Лидия Гинзбург различала три категории деятельности для гуманитария: творчество, работу и халтуру. Эти три вида деятельности приносят (или не приносят) два вида благ – активизацию и деньги (под активизацией понимается вовлеченность в некую профессиональную общность и ее внутреннюю жизнь). В разные периоды она усматривала для себя разные возможные сочетания трех категорий с двумя благами, и в тридцатые годы остановилась на спасительном сочетании творчества (для себя) и халтуры (за нее платят). Это решение принималось в условиях советских тридцатых, смертельных (часто в прямом смысле слова) для гуманитария. Но категориальный аппарат, разработанный ею тогда, работает и теперь. Применив его, можно увидеть разные сдвиги – и самый заметный из них состоит в том, что в постсоветской России наличие работы у гуманитария не отменяет необходимости халтуры. То есть сочетать чаще всего приходится все три выделенные Гинзбург элемента – ну или как минимум два последние. Стандартных решений при поиске гуманитарной халтуры сегодня немного: еще одна преподавательская работа, переводы, журналистика, пиар; и чаще всего сложносоставленная ситуация в конечном итоге упрощается – халтура превращается в работу, отменяя первую профессию, из которой она воспринималась как халтура. Но возможны и нестандартные решения.
С одним – в российских реалиях – мне пришлось столкнуться непосредственно: коллега, специалист по философии Нового времени, настаивал, что дополнительный заработок гуманитария не должен быть как-либо связанным с умственной деятельностью. Разумеется, он приводил в пример Декарта, служившего наемником в армии, и Спинозу, шлифовавшего линзы в свободное от раздумий время. Его собственное предприятие оказалось, однако, неудачным: коллега ремонтировал чужие квартиры, но добросовестность сводила на нет всю прибыль. Я лично никогда не верила ни во что, кроме традиционных "смежных профессий". Даже Фалес, сколотивший состояние на аренде и последующей субаренде маслобоен для производства оливкового масла, исходил все же из смежной со своей профессии: он знал, на основании астрономических данных, что урожай будет обильным, поэтому еще зимой дешево арендовал все маслобойни в округе, чтобы летом отдать их на откуп на более выгодных условиях. В общем, выход, кажется, один: применять то, что и так знаешь, в сфере, для которой эти знания сами по себе не предназначены.
Недавняя серия постов в блоге Джастина Эрика Халлдора Смита опровергает это грустное положение. Смит – американский историк философии, и некоторое время назад он тоже столкнулся с проблемой дополнительного заработка (головная боль российских гуманитариев стремительно глобализируется – но об этом я уже писала). Смиту удалось найти источники дополнительного дохода в рамках профессии – если, конечно, понимать ее не институционально, а по сути. Его первой "философской халтурой" стала работа "интерпретатором" (или толмачем, тут можно понять двояко) на выставке Тино Сегала "Эта ситуация". Сегал, англо-немецкий художник с индийскими корнями (и, кстати, лауреат нынешней Венецианской биеннале), делает особого рода произведения современного искусства: поскольку они предполагают участие исполнителей, действующих в соответствии с инструкциями художника, их чаще всего называют перформансами. Но Смит настаивает, что работы Сегала – не перформансы, а нематериальные объекты:
"Правила, заданные Сегалом, являются общей рамкой, внутри которой допускается большая степень свободы и неопределенности – как некоторые виды музыки строятся на импровизации в формально установленных пределах. Вкратце речь идет о следующем: имеется шесть интерпретаторов, каждый из которых выучил наизусть от 20 до 40 цитат из сочинений философов (в широком смысле); самая старая цитата – 1588 года, самая поздняя – 2005-го. Шесть интерпретаторов располагаются в виде живых картин в музейном зале с совершенно белыми стенами без указания, кто здесь находится и что происходит. Когда заходит посетитель, все шесть интерпретаторов смотрят на него и говорят хором по-английски: "Добро пожаловать в эту ситуацию". Потом они делают глубокий вдох, медленно пятятся назад и образуют следующую живую картину. Они замирают на некоторое время, от пяти секунд до минуты, пока один из них (заранее не известно, кто именно) не решается произнести одну из выученных фраз, причем каждая реплика начинается так: "В 1674 году (год меняется в зависимости от цитаты) некто сказал…" (снова все по-английски). Автор цитаты не упоминается, интерпретатор даже может его не знать. После произнесения цитаты наступает короткая пауза, интерпретаторы медленно выходят из живой картины и начинают обсуждать цитату в любом близком им аспекте (на французском или английском). Это продолжается несколько минут, пока один из них не спрашивает посетителя: "А что вы думаете?" (всегда по-французски). Интерпретаторы должны создать новую живую картину, если входит новый посетитель или один из них решает начать заново и делает глубокий вдох, после чего все интерпретаторы обязаны собраться вместе и начать пятиться назад к следующей позиции. Если в зале нет посетителей, интерпретаторы разговаривают о том, как они голодны или как им хочется в туалет, или продолжают предшествующий разговор о ситуацианистском театре или эстетике экзистенции, если он оказался интересным".
Смит нашел в этой работе неожиданное удовлетворение: как минимум раз в день случался момент, когда интерпретатор чувствовал себя на гребне волны – момент, в котором внешние условия (заинтересованный посетитель, удачная цитата, интересная интерпретация, предложенная коллегами) совпадали с его собственным вдохновением. Он сравнивает эти моменты с хорошей шуткой – от остроумия автора она зависит едва ли не меньше, чем от ситуации, в которой и по поводу которой шутят. Многие разговоры, состоявшиеся в рамках этой работы, говорит Смит, были ничуть не менее интересными, чем дискуссии на семинаре, и даже вполне соответствовали общему ходу мысли автора цитаты, хоть он и не назывался. Но что еще важнее, Смит понимает "Эту ситуацию" Сегала как художественную рамку, внутри которой воссоздается изначальная практика философского диалога, а свою "халтуру" – как работу, в которой смысл профессии предъявлен едва ли не в более чистом виде, чем в университетской аудитории.
Но еще больше меня порадовал следующий шаг Смита – от сократического диалога внутри произведения искусства он решил перейти к столь же древней практике софистов, то есть вести философские разговоры с незнакомыми людьми за деньги. Недавно он приехал работать в Париж, а поскольку переезды университеты теперь, как правило, не оплачивают, ему пришло в голову использовать новое географическое положение как рыночную нишу. Париж – это же кафе. В которых некогда Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар… Осталось только задать вопрос, почему же "некогда", и Смит его себе задал. В результате получился флаер следующего содержания:
Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар
Забудьте психотерапию, вы в Париже! Попробуйте свободный философский разговор в одном из легендарных парижских кафе. Совмещая элементы древнегреческого диалога, экзистенциалистские раздумья, интерактивное искусство перформанса и современную разговорную терапию, эта практика является новым, но в то же время очень древним способом знакомства с философскими идеями. Как это сделать: вы покупаете философу эспрессо и начинаете вместе с ним открывать для себя понятия смысла, истины, бога, смерти, судьбы, парадокса и т. д. Цена: от 60 евро за двухчасовой разговор.
Впечатления у него позитивные. Разговоры получаются всегда неожиданные, некоторые повороты в них напоминают Смиту лучшие моменты вудиалленовских фильмов или откровения, которые человек иногда испытывает в ходе обычного психоанализа. В то же время это похоже на семинар со студентами младших курсов и, вероятно, на разговоры, которые вели когда-то в своих любимых кафе реальные Сартр и Симона де Бовуар. Понятно, что такая деятельность не сравнится с нормальным аспирантским семинаром – но где теперь найдешь нормальные аспирантские семинары.
В общем, Смит доволен своим дебютом на ниве профессиональной софистики, и даже призывает коллег заняться чем-то подобным. Но только в других городах, не в Париже.
