитирует этот вопрос и отвечает на него однозначно: «Воображение Диккенса возбуждалось женщинами, которых он потерял» (во всяком случае, так было до последней страстной любви, пришедшей к нему в 45 лет и продолжавшейся до самой смерти). В жизни Диккенса тяжелых любовных утрат было две: Мария Биндел – первая любовь, 20-летняя дочь лондонского банкира; и Мэри Хоггарт – младшая сестра его жены. Первая его отвергла, измучив трёхлетним ожиданием; вторая – боготворившая его 17-летняя девочка - умерла в самом начале их отношений. Кстати сказать, последней любовью Диккенса тоже стала юная девушка – 18-летняя актриса Нелли Тернан.
Диктор: «Три любови Диккенса – три абсолютно разных сюжета. Они относятся к разным периодам его жизни, имеют разные начала, кульминации и финалы. И всё же, рассмотренные вместе, они формируют единую историю длиной в 40 лет – начиная с юности Диккенса и кончая его смертью».
Марина Ефимова: В Америке из всех произведений Диккенса бешено популярной стала только сказка «Рождественская песнь». (Каждое Рождество появляется её новый вариант – всего их набралось 250). И образ самого Диккенса долго хранился в сознании американской публики в рождественском варианте. Об этом - рецензент книги «Влюблённый Диккенс» Илэйн Шоултер:
Илэйн Шоултер: «Не было писателя, которого бы так любили при жизни, как любили Диккенса. Он стал символом Викторианской эпохи. Филантроп, лектор, патриарх, отец десятерых детей, он воплощал семейные добродетели своего времени. Таким Диккенс прошел и почти весь 20-й век. Но к 2012-му году (году его двухсотлетнего юбилея) новые биографии воссоздали общими усилиями страстный, противоречивый, затаённый, не без душевных изъянов характер британского литературного гения. Правда, изменилось представление и о самой Викторианской эпохе, преобразившейся из респектабельной, честной и скучной в порочную, декадентскую и эротическую. И новый Диккенс вполне вписывается в новое Викторианство».
Марина Ефимова: Не вписывается. Начать с того, что две его первые любови были платоническими. С Марией Биндел 19-летний Диккенс вел себя, как Артур Кленнем с Флорой Кэсби в романе «Крошка Доррит»: письма, стихи, выяснения отношений, отчаяние, пустые надежды – всё это мучение пронзительно описано в романе. Диккенс даже ярко представил себе свой несостоявшийся брак с Марией и безжалостно описал его в «Давиде Копперфильде» - как катастрофический брак Давида и Доры. Однако когда через 22 года Мария Биндел дала о себе знать, сорокалетний Диккенс снова рванулся к ней - в несбыточной надежде на счастье.
Любовь молодожёна Диккенса к свояченице не вписывается в принятые определения. Он любовался этой девочкой, поражался её тихой стойкости, верности, спасительной практичности, самоотверженности без самолюбования – чертам, которые он придал потом почти всем своим юным героиням: Эмми Доррит, Эстер Саммерсон (в «Холодном Доме»), Маленькой Нелл (в «Лавке древностей»), Агнес (в «Давиде Копперфильде») и Лиззи (в «Нашем общем друге»). Читаем у Гарнетта:
Диктор: «Фактически Мэри Хоггарт стала религией Диккенса – при том, что его христианство было почти детским - сентиментальным и прагматичным. Это «домашнее» христианство не удовлетворяло его пылкий идеализм, чувствительность и фантазию. Уильям Теккерей говорил про Диккенса: «эмоции циркулируют в нём глубоко и мощно, как кровь». В религии ему нужны были интенсивность и жар, и со смертью Мэри Хоггарт он нашел образ для своих религиозных чувств. Прекрасным, но земным свойствам её души он придал святость. Память о Мэри разбудила в нем способность к служению. Иисусом Христом он восхищался, как восхищаются хорошим социальным работником, но по-настоящему боготворил дух Мэри Хоггарт».
Марина Ефимова: Многие искушенные читатели разных поколений издевались над ангелическими героинями Диккенса. Шутник Оскар Уайльд писал: «Только человек с каменным сердцем мог не смеяться в сцене смерти Маленькой Нелл в «Лавке древностей». Орвелл называл диккенсовских девушек «ангелами без ног», намекая на отсутствие в них живительной сексуальности. И всё же его героини живут и не теряют всемирной славы. Возможно, гениальная интуиция Диккенса включала этих тихих ангелов как необходимый противовес его другим (ярким и гротескным) персонажам и мрачным поворотам сюжетов – ради магического баланса, необходимого для создания бессмертного литературного шедевра.
Первая биография Диккенса была написана его другом Джоном Форстером через год после смерти писателя - неудивительно, что биограф едва коснулся скандального ухода Диккенса от жены Кэтрин - матери десятерых его детей. Свой уход Диккенс оформил в высшей степени не по-джентльменски:
Диктор: «В августе 1858 г. Диккенс опубликовал печально знаменитое заявление для публики, в котором писал: «Много лет наш брак с миссис Диккенс был несчастливым. Все, кто нас знал, замечали, что в наших характерах и темпераментах мало общего, и мы совершенно не подходим друг другу». В заявлении намекалось на нестабильность психики жены и на ее неспособность заботиться о детях. Многие были возмущены неблагородным поведением всеобщего кумира. В Америке язвительно писали: «Обидно, что после 25-ти лет брака мистер Диккенс не мог еще немного потерпеть. Правда, говорят, что после рождения десяти детей у миссис Диккенс была склонность к тучности, что крайне неприятно мужчине с таким элегантным вкусом».
Марина Ефимова: Только самые близкие друзья знали, в чем дело: Диккенс без памяти влюбился в 18-летнюю актрису Эллен (Нелли) Тернан. Немногие известные обстоятельства этой его любви (столь же глубокой и долгой, как и две первые) драматичны и унизительны. Похоже, что Диккенс опять долго вымаливал любовь и почти покупал ее, помогая деньгами непутёвой театральной семье Тернан. Он снял Нелли квартиру, жил отдельно и держал свои отношения с ней в таком глубоком секрете, что первые подробности стали выплывать наружу лишь в 1933 г. – после смерти последнего сына Диккенса. К тому же и счастливой эту любовь не назвать, скорей, она была горькой - как любовь к Эстелле уже повзрослевшего Пипа, который говорил:
Диктор: «Я не провёл с ней ни одного счастливого часа, но все 24 часа в сутки мечтаю о счастье жить с ней до самой смерти».
Марина Ефимова: Этого Диккенс добился – он тайно жил с Нелли 12 лет, до самой своей смерти в 1870 г. В терзаниях и восторгах этой любви он написал два самых своих мощных и, вероятно, самых зрелых романа: «Большие ожидания» и «Наш общий друг», и в обоих впервые появляются далеко не «ангелические» его героини.
«Романы Диккенса, - пишет биограф Гарнетт, - памятники не только их гениальному автору, но и трём женщинам, которых он горячо (хоть и не всегда достойно) любил – трём его музам и наставницам в непостигаемой науке любви».
На мой взгляд, такая модернизация классики - необходима в обращении с ней. И в первую речь это относится к Диккенсу.
Я нежно люблю Дикенса, но и мне сегодня труднее всего принять у него как раз то, за что Диккенса обожали современники, — сюжет и бедных. Со вторыми я не знаю, что делать, а с первым справляется кино.
Диккенсу ведь идут все эти бесчисленные экранизации - уже потому, что он, как считал Эйзенштейн, изобрел кино. Если пушкинская «Полтава» учит режиссеров батальным съемкам, а «Война и мир» диктует телевизору рецепт сериала, то Диккенс — отец мелодрамы самого что ни на есть крупного плана. Прихотливая до произвола фабула, прямодушное до инфантильности повествование, преувеличенные, словно на большом экране, герои. У Шекспира они были уместны. Ведь елизаветинцы не признавали реализм — они его еще не открыли. Но у Диккенса Макбет сидит в конторе, и ему там тесно. Разительный конфликт масштаба между космическим злодейством и убожеством декораций создает то комический, то трагический, но всегда драматический эффект, который Мандельштам свел к универсальной формуле:
А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот болтается в петле.
На стороне врагов законы:
Ему ничем нельзя помочь!
И клетчатые панталоны,
Рыдая, обнимает дочь.
Герои Диккенса интереснее всего того, что с ними происходит, но только — плохие. С хорошими — беда: добродетель нельзя спасти от свирепой скуки. Дело в том, что бедняки у Диккенса неизбежно правы. Нищета служит им оправданием и не нуждается в диалектике. Обычно оперенные правдой бедняки у Диккенса ведут себя благородно и говорят, как в церкви. Долго это вынести никак нельзя, и я не вижу другого выхода, как пробегать патетические страницы, чтобы быстрее добраться до злодеев. На них отдыхает читатель и торжествует остроумие.
Друг, соперник и враг Диккенса Теккерей видел в этом закон природы и считал, что хороший роман должен быть сатирическим. У Диккенса — 50 на 50, но лучшие реплики он раздал тем, кого ненавидит.
Если из своих отрицательных персонажей автор еще может выбить раскаяние, то положительным меняться некуда, и все, что их ждет к концу романа — награда, обычно — финансовая, часто — в виде завещания, которое им заработал тот же исправившийся Скрудж.
И все же неувядаемая прелесть Диккенса в том, что они составляют груз, фундамент и большую часть любой библиотеки, которую нам собрала викторианская эпоха. Мы знаем ее лучше любой другой, включая собственную, потому что она о себе столько написала. В сущности, мы на ней выросли и по ней тоскуем. То-то Шерлок Холмс в ХХI веке популярнее, чем в ХIХ, и Диккенса чествуют даже те, кто его любит, не читая.
Новую трактовку этой эпохи и ее центральной фигуры - Диккенса - предлагает книга американского литературоведа Роберта Гарнетта, которую нашим слушателям представит Марина Ефимова.
Марина Ефимова: Поэт Уильям Йейтс задал когда-то риторический вопрос: «Кто сильнее возбуждает воображение – женщина, которую завоевал, или женщина, которую потерял?». В книге «Влюбленный Диккенс» её автор Роберт Гарнетт – американский профессор и известный «диккенсовед» – цитирует этот вопрос и отвечает на него однозначно: «Воображение Диккенса возбуждалось женщинами, которых он потерял» (во всяком случае, так было до последней страстной любви, пришедшей к нему в 45 лет и продолжавшейся до самой смерти). В жизни Диккенса тяжелых любовных утрат было две: Мария Биндел – первая любовь, 20-летняя дочь лондонского банкира; и Мэри Хоггарт – младшая сестра его жены. Первая его отвергла, измучив трёхлетним ожиданием; вторая – боготворившая его 17-летняя девочка - умерла в самом начале их отношений. Кстати сказать, последней любовью Диккенса тоже стала юная девушка – 18-летняя актриса Нелли Тернан.
Диктор: «Три любови Диккенса – три абсолютно разных сюжета. Они относятся к разным периодам его жизни, имеют разные начала, кульминации и финалы. И всё же, рассмотренные вместе, они формируют единую историю длиной в 40 лет – начиная с юности Диккенса и кончая его смертью».
Марина Ефимова: В Америке из всех произведений Диккенса бешено популярной стала только сказка «Рождественская песнь». (Каждое Рождество появляется её новый вариант – всего их набралось 250). И образ самого Диккенса долго хранился в сознании американской публики в рождественском варианте. Об этом - рецензент книги «Влюблённый Диккенс» Илэйн Шоултер:
Илэйн Шоултер: «Не было писателя, которого бы так любили при жизни, как любили Диккенса. Он стал символом Викторианской эпохи. Филантроп, лектор, патриарх, отец десятерых детей, он воплощал семейные добродетели своего времени. Таким Диккенс прошел и почти весь 20-й век. Но к 2012-му году (году его двухсотлетнего юбилея) новые биографии воссоздали общими усилиями страстный, противоречивый, затаённый, не без душевных изъянов характер британского литературного гения. Правда, изменилось представление и о самой Викторианской эпохе, преобразившейся из респектабельной, честной и скучной в порочную, декадентскую и эротическую. И новый Диккенс вполне вписывается в новое Викторианство».
Марина Ефимова: Не вписывается. Начать с того, что две его первые любови были платоническими. С Марией Биндел 19-летний Диккенс вел себя, как Артур Кленнем с Флорой Кэсби в романе «Крошка Доррит»: письма, стихи, выяснения отношений, отчаяние, пустые надежды – всё это мучение пронзительно описано в романе. Диккенс даже ярко представил себе свой несостоявшийся брак с Марией и безжалостно описал его в «Давиде Копперфильде» - как катастрофический брак Давида и Доры. Однако когда через 22 года Мария Биндел дала о себе знать, сорокалетний Диккенс снова рванулся к ней - в несбыточной надежде на счастье.
Любовь молодожёна Диккенса к свояченице не вписывается в принятые определения. Он любовался этой девочкой, поражался её тихой стойкости, верности, спасительной практичности, самоотверженности без самолюбования – чертам, которые он придал потом почти всем своим юным героиням: Эмми Доррит, Эстер Саммерсон (в «Холодном Доме»), Маленькой Нелл (в «Лавке древностей»), Агнес (в «Давиде Копперфильде») и Лиззи (в «Нашем общем друге»). Читаем у Гарнетта:
Диктор: «Фактически Мэри Хоггарт стала религией Диккенса – при том, что его христианство было почти детским - сентиментальным и прагматичным. Это «домашнее» христианство не удовлетворяло его пылкий идеализм, чувствительность и фантазию. Уильям Теккерей говорил про Диккенса: «эмоции циркулируют в нём глубоко и мощно, как кровь». В религии ему нужны были интенсивность и жар, и со смертью Мэри Хоггарт он нашел образ для своих религиозных чувств. Прекрасным, но земным свойствам её души он придал святость. Память о Мэри разбудила в нем способность к служению. Иисусом Христом он восхищался, как восхищаются хорошим социальным работником, но по-настоящему боготворил дух Мэри Хоггарт».
Марина Ефимова: Многие искушенные читатели разных поколений издевались над ангелическими героинями Диккенса. Шутник Оскар Уайльд писал: «Только человек с каменным сердцем мог не смеяться в сцене смерти Маленькой Нелл в «Лавке древностей». Орвелл называл диккенсовских девушек «ангелами без ног», намекая на отсутствие в них живительной сексуальности. И всё же его героини живут и не теряют всемирной славы. Возможно, гениальная интуиция Диккенса включала этих тихих ангелов как необходимый противовес его другим (ярким и гротескным) персонажам и мрачным поворотам сюжетов – ради магического баланса, необходимого для создания бессмертного литературного шедевра.
Первая биография Диккенса была написана его другом Джоном Форстером через год после смерти писателя - неудивительно, что биограф едва коснулся скандального ухода Диккенса от жены Кэтрин - матери десятерых его детей. Свой уход Диккенс оформил в высшей степени не по-джентльменски:
Диктор: «В августе 1858 г. Диккенс опубликовал печально знаменитое заявление для публики, в котором писал: «Много лет наш брак с миссис Диккенс был несчастливым. Все, кто нас знал, замечали, что в наших характерах и темпераментах мало общего, и мы совершенно не подходим друг другу». В заявлении намекалось на нестабильность психики жены и на ее неспособность заботиться о детях. Многие были возмущены неблагородным поведением всеобщего кумира. В Америке язвительно писали: «Обидно, что после 25-ти лет брака мистер Диккенс не мог еще немного потерпеть. Правда, говорят, что после рождения десяти детей у миссис Диккенс была склонность к тучности, что крайне неприятно мужчине с таким элегантным вкусом».
Марина Ефимова: Только самые близкие друзья знали, в чем дело: Диккенс без памяти влюбился в 18-летнюю актрису Эллен (Нелли) Тернан. Немногие известные обстоятельства этой его любви (столь же глубокой и долгой, как и две первые) драматичны и унизительны. Похоже, что Диккенс опять долго вымаливал любовь и почти покупал ее, помогая деньгами непутёвой театральной семье Тернан. Он снял Нелли квартиру, жил отдельно и держал свои отношения с ней в таком глубоком секрете, что первые подробности стали выплывать наружу лишь в 1933 г. – после смерти последнего сына Диккенса. К тому же и счастливой эту любовь не назвать, скорей, она была горькой - как любовь к Эстелле уже повзрослевшего Пипа, который говорил:
Диктор: «Я не провёл с ней ни одного счастливого часа, но все 24 часа в сутки мечтаю о счастье жить с ней до самой смерти».
Марина Ефимова: Этого Диккенс добился – он тайно жил с Нелли 12 лет, до самой своей смерти в 1870 г. В терзаниях и восторгах этой любви он написал два самых своих мощных и, вероятно, самых зрелых романа: «Большие ожидания» и «Наш общий друг», и в обоих впервые появляются далеко не «ангелические» его героини.
«Романы Диккенса, - пишет биограф Гарнетт, - памятники не только их гениальному автору, но и трём женщинам, которых он горячо (хоть и не всегда достойно) любил – трём его музам и наставницам в непостигаемой науке любви».
