Александр Генис: Героиня нового очерка авторского цикла Владимира Морозова “Необыкновенные американцы” - 84-летняя Айя Гоген.
(Песня)
Айя Гоген: Это колыбельная. Колыбельная песня. «Баю-баюшки, баю». По-латышски это «айя-айя». Отсюда и произошло мое имя - Айя.
Владимир Морозов: Айя, а как вы пропали в Америку?
Айя Гоген: Потому что надо было куда-то бежать, где можно жить нормально. Родители решили, что в Латвии слишком опасно. То немцы захватят, то русские.
Владимир Морозов: В августе 1944-го отец переправил семью в Польшу, где, по его мнению, было безопаснее. Сам он вскоре рассчитывал отправиться за ними, но оказалось, что не судьба. Перед глазами Айи промелькнули Гданьск, потом какие-то немецкие города. В те времена плавать по Балтийскому морю было небезопасно. Айя рассказывает, как тяжело они с матерью переносили качку. Однажды, чтобы спастись от морской болезни всю ночь провели на палубе. Вместе молились, чтобы их корабль не нарвался на мину.
Айя Гоген: Мне было 14, сестре 10 и брату 5 лет. Немцы заставляли нас работать на разных заводах. На одном я сколачивала деревянные ящики для гранат. Спали мы все четверо на одной дощатой кровати. Мама с моей сестрой и братом вдоль, а я у них в ногах поперек кровати. В одной комнате ютилось несколько семей. После войны стало полегче. В лагере Фишбах для перемещенных лиц (это в Баварии) собралось 2 тысячи латышей, у нас была своя школа, даже любительский театр. Ну, и конечно, кормили получше. Помню, что мы ели хороший гороховый суп.
Владимир Морозов: А в каком же году вы добрались до Америки и сколько вам тогда было?
Айя Гоген: В 1950-м году, и было мне 20 лет. Нет, в Америке я себя иностранкой не чувствовала. Может, потому что я такая разговорчивая. И потом, я ведь знала иностранный язык. Дело в том, что в латвийской школе мы штудировали английский и немецкий. Мало того, мы несколько лет зубрили латынь. В Нью-Йорке меня взяли стюардессой в компанию Панамерикэн. Нет, нет, нет! Меня взяли вовсе не потому что я была молодая и смазливая девчонка. Таких много. Меня взяли за знание языков. Так и было! И перестаньте смеяться!
Владимир Морозов: Айя, я смотрю, вот у вас тут на столе Новый Завет. Это на латышском?
Айя Гоген: Да, конечно, я владею латышским. Это же родной язык. Как у меня с русским и немецким? Тут похуже. Я уже на пенсии пыталась их вспомнить. Пошла в колледж, для пожилых это очень дешево - за семестр всего двадцать долларов. Полгода я учила немецкий, то есть не учила, а вспоминала. Ничего у меня не вышло. И русский тоже не могла вспомнить. А ведь когда в 40-е годы Латвию заняли русские, нас заставили учить русский. Это было 60 с лишним лет назад. Попробуй вспомни...
Владимир Морозов: Но она хорошо помнит, что с русскими в школы пришли новые учителя, они искореняли религию простым способом. Детям говорили, вот, мол, вам кажется, что вы верите в Бога. Тогда помолитесь, чтобы завтра на ваших партах лежали посланные Богом конфеты. Ребятишки, и Айя в том числе, добросовестно молились, но завтра никаких конфет, конечно, не было. Тогда, говорили учителя, попробуйте теперь попросить о сладостях товарища Сталина. Мы вслух просили, и наутро на каждой парте лежал пакетик конфет. Вот вам доказательство, что Бога нет, и подтверждение величия Сталина.
Айя Гоген: Моего отца коммунисты арестовали и отправили в Сибирь. За нами следом уехать он не успел. Кем он работал? Он был учителем и директором школы, а мама домохозяйкой. Папа рассказывал, что, когда русские прогнали немцев, они многих арестовали просто так. Но отец — другое дело. Он помогал партизанам, которые боролись против советской власти. После смерти Сталина его освободили. Тогда он с друзьями пытался убежать в Швецию на моторной лодке. Их поймали, и он снова загремел в тюрьму. Освободили его только через 15 лет.
Владимир Морозов: Она не виделась с отцом 40 лет. Побывала на родине только в 1980-х годах. Думала, что не узнает отца. Но у встречавших ее пожилых мужчин слезы брызнули только у одного... Айя, и как вы себя там чувствовали, на родине?
Айя Гоген: Я была до смерти напугана. Почему? Потому что боялась русских. А родня моя в Латвии ждала, что я привезу им из Америки кучу денег. Но никакого богатства я не накопила. Попробовала помогать родным посылками. В латышской газете, которую я получала в Америке, давала рекламу фирма, которая занималась пересылкой. Заказала я для своего дяди посылку с продуктами на 100 долларов. Но до него ничего не дошло. То ли украли сами продукты, то ли деньги. Он так ничего и не получил.
Владимир Морозов: А в молодости Айя проработала стюардессой всего два года.
Айя Гоген: Потому что я встретила моего будущего мужа и мы поженились. Пошли дети, их у меня четверо. И я оставила работу. Нет, муж был не латышом, а американцем. Сначала работал в морском ведомстве механиком. Он носил форму как военный и я тоже носила форму как стюардесса.
Владимир Морозов: Молодые поселились недалеко от Нью-Йорка на Лонг-Айленде. Но вскоре муж попал под сокращение. Пришлось менять профессию, стал строителем, потом ту же работу выбрал себе и сын.
Айя Гоген: В 1962 мы продали наш дом на Лонг-Айленде. Хотелось растить детей в деревне, чтобы нас окружали деревья, куры, лошади. Чтобы дети проводили время на свежем воздухе. И мне это привычнее, потому что почти все родные в Латвии - фермеры. И мы переехали на север штата Нью-Йорк, в деревню Стоуни Крик.
Владимир Морозов: На русский название этой деревни переводится, как Каменистый ручей. Когда долго нет дождя, то в ручье, действительно, больше валунов, чем воды, как и во многих здешних горных ручьях и речках. В своем Каменистой ручье работала Айя почтальоном. Но наш разговор происходит уже в городке Гринвич. Почему перебрались сюда?
Айя Гоген: Потому что я продала свой дом. Муж давно умер, и я больше не могла следить за домом одна. Большущий в два этажа дом с четырьмя спальнями! Чтобы только пыль подмести — целый день нужен. А сил на это у меня уже не было. И 5 лет назад дочери уговорили переехать сюда. Две из них - Нэнси и Дэби живут недалеко, к ним собирается перебраться и третья дочь Донна. Нет, они мне не помогают, зачем мне их помощь, мне на жизнь хватает! Жилье стоит недорого. В этом доме все квартиры для пожилых людей. В моей двухкомнатной квартирке достаточно места. Сколько в месяц плачу? 675 долларов. Плюс небольшие деньги за телефон и электричество. На какие капиталы я живу? От государства мне идет пенсия по старости — 1100 в месяц, плюс пенсия бывшего почтальона - 900 долларов месяц.
Владимир Морозов: Вы мне рассказывали, что купили свой «Форд-Фокус» пять лет назад новеньким. Сколько миль сейчас у вас на спидометре?
Айя Гоген: 100 тысяч миль. Это 160 тысяч километров. Как я умудрилась столько наездить? Люблю сидеть за рулем. Езжу к родным и друзьям. До городка Гленн Фоллс 30 миль, до деревни Стоуни Крик 40 миль. Вы же знаете, дороги у нас идут через леса, пересекают реки. Красота! Да, я наезжаю за год 20 тысяч миль. Много? Ну и что!
Владимир Морозов: Айя, а подальше от дома вы иногда отъезжаете?
Айя Гоген: Я хотела съездить в штат Вермонт. Посмотреть на тамошние горы. Но уж слишком много миль на моем фордике, как бы чего в дороге не случилось. И пару недель назад дочка Дэби свозила меня туда, у нее новая машина, вот мы вместе и поехали. Поехала бы я одна, если бы мой форд-фокус был поновее? Конечно, поехала бы!
Владимир Морозов: Стоящий в углу телевизор закрыт кружевной салфеткой. Я его редко включаю, признается Айя.
Айя Гоген: Иногда по телевизору показывают такие вещи, что я тут же выключаю этот чертов ящик. Что мне не по вкусу? Мне не нравится, когда показывают полуголых женщин. Уговаривают покупать какой-то там новый крем, а на экране полуголая девка. Меня от этого тошнит.
Владимир Морозов: По словам Айи, ее воинственное отношение к массовой культуре разделяют и ее дочери Нэнси и Дэби. Их семьи, живущие по соседству, входят в религиозную общину «Новый завет».
Вступить туда вместе с мужем собирается и третья дочь — Донна. Общинники — всего 200 семей — живут на окраине городка Гринвич. В их молельном доме приветливо встречают гостей и соседей. Но местных от чужаков всегда можно легко отличить по более строгой одежде: на здешних женщинах никакой косметики, они не красят волосы и носят не джинсы, а только длинные юбки. Сама Айя в свои 84 года одета куда веселее дочерей. И от легкой косметики отказываться не собирается. Что не мешает ей громить масскульт.
Айя Гоген: Что будет дальше! Это какое то обожествление тела. И в музыке и в кино, и в рекламе, и на улицах, Вы посмотрите, как девчонки одеты, все тело голое. Поэтому я так рада, что дочери живут в более строгой атмосфере и захлопнули дверь для всего этого безобразия.
(Песня)
(Песня)
Айя Гоген: Это колыбельная. Колыбельная песня. «Баю-баюшки, баю». По-латышски это «айя-айя». Отсюда и произошло мое имя - Айя.
Владимир Морозов: Айя, а как вы пропали в Америку?
Айя Гоген: Потому что надо было куда-то бежать, где можно жить нормально. Родители решили, что в Латвии слишком опасно. То немцы захватят, то русские.
Владимир Морозов: В августе 1944-го отец переправил семью в Польшу, где, по его мнению, было безопаснее. Сам он вскоре рассчитывал отправиться за ними, но оказалось, что не судьба. Перед глазами Айи промелькнули Гданьск, потом какие-то немецкие города. В те времена плавать по Балтийскому морю было небезопасно. Айя рассказывает, как тяжело они с матерью переносили качку. Однажды, чтобы спастись от морской болезни всю ночь провели на палубе. Вместе молились, чтобы их корабль не нарвался на мину.
Айя Гоген: Мне было 14, сестре 10 и брату 5 лет. Немцы заставляли нас работать на разных заводах. На одном я сколачивала деревянные ящики для гранат. Спали мы все четверо на одной дощатой кровати. Мама с моей сестрой и братом вдоль, а я у них в ногах поперек кровати. В одной комнате ютилось несколько семей. После войны стало полегче. В лагере Фишбах для перемещенных лиц (это в Баварии) собралось 2 тысячи латышей, у нас была своя школа, даже любительский театр. Ну, и конечно, кормили получше. Помню, что мы ели хороший гороховый суп.
Владимир Морозов: А в каком же году вы добрались до Америки и сколько вам тогда было?
Айя Гоген: В 1950-м году, и было мне 20 лет. Нет, в Америке я себя иностранкой не чувствовала. Может, потому что я такая разговорчивая. И потом, я ведь знала иностранный язык. Дело в том, что в латвийской школе мы штудировали английский и немецкий. Мало того, мы несколько лет зубрили латынь. В Нью-Йорке меня взяли стюардессой в компанию Панамерикэн. Нет, нет, нет! Меня взяли вовсе не потому что я была молодая и смазливая девчонка. Таких много. Меня взяли за знание языков. Так и было! И перестаньте смеяться!
Владимир Морозов: Айя, я смотрю, вот у вас тут на столе Новый Завет. Это на латышском?
Айя Гоген: Да, конечно, я владею латышским. Это же родной язык. Как у меня с русским и немецким? Тут похуже. Я уже на пенсии пыталась их вспомнить. Пошла в колледж, для пожилых это очень дешево - за семестр всего двадцать долларов. Полгода я учила немецкий, то есть не учила, а вспоминала. Ничего у меня не вышло. И русский тоже не могла вспомнить. А ведь когда в 40-е годы Латвию заняли русские, нас заставили учить русский. Это было 60 с лишним лет назад. Попробуй вспомни...
Владимир Морозов: Но она хорошо помнит, что с русскими в школы пришли новые учителя, они искореняли религию простым способом. Детям говорили, вот, мол, вам кажется, что вы верите в Бога. Тогда помолитесь, чтобы завтра на ваших партах лежали посланные Богом конфеты. Ребятишки, и Айя в том числе, добросовестно молились, но завтра никаких конфет, конечно, не было. Тогда, говорили учителя, попробуйте теперь попросить о сладостях товарища Сталина. Мы вслух просили, и наутро на каждой парте лежал пакетик конфет. Вот вам доказательство, что Бога нет, и подтверждение величия Сталина.
Айя Гоген: Моего отца коммунисты арестовали и отправили в Сибирь. За нами следом уехать он не успел. Кем он работал? Он был учителем и директором школы, а мама домохозяйкой. Папа рассказывал, что, когда русские прогнали немцев, они многих арестовали просто так. Но отец — другое дело. Он помогал партизанам, которые боролись против советской власти. После смерти Сталина его освободили. Тогда он с друзьями пытался убежать в Швецию на моторной лодке. Их поймали, и он снова загремел в тюрьму. Освободили его только через 15 лет.
Владимир Морозов: Она не виделась с отцом 40 лет. Побывала на родине только в 1980-х годах. Думала, что не узнает отца. Но у встречавших ее пожилых мужчин слезы брызнули только у одного... Айя, и как вы себя там чувствовали, на родине?
Айя Гоген: Я была до смерти напугана. Почему? Потому что боялась русских. А родня моя в Латвии ждала, что я привезу им из Америки кучу денег. Но никакого богатства я не накопила. Попробовала помогать родным посылками. В латышской газете, которую я получала в Америке, давала рекламу фирма, которая занималась пересылкой. Заказала я для своего дяди посылку с продуктами на 100 долларов. Но до него ничего не дошло. То ли украли сами продукты, то ли деньги. Он так ничего и не получил.
Владимир Морозов: А в молодости Айя проработала стюардессой всего два года.
Айя Гоген: Потому что я встретила моего будущего мужа и мы поженились. Пошли дети, их у меня четверо. И я оставила работу. Нет, муж был не латышом, а американцем. Сначала работал в морском ведомстве механиком. Он носил форму как военный и я тоже носила форму как стюардесса.
Владимир Морозов: Молодые поселились недалеко от Нью-Йорка на Лонг-Айленде. Но вскоре муж попал под сокращение. Пришлось менять профессию, стал строителем, потом ту же работу выбрал себе и сын.
Айя Гоген: В 1962 мы продали наш дом на Лонг-Айленде. Хотелось растить детей в деревне, чтобы нас окружали деревья, куры, лошади. Чтобы дети проводили время на свежем воздухе. И мне это привычнее, потому что почти все родные в Латвии - фермеры. И мы переехали на север штата Нью-Йорк, в деревню Стоуни Крик.
Владимир Морозов: На русский название этой деревни переводится, как Каменистый ручей. Когда долго нет дождя, то в ручье, действительно, больше валунов, чем воды, как и во многих здешних горных ручьях и речках. В своем Каменистой ручье работала Айя почтальоном. Но наш разговор происходит уже в городке Гринвич. Почему перебрались сюда?
Айя Гоген: Потому что я продала свой дом. Муж давно умер, и я больше не могла следить за домом одна. Большущий в два этажа дом с четырьмя спальнями! Чтобы только пыль подмести — целый день нужен. А сил на это у меня уже не было. И 5 лет назад дочери уговорили переехать сюда. Две из них - Нэнси и Дэби живут недалеко, к ним собирается перебраться и третья дочь Донна. Нет, они мне не помогают, зачем мне их помощь, мне на жизнь хватает! Жилье стоит недорого. В этом доме все квартиры для пожилых людей. В моей двухкомнатной квартирке достаточно места. Сколько в месяц плачу? 675 долларов. Плюс небольшие деньги за телефон и электричество. На какие капиталы я живу? От государства мне идет пенсия по старости — 1100 в месяц, плюс пенсия бывшего почтальона - 900 долларов месяц.
Владимир Морозов: Вы мне рассказывали, что купили свой «Форд-Фокус» пять лет назад новеньким. Сколько миль сейчас у вас на спидометре?
Айя Гоген: 100 тысяч миль. Это 160 тысяч километров. Как я умудрилась столько наездить? Люблю сидеть за рулем. Езжу к родным и друзьям. До городка Гленн Фоллс 30 миль, до деревни Стоуни Крик 40 миль. Вы же знаете, дороги у нас идут через леса, пересекают реки. Красота! Да, я наезжаю за год 20 тысяч миль. Много? Ну и что!
Владимир Морозов: Айя, а подальше от дома вы иногда отъезжаете?
Айя Гоген: Я хотела съездить в штат Вермонт. Посмотреть на тамошние горы. Но уж слишком много миль на моем фордике, как бы чего в дороге не случилось. И пару недель назад дочка Дэби свозила меня туда, у нее новая машина, вот мы вместе и поехали. Поехала бы я одна, если бы мой форд-фокус был поновее? Конечно, поехала бы!
Владимир Морозов: Стоящий в углу телевизор закрыт кружевной салфеткой. Я его редко включаю, признается Айя.
Айя Гоген: Иногда по телевизору показывают такие вещи, что я тут же выключаю этот чертов ящик. Что мне не по вкусу? Мне не нравится, когда показывают полуголых женщин. Уговаривают покупать какой-то там новый крем, а на экране полуголая девка. Меня от этого тошнит.
Владимир Морозов: По словам Айи, ее воинственное отношение к массовой культуре разделяют и ее дочери Нэнси и Дэби. Их семьи, живущие по соседству, входят в религиозную общину «Новый завет».
Вступить туда вместе с мужем собирается и третья дочь — Донна. Общинники — всего 200 семей — живут на окраине городка Гринвич. В их молельном доме приветливо встречают гостей и соседей. Но местных от чужаков всегда можно легко отличить по более строгой одежде: на здешних женщинах никакой косметики, они не красят волосы и носят не джинсы, а только длинные юбки. Сама Айя в свои 84 года одета куда веселее дочерей. И от легкой косметики отказываться не собирается. Что не мешает ей громить масскульт.
Айя Гоген: Что будет дальше! Это какое то обожествление тела. И в музыке и в кино, и в рекламе, и на улицах, Вы посмотрите, как девчонки одеты, все тело голое. Поэтому я так рада, что дочери живут в более строгой атмосфере и захлопнули дверь для всего этого безобразия.
(Песня)
