Александр Генис: В эти дни мы отмечаем годовщину одного из самых печальных событий послевоенной истории - 45-летие разгрома Пражской весны. Именно в контексте этого судьбоносного для всей Восточной Европы, как, впрочем, и для СССР, события, мы с Андреем Загданским обсуждаем фильм “Автобиография Наколаэ Чаушеску”, который напоминает нам всем о природе тоталитарного режима в своем экзотическом и трагическом обличии.
Андрей Загданский: Новый документальный фильм Андрея Ужицы, моего румынского коллеги, который называется «Автобиография Николаэ Чаушеску», идет три часа и должен принадлежать к жанру прощания со странами Варшавского договора, прощание со всей той огромной советской системой, которая была выстроена на территории Советского Союза и Восточной Европы, которая, как мы знаем, канула в лету. И эта картина, с моей точки зрения, чрезвычайно любопытна. Она намеренно скучна и именно этим она интересна. Что происходит? Мы следим за самыми банальными, второстепенными, третьестепенными, а иногда важными обстоятельствами жизни лидера Румынии Николаэ Чаушеску в особом совершенно определенном контексте. Потому что мы знаем, какой насильственной страшной смертью умер он и его жена Елена.
Александр Генис: Об этом напоминает сам режиссер, потому что фильм окаймлен прологом и эпилогом, в котором мы видим, как Чаушеску отвечает на вопросы прокурора перед тем, как их расстреляли. Нам показывают в первом же кадре Чаушеску на скамье подсудимых, и это придает всему тому, что мы увидим потом, особое значение.
Знаете, этот фильм мне напомнил другую картину, о которой мы с вами подробно говорили у нас в Американском часе — это картина Шаброля «Око Виши», где без слова комментариев собраны телевизионные репортажи времен коллаборационного правительства во Франции времен войны. Очень сильное впечатление оставляла эта картина, я считаю, что чрезвычайно важно сделать такой фильм и о Советском Союзе. Но вот этот румынский вариант, который мы обсуждаем, сделан по такой же схеме. То есть там нет ни одного слова авторского комментария, мы видим только официоз, который показывает нам не как жила Румыния, а какой она хотела выглядеть.
Андрей Загданский: Вы правильно совершенно вспомнили «Око Виши», но я вспомнил совсем другой фильм венгерского режиссера Питера Форгаша, который называется «Семейная хроника» — это очень известная картина. Режиссер нашел в архивах семейную хронику, домашние съемки богатой голландской еврейской семьи. Они погибли в концлагере. Все, что видим на экране — обычные семейные обстоятельства жизни этой семьи. Эти счастливые будничные дни обладают особым контекстом на экране, потому что мы знаем, что случилось с этими людьми, мы знаем, какой страшный конец их ждет...
Я возвращаюсь к Чаушеску. За всем этим фасадом, а вся картина — это совершенно определенный фасад, это не то, как жила Румыния, не то, как жил Николаэ Чаушеску.
Александр Генис: То, как ему показывали эту жизнь: потемкинская деревня в Румынии.
Андрей Загданский: Потемкинская деревня Николаэ Чаушеску. За всем этим читаем другую картину - его страшную кончину, распад социалистической Румынии. И сам я вспоминаю это веховое событие накануне нового года 89-го, когда вдруг по телевизору показали революцию в Румынии. Шли разговоры, что там стрельба. Потом Николаэ Чаушеску расстреливают. Для всех тех, кто жил тогда в Советском Союзе, во всяком случае для меня лично, это означало конец Варшавского пакта. Советский Союз распался чуть позже, но распадом сателлитных государств.
Александр Генис: Для меня эта сцена по телевизору, о которой вы говорили, стала одним из самых важных моментов в моей жизни вообще. Дело в том, что я прекрасно помню, не только я, это помнят в первую очередь все румыны - тот момент, когда Чаушеску рухнул и весь его режим рухнул, показывали по телевизору, 76% румын смотрело по телевидению. То есть это видела вся страна и весь мир. Меня поразило, что авторы картины, о которой мы говорим, не включили этот эпизод в свой фильм. По-моему, это самый главный эпизод вообще в истории телевидения. Дело в том, что я видел своими глазами, как работает демократия. Ведь что происходило: Чаушеску стоял на трибуне, люди хлопали, как и положено, как в советское время все делали, хлопали тирану, кричали здравицы, вопили «ура» и так далее. И вдруг кто-то закричал - Тимишоара. А незадолго до этого была резня в Тимишоаре, когда неизвестно, сколько людей было расстреляно секретной полицией. И в это время внезапно поменялось настроение толпы. Сквозь экран я почувствовал физическую или психическую силу демократии, я почувствовал, что толпа обладает властью. И эта власть заставила Чаушеску сделать полшага назад, отступить под волной ненависти, которая шла от толпы. Этого полшага было достаточно, чтобы его расстреляли, чтобы кончилось весь режим. Я понял, что власть тирана никогда не бывает прочной, что бы ни было. Казалось, Чаушеску зажал все. Он пытался подкупить свой народ, причем очень смешно: во время этой речи он сказал, что прибавит зарплату и пенсию на 9 долларов месяц и на 10% увеличит стипендии для студентов. И он ждал, когда все скажут «ура». Но они сказали: нет, кровь на твоих руках. Эта сильнейшая психическая энергия заставила его отступить, он струсил и после этого все в Румынии кончилось.
Андрей Загданский: После этого выступления он бежал в свой дворец, толпа штурмовала дворец. Каким-то чудом он избежал расправы именно физической от толпы.
Александр Генис: Интересно и особенно гнусно, что этот человек, который боролся за социалистические идеалы всю свою жизнь, пытался сбежать, увозя с собой один миллиард долларов. Под конец он умудрился мешок с золотом унести, но его поймали.
Андрей Загданский: Но вернемся к его биографии, потому что там есть масса совершенно интереснейших деталей и, мне кажется, они особенно интересны для нас и для наших слушателей. Потому что мы видим очень похожую, но чуть-чуть другую систему. Помните, как в «Криминальном чтиве» герой говорит, после того как съездил во Францию, что интересны маленькие детали, что там по-другому называется чизбургер.
Александр Генис: Помните, фильм «Гуд бай, Ленин», где пионеры носят синий галстук, а не красный.
Андрей Загданский: Эти синие галстуки — это совершенно особенные какие-то маленькие эстетические детали. Но во всяком случае можно было увидеть, как Чаушеску играет в спортивные игры, он играет в баскетбол. Я не могу себе представить, чтобы показали Брежнева, играющего в баскетбол.
Александр Генис: Зато там показана и охота. За этим уже можно и Брежнева представить.
Андрей Загданский: Брежнева, кстати, в фильме показывали. Между прочим Хрущев точно ездил на охоту в Румынию - это вообще было популярное дело, охота на медведя.
Александр Генис: Царская забава, так было тысячу лет. А в Румынии есть Карпатские горы, медведи. Я бывал на границе с Румынией, там красивые места.
Андрей Загданский: Кроме того демонстрация мужского сильного начала, которую так любит Владимир Владимирович Путин.
Александр Генис: Но он предпочитает рыбалку.
Андрей Загданский: Еще одно замечательное обстоятельство: жена Чаушеску, мы видим ее загорающей в открытом купальнике. Совершенно немыслимо для Советского Союза.
Александр Генис: Вот из-за таких мелочей существовала легенда, что в Румынии больше свободы, чем в любой другой стране. Мой отец, который пристально следил всю жизнь за политикой, считал, что поскольку Румыния всегда настаивала на своем независимом пути и всегда пыталась противостоять советской доминации, то Румыния более либеральная страна социалистического лагеря. Это, конечно, неправда. Но в России железный занавес был даже между “братскими” странами, поэтому мы мало что знали. Я еще мальчиком был, когда отец мне купил румынский костюм, потому что он считал, что там все-таки больше свободы и лучше шьют.
Андрей Загданский: История этого мифа - в Румынии больше свободы - абсолютно точно документирована в этой картине. В 1968 году Николаэ Чаушеску приветствует Дубчека у себя в Румынии. И когда советские войска и войска других стран Варшавского договора вошли в Прагу, подавили «пражскую весну», Чаушеску, очевидно испугавшись, что завтра нечто подобное может произойти и с ним, набрался смелости и категорически осудил вторжение советских войск в Прагу.
Александр Генис: Я, конечно, помню прекрасно эти события, в 1968 году я следил за каждой минутой того, что происходило тогда. И я помню, что румынский демарш казался нам началом нового витка, что вот-вот что-то произойдет в социалистическом лагере. Мы не понимали, что Чаушеску - страшный диктатор, такой же, как и Сталин и ничего хорошего ждать от него нельзя.
Андрей Загданский: Верно, но дальше началась интересная политическая игра, маневры. Потому что к нему в Румынию приезжает де Голль. Чаушеску приглашают в Америку, он встречается с Никсоном. Приезжает Никсон. Чаушеску приглашен в Англию, встречается с английской королевой. То есть у него была собственная отдельная роль якобы отколовшегося от социалистического лагеря вождя, по всей видимости, в действительности наиболее сталинского типа диктатора, который держал страну в страшных ежовых рукавицах.
Александр Генис: Нечто подобное было с Тито в Югославии, который тоже настаивал на своей независимости. Но так или иначе, когда я смотрел фильм, фильм, как вы правильно сказали, скучный, монотонный, такой же как скучной и монотонной была вся социалистическая жизнь в любой стране, я подумал, что несмотря на отдельные детали, вроде замечательных Карпатских гор и румынских национальных нарядов, вся жизнь стран социалистического строя все-таки была необычайно похожа. Это режим создает общий серый фон жизни, которая не отличается ни в Румынии, ни в ГДР, ни в Польше, всюду было одинаково. Но смотрите, как по-разному оказалась судьба этих стран после падения советской власти, насколько отлична судьба Чехии и Болгарии, Румынии и Венгрии, которые, казалось бы, совсем уж рядышком. Или на территории Советского Союза - судьба Латвии и Узбекистана. Как только кончилось социалистическое давление, жизнь стала разной. Именно об этом говорил Гавел, который сказал, что нет ничего более тоталитарного, чем социалистический режим, при котором все магазины называются «магазин № 3», все товары одинаковые, все вывески одинаковые. Нет ничего более тоталитарного, чем эстетика социализма. И вот эта картина «Автобиография Чаушеску» напомнила мне об этой удушающей тоске социалистического образа жизни.
Андрей Загданский: Скучный не только фильм, но и скучно лицо Чаушеску - на нем никогда нет ничего экстраординарного. Разве только, когда он злится. Это лицо бездарности, в нет нет никаких интересных, любопытных или может быть даже примечательных эмоциональных проявлений.
Александр Генис: Сравните с Черчиллем или де Голлем, или с Кеннеди.
Андрей Загданский: Это пустое лицо, на котором в действительности ничего нет. Смотрите, 25 лет он во власти в одной стране, за срок одного президента в Америке, за эти четыре года сколько происходит событий, сколько написано драм и сколько в хронике, в документальном материале можно увидеть эмоциональных перипетий, которые отражаются на лице элиты.
Александр Генис: Тотальный застой, который начинается с внешности президента, с внешности тирана.
Андрей Загданский: Страшная, абсолютно метафизическая пустота, ничего - ноль. И поэтому на фоне серого нуля вдруг блещут какие-то маленькие, странные и опять только, наверное, нам с вами понятные детали — встреча Брежнева и Чаушеску, по-моему, в ООН. Брежнев возбужденный, растрепанный, закуривает. И как они разговаривают — это беседуют приятели, разговаривают соучастники заговора, они находятся здесь в Нью-Йорке...
Александр Генис: ... В тылу врага.
Андрей Загданский: И еще одна совершенно замечательная деталь, которая очень многое говорит об отношениях Советского Союза, Москвы, Горбачева и Чаушеску. Опять же какая-то встреча, по всей видимости, в Румынии, приезжает Горбачев, его встречает Чаушеску. Чаушеску приветствует его как всех остальных гостей и спрашивает: «Как дела?». «Плохо», - сухо отвечает Горбачев. «А что ж плохо?». «Жарко очень». «Всего лишь погода?». «Да. Жарко очень». И в этом абсолютно бессмысленном обмене реплик есть отношение Москвы 88-89 года к Чаушеску.
Александр Генис: И к младшему брату, который не может справиться со своим народом и которого больше Советский Союз не хочет поддерживать своими танками. В этом, собственно говоря, и причина падения режима.
Андрей Загданский: Танков там не было.
Александр Генис: В Чехии тоже не было танков, пока не вошли. Я, кстати, думал об этом. Революция в Румынии была единственной кровавой в восточной Европе. Почему не в Чехословаики? Потому что Потому что у них была примерка “бархатной революции” - я имею в виду «пражскую весну». «Пражская весна» изменила характер нации, подготовила к тем переменам, которые произошли в 1989 году. Все говорят: нужна ли была «пражская весна»? И что можно сделать против танков? Вот что - подготовить историческую почву для великой и бескровной революции. Почему Гавел появился? Потому что Гавел родился из «Пражской весны», и это может быть самый важный урок. В Румынии не было «пражской весны», поэтому столько крови пролилось.
Андрей Загданский: Да, конечно, была «пражская весна», она была предпосылкой к «бархатной революции». Но и до «пражской весны» была совершенно другая культура, это была европейская страна, которая отстаивала европейские ценности.
Александр Генис: Румыния тоже была европейской страной. Вы знаете, Бухарест между войнами считался Парижем Восточной Европы. В Бухаресте были очень интересные архитектурные проекты, в Бухаресте была своя литература, они всегда ориентировались на Францию. Вспомним Ионеску, откуда он взялся? Это не так все просто.
Андрей Загданский: Одновременно с этим хочу добавить, если вы перечитаете Ханну Аренд, о которой мы совсем недавно говорили, то она пишет, что хуже по отношению к евреям страны в Европе, чем Румыния не было.
Александр Генис: Это правда, но это не отменяет румынской культуры. В Германии тоже к евреям относились, мягко говоря, “нехорошо”.
Андрей Загданский: Там были настолько страшные стихийные погромы на улицах в румынских городах, что немцы, которые хотели порядка и организованного уничтожения евреев, вынуждены были останавливать румынов. Нет, не так все просто. Возвращаясь к Гавелу. Несколько лет назад я купил его книгу «Письма к Ольге», письма из тюрьмы, написанные, когда его посадили второй раз. Он сидит долгий срок и пишет письма к Ольге. Я считаю, что каждый человек в бывшем Советском Союзе должен прочитать эту книгу, и становится понятно, почему Чехия одна страна, а Украина, Россия или Белоруссия такие, как они сейчас. Совершенно другое представление о месте своем в обществе, о месте страны в Европе, в цивилизации, во Вселенной, в человечестве.
Александр Генис: Говоря об этом, я вспоминаю румынском кино. Я бы сказал, что каждый человек, который живет в постсоветском пространстве, должен внимательно следить за румынским кинематографом. Мы только что посмотрели фильм «Автобиография Чаушеску», и увидели, что румыны жили в точно таком же кошмаре, как и советские люди, и вылезают из-под этих руин тоже с огромным трудом, но тем не менее, румынский кинематограф справился с этими руинами гораздо лучше, чем любой другой. Когда я смотрю новое румынское кино, оно приносит мне величайшее наслаждение, особенно такой фильм как «Отель «Калифорния». Я вижу, с каким достоинством, юмором и глубочайшим философским осмыслением новой свободы работают румынские кинематографисты. Честно говоря, я слежу за этим с завистью. Они снимают не чернуху — они снимают трагикомедию, а именно в этом жанре разворачивает история на постсоветском пространстве.
Андрей Загданский: Вы знаете, в защиту Чехословакии 60-х годов добавлю, что посмотрите или пересмотрите фильмы Милоша Формана, пересмотрите фильмы Хитиловой, ее «Ромашки», и вы увидите сколько свободы, сколько европейского сознания, сколько понимания того, что они идут в ногу с мировой цивилизацией, с мировой культурой было в Чехословакии в 1960 годы. Вот откуда началась «пражская весна», которой не было в Румынии.
Андрей Загданский: Новый документальный фильм Андрея Ужицы, моего румынского коллеги, который называется «Автобиография Николаэ Чаушеску», идет три часа и должен принадлежать к жанру прощания со странами Варшавского договора, прощание со всей той огромной советской системой, которая была выстроена на территории Советского Союза и Восточной Европы, которая, как мы знаем, канула в лету. И эта картина, с моей точки зрения, чрезвычайно любопытна. Она намеренно скучна и именно этим она интересна. Что происходит? Мы следим за самыми банальными, второстепенными, третьестепенными, а иногда важными обстоятельствами жизни лидера Румынии Николаэ Чаушеску в особом совершенно определенном контексте. Потому что мы знаем, какой насильственной страшной смертью умер он и его жена Елена.
Александр Генис: Об этом напоминает сам режиссер, потому что фильм окаймлен прологом и эпилогом, в котором мы видим, как Чаушеску отвечает на вопросы прокурора перед тем, как их расстреляли. Нам показывают в первом же кадре Чаушеску на скамье подсудимых, и это придает всему тому, что мы увидим потом, особое значение.
Знаете, этот фильм мне напомнил другую картину, о которой мы с вами подробно говорили у нас в Американском часе — это картина Шаброля «Око Виши», где без слова комментариев собраны телевизионные репортажи времен коллаборационного правительства во Франции времен войны. Очень сильное впечатление оставляла эта картина, я считаю, что чрезвычайно важно сделать такой фильм и о Советском Союзе. Но вот этот румынский вариант, который мы обсуждаем, сделан по такой же схеме. То есть там нет ни одного слова авторского комментария, мы видим только официоз, который показывает нам не как жила Румыния, а какой она хотела выглядеть.
Андрей Загданский: Вы правильно совершенно вспомнили «Око Виши», но я вспомнил совсем другой фильм венгерского режиссера Питера Форгаша, который называется «Семейная хроника» — это очень известная картина. Режиссер нашел в архивах семейную хронику, домашние съемки богатой голландской еврейской семьи. Они погибли в концлагере. Все, что видим на экране — обычные семейные обстоятельства жизни этой семьи. Эти счастливые будничные дни обладают особым контекстом на экране, потому что мы знаем, что случилось с этими людьми, мы знаем, какой страшный конец их ждет...
Я возвращаюсь к Чаушеску. За всем этим фасадом, а вся картина — это совершенно определенный фасад, это не то, как жила Румыния, не то, как жил Николаэ Чаушеску.
Александр Генис: То, как ему показывали эту жизнь: потемкинская деревня в Румынии.
Андрей Загданский: Потемкинская деревня Николаэ Чаушеску. За всем этим читаем другую картину - его страшную кончину, распад социалистической Румынии. И сам я вспоминаю это веховое событие накануне нового года 89-го, когда вдруг по телевизору показали революцию в Румынии. Шли разговоры, что там стрельба. Потом Николаэ Чаушеску расстреливают. Для всех тех, кто жил тогда в Советском Союзе, во всяком случае для меня лично, это означало конец Варшавского пакта. Советский Союз распался чуть позже, но распадом сателлитных государств.
Александр Генис: Для меня эта сцена по телевизору, о которой вы говорили, стала одним из самых важных моментов в моей жизни вообще. Дело в том, что я прекрасно помню, не только я, это помнят в первую очередь все румыны - тот момент, когда Чаушеску рухнул и весь его режим рухнул, показывали по телевизору, 76% румын смотрело по телевидению. То есть это видела вся страна и весь мир. Меня поразило, что авторы картины, о которой мы говорим, не включили этот эпизод в свой фильм. По-моему, это самый главный эпизод вообще в истории телевидения. Дело в том, что я видел своими глазами, как работает демократия. Ведь что происходило: Чаушеску стоял на трибуне, люди хлопали, как и положено, как в советское время все делали, хлопали тирану, кричали здравицы, вопили «ура» и так далее. И вдруг кто-то закричал - Тимишоара. А незадолго до этого была резня в Тимишоаре, когда неизвестно, сколько людей было расстреляно секретной полицией. И в это время внезапно поменялось настроение толпы. Сквозь экран я почувствовал физическую или психическую силу демократии, я почувствовал, что толпа обладает властью. И эта власть заставила Чаушеску сделать полшага назад, отступить под волной ненависти, которая шла от толпы. Этого полшага было достаточно, чтобы его расстреляли, чтобы кончилось весь режим. Я понял, что власть тирана никогда не бывает прочной, что бы ни было. Казалось, Чаушеску зажал все. Он пытался подкупить свой народ, причем очень смешно: во время этой речи он сказал, что прибавит зарплату и пенсию на 9 долларов месяц и на 10% увеличит стипендии для студентов. И он ждал, когда все скажут «ура». Но они сказали: нет, кровь на твоих руках. Эта сильнейшая психическая энергия заставила его отступить, он струсил и после этого все в Румынии кончилось.
Андрей Загданский: После этого выступления он бежал в свой дворец, толпа штурмовала дворец. Каким-то чудом он избежал расправы именно физической от толпы.
Александр Генис: Интересно и особенно гнусно, что этот человек, который боролся за социалистические идеалы всю свою жизнь, пытался сбежать, увозя с собой один миллиард долларов. Под конец он умудрился мешок с золотом унести, но его поймали.
Андрей Загданский: Но вернемся к его биографии, потому что там есть масса совершенно интереснейших деталей и, мне кажется, они особенно интересны для нас и для наших слушателей. Потому что мы видим очень похожую, но чуть-чуть другую систему. Помните, как в «Криминальном чтиве» герой говорит, после того как съездил во Францию, что интересны маленькие детали, что там по-другому называется чизбургер.
Александр Генис: Помните, фильм «Гуд бай, Ленин», где пионеры носят синий галстук, а не красный.
Андрей Загданский: Эти синие галстуки — это совершенно особенные какие-то маленькие эстетические детали. Но во всяком случае можно было увидеть, как Чаушеску играет в спортивные игры, он играет в баскетбол. Я не могу себе представить, чтобы показали Брежнева, играющего в баскетбол.
Александр Генис: Зато там показана и охота. За этим уже можно и Брежнева представить.
Андрей Загданский: Брежнева, кстати, в фильме показывали. Между прочим Хрущев точно ездил на охоту в Румынию - это вообще было популярное дело, охота на медведя.
Александр Генис: Царская забава, так было тысячу лет. А в Румынии есть Карпатские горы, медведи. Я бывал на границе с Румынией, там красивые места.
Андрей Загданский: Кроме того демонстрация мужского сильного начала, которую так любит Владимир Владимирович Путин.
Александр Генис: Но он предпочитает рыбалку.
Андрей Загданский: Еще одно замечательное обстоятельство: жена Чаушеску, мы видим ее загорающей в открытом купальнике. Совершенно немыслимо для Советского Союза.
Александр Генис: Вот из-за таких мелочей существовала легенда, что в Румынии больше свободы, чем в любой другой стране. Мой отец, который пристально следил всю жизнь за политикой, считал, что поскольку Румыния всегда настаивала на своем независимом пути и всегда пыталась противостоять советской доминации, то Румыния более либеральная страна социалистического лагеря. Это, конечно, неправда. Но в России железный занавес был даже между “братскими” странами, поэтому мы мало что знали. Я еще мальчиком был, когда отец мне купил румынский костюм, потому что он считал, что там все-таки больше свободы и лучше шьют.
Андрей Загданский: История этого мифа - в Румынии больше свободы - абсолютно точно документирована в этой картине. В 1968 году Николаэ Чаушеску приветствует Дубчека у себя в Румынии. И когда советские войска и войска других стран Варшавского договора вошли в Прагу, подавили «пражскую весну», Чаушеску, очевидно испугавшись, что завтра нечто подобное может произойти и с ним, набрался смелости и категорически осудил вторжение советских войск в Прагу.
Александр Генис: Я, конечно, помню прекрасно эти события, в 1968 году я следил за каждой минутой того, что происходило тогда. И я помню, что румынский демарш казался нам началом нового витка, что вот-вот что-то произойдет в социалистическом лагере. Мы не понимали, что Чаушеску - страшный диктатор, такой же, как и Сталин и ничего хорошего ждать от него нельзя.
Андрей Загданский: Верно, но дальше началась интересная политическая игра, маневры. Потому что к нему в Румынию приезжает де Голль. Чаушеску приглашают в Америку, он встречается с Никсоном. Приезжает Никсон. Чаушеску приглашен в Англию, встречается с английской королевой. То есть у него была собственная отдельная роль якобы отколовшегося от социалистического лагеря вождя, по всей видимости, в действительности наиболее сталинского типа диктатора, который держал страну в страшных ежовых рукавицах.
Александр Генис: Нечто подобное было с Тито в Югославии, который тоже настаивал на своей независимости. Но так или иначе, когда я смотрел фильм, фильм, как вы правильно сказали, скучный, монотонный, такой же как скучной и монотонной была вся социалистическая жизнь в любой стране, я подумал, что несмотря на отдельные детали, вроде замечательных Карпатских гор и румынских национальных нарядов, вся жизнь стран социалистического строя все-таки была необычайно похожа. Это режим создает общий серый фон жизни, которая не отличается ни в Румынии, ни в ГДР, ни в Польше, всюду было одинаково. Но смотрите, как по-разному оказалась судьба этих стран после падения советской власти, насколько отлична судьба Чехии и Болгарии, Румынии и Венгрии, которые, казалось бы, совсем уж рядышком. Или на территории Советского Союза - судьба Латвии и Узбекистана. Как только кончилось социалистическое давление, жизнь стала разной. Именно об этом говорил Гавел, который сказал, что нет ничего более тоталитарного, чем социалистический режим, при котором все магазины называются «магазин № 3», все товары одинаковые, все вывески одинаковые. Нет ничего более тоталитарного, чем эстетика социализма. И вот эта картина «Автобиография Чаушеску» напомнила мне об этой удушающей тоске социалистического образа жизни.
Андрей Загданский: Скучный не только фильм, но и скучно лицо Чаушеску - на нем никогда нет ничего экстраординарного. Разве только, когда он злится. Это лицо бездарности, в нет нет никаких интересных, любопытных или может быть даже примечательных эмоциональных проявлений.
Александр Генис: Сравните с Черчиллем или де Голлем, или с Кеннеди.
Андрей Загданский: Это пустое лицо, на котором в действительности ничего нет. Смотрите, 25 лет он во власти в одной стране, за срок одного президента в Америке, за эти четыре года сколько происходит событий, сколько написано драм и сколько в хронике, в документальном материале можно увидеть эмоциональных перипетий, которые отражаются на лице элиты.
Александр Генис: Тотальный застой, который начинается с внешности президента, с внешности тирана.
Андрей Загданский: Страшная, абсолютно метафизическая пустота, ничего - ноль. И поэтому на фоне серого нуля вдруг блещут какие-то маленькие, странные и опять только, наверное, нам с вами понятные детали — встреча Брежнева и Чаушеску, по-моему, в ООН. Брежнев возбужденный, растрепанный, закуривает. И как они разговаривают — это беседуют приятели, разговаривают соучастники заговора, они находятся здесь в Нью-Йорке...
Александр Генис: ... В тылу врага.
Андрей Загданский: И еще одна совершенно замечательная деталь, которая очень многое говорит об отношениях Советского Союза, Москвы, Горбачева и Чаушеску. Опять же какая-то встреча, по всей видимости, в Румынии, приезжает Горбачев, его встречает Чаушеску. Чаушеску приветствует его как всех остальных гостей и спрашивает: «Как дела?». «Плохо», - сухо отвечает Горбачев. «А что ж плохо?». «Жарко очень». «Всего лишь погода?». «Да. Жарко очень». И в этом абсолютно бессмысленном обмене реплик есть отношение Москвы 88-89 года к Чаушеску.
Александр Генис: И к младшему брату, который не может справиться со своим народом и которого больше Советский Союз не хочет поддерживать своими танками. В этом, собственно говоря, и причина падения режима.
Андрей Загданский: Танков там не было.
Александр Генис: В Чехии тоже не было танков, пока не вошли. Я, кстати, думал об этом. Революция в Румынии была единственной кровавой в восточной Европе. Почему не в Чехословаики? Потому что Потому что у них была примерка “бархатной революции” - я имею в виду «пражскую весну». «Пражская весна» изменила характер нации, подготовила к тем переменам, которые произошли в 1989 году. Все говорят: нужна ли была «пражская весна»? И что можно сделать против танков? Вот что - подготовить историческую почву для великой и бескровной революции. Почему Гавел появился? Потому что Гавел родился из «Пражской весны», и это может быть самый важный урок. В Румынии не было «пражской весны», поэтому столько крови пролилось.
Андрей Загданский: Да, конечно, была «пражская весна», она была предпосылкой к «бархатной революции». Но и до «пражской весны» была совершенно другая культура, это была европейская страна, которая отстаивала европейские ценности.
Александр Генис: Румыния тоже была европейской страной. Вы знаете, Бухарест между войнами считался Парижем Восточной Европы. В Бухаресте были очень интересные архитектурные проекты, в Бухаресте была своя литература, они всегда ориентировались на Францию. Вспомним Ионеску, откуда он взялся? Это не так все просто.
Андрей Загданский: Одновременно с этим хочу добавить, если вы перечитаете Ханну Аренд, о которой мы совсем недавно говорили, то она пишет, что хуже по отношению к евреям страны в Европе, чем Румыния не было.
Александр Генис: Это правда, но это не отменяет румынской культуры. В Германии тоже к евреям относились, мягко говоря, “нехорошо”.
Андрей Загданский: Там были настолько страшные стихийные погромы на улицах в румынских городах, что немцы, которые хотели порядка и организованного уничтожения евреев, вынуждены были останавливать румынов. Нет, не так все просто. Возвращаясь к Гавелу. Несколько лет назад я купил его книгу «Письма к Ольге», письма из тюрьмы, написанные, когда его посадили второй раз. Он сидит долгий срок и пишет письма к Ольге. Я считаю, что каждый человек в бывшем Советском Союзе должен прочитать эту книгу, и становится понятно, почему Чехия одна страна, а Украина, Россия или Белоруссия такие, как они сейчас. Совершенно другое представление о месте своем в обществе, о месте страны в Европе, в цивилизации, во Вселенной, в человечестве.
Александр Генис: Говоря об этом, я вспоминаю румынском кино. Я бы сказал, что каждый человек, который живет в постсоветском пространстве, должен внимательно следить за румынским кинематографом. Мы только что посмотрели фильм «Автобиография Чаушеску», и увидели, что румыны жили в точно таком же кошмаре, как и советские люди, и вылезают из-под этих руин тоже с огромным трудом, но тем не менее, румынский кинематограф справился с этими руинами гораздо лучше, чем любой другой. Когда я смотрю новое румынское кино, оно приносит мне величайшее наслаждение, особенно такой фильм как «Отель «Калифорния». Я вижу, с каким достоинством, юмором и глубочайшим философским осмыслением новой свободы работают румынские кинематографисты. Честно говоря, я слежу за этим с завистью. Они снимают не чернуху — они снимают трагикомедию, а именно в этом жанре разворачивает история на постсоветском пространстве.
Андрей Загданский: Вы знаете, в защиту Чехословакии 60-х годов добавлю, что посмотрите или пересмотрите фильмы Милоша Формана, пересмотрите фильмы Хитиловой, ее «Ромашки», и вы увидите сколько свободы, сколько европейского сознания, сколько понимания того, что они идут в ногу с мировой цивилизацией, с мировой культурой было в Чехословакии в 1960 годы. Вот откуда началась «пражская весна», которой не было в Румынии.
