Александр Подрабинек: Цензура придумана не нами. Да и прежде, чем обзавестись собственной цензурой, мы пользовались импортной, из Византии. Забавный парадокс: цензура появилась в России раньше, чем литература. Первым памятником отечественной словесности считается "Слово о полку Игореве", создание которого относят к концу XII века. Первым же в России реестром запрещенных изданий стал "Изборник" 1073 года, дважды переведенный: сначала с греческого на болгарский, затем с болгарского на русский. Тогда он, правда, касался только религиозных текстов, поскольку других не было. К цензуре литературы на Древней Руси подготовились заранее, за сто лет!
Первым отечественным цензурным документом стал принятый в 1551 году церковный сборник "Стоглав". Это была реакция на появление большего числа новых литературных памятников, содержание которых не всегда одобрялось церковью и властью. В следующие 10 лет было издано 12 грамот и актов, устанавливающих в соответствии со "Стоглавом" новые цензурные правила. Естественно, параллельно с запретами начались и репрессии. Так называемые отступники бежали за границу. Досталось и издателям. Первопечатник Иван Федоров был обвинен в ереси и бежал в Литву. Типографию его сожгли. Иван Федоров писал позже: "Зависть и ненависть нас от земли и отечества и от рода нашего изгнали и в иные страны, неведомые доселе". Тут надо заметить, что за политическими по сути обвинениями стоял, выражаясь современным языком, спор хозяйствующих субъектов: изобретенный Федоровым печатный станок отнимал работу у священников-переписчиков.
Цензура развивалась в России успешно как ничто другое. Типографии порой разрушали, книги уничтожали, а издателей и авторов иногда сжигали живьем. В разные годы и столетия цензуру осуществляли либо сами цари, либо созданные властью казенные учреждения – Духовный коллегиум, Святейший Синод, Изуграфская палата, Правительствующий Сенат, Главное управление цензуры, Академия наук, полиция, почтовое ведомство, университеты, Министерство народного просвещения и Министерство внутренних дел.
В 1917 году через день после Октябрьского переворота большевики выпустили "Декрет о печати", который предписывал закрывать все газеты, "сеющие смуту путем клеветнического извращения фактов".
Ленин писал, что "терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом". Социалистами они быть не перестали и скоро создали "Революционный трибунал печати". А затем цензурой занялись ВЧК, ОГПУ и, наконец, бессменный советский Главлит. Времена были уже не царские, писателей расстреливали и отправляли в концлагеря, и заметного сопротивления цензуре никто не оказывал.
С середины 60-х годов массовой реакцией на цензуру и политические репрессии стало распространение в Советском Союзе самиздата – художественной литературы, публицистики и документов, перепечатанных на пишущих машинках, размноженных на ротапринтах или воспроизведенных на обычных фотокарточках.
К этому добавились книги, выпущенные за рубежом, – их привозили в СССР западные журналисты, дипломаты и даже просто туристы. Со всей этой неподконтрольной властям формой издательской деятельности КГБ справиться был не в состоянии.
Был в СССР и другой способ получения неподцензурной информации – из передач западных радиостанций. Советская власть исключительно нервно реагировала на их работу.
"Постановление с грифом "совершенно секретно" Секретариата ЦК КПСС от 19 июля 1960 года:
"С марта с. г. непрерывно увеличивался объем антисоветских материалов и поэтому в марте-апреле они заглушались на 25-30 процентов, а в мае на 75-95 процентов их объема… В Таджикистане иностранные радиостанции слушаются не только на квартирах, но и в общественных местах (чайханы и т.д.)… В Грузии, Азербайджане, Пермской, Московской, Луганской и других областях широкий размах получила переделка радиоприемников для слушания иностранных радиостанций".
Александр Подрабинек: Партийные органы и госбезопасность предпринимали всевозможные меры, чтобы перекрыть каналы поступления в страну неконтролируемой информации. Это касалось не только антисоветских материалов, но и всего, что могло тем или иным образом посеять в советских гражданах сомнения в преимуществах социализма.
"Документ КГБ СССР от 19 апреля 1982 года № 782-А "О распространении в стране идеологически вредных видеофильмов иностранного производства".
"В последнее время в ряде городов страны установлены факты подпольной демонстрации фильмов иностранного производства идейно-ущербного и порнографического характера… Демонстрируемые фильмы пропагандируют жестокость, садизм, моральную распущенность, разлагающе действуют на советских людей".
Александр Подрабинек: Разумеется, цензура в Советском Союзе была сосредоточена не только на попытках контролировать любые способы получения информации, но и на строгом надзоре за легальными СМИ. Как часто приходилось деятелям советской культуры сталкиваться с цензурой и за кем оставалось поле боя?
Говорит многолетний ответственный секретарь сатирического киножурнала "Фитиль" драматург Владимир Александрович Панков.
Владимир Панков: Могу вам на примере "Фитиля" рассказать. Когда нас туда приглашали работать и чуть ли не первым делом сказали, что только нельзя членов политбюро и министров, заместителей министров можно, членов ЦК можно. Мы понимали, кого можно, кого нельзя и так далее. У нас за все время было всего три сюжета запрещены.
Александр Подрабинек: Цензура в кинематографе была, возможно, даже более жесткой, чем в печатной прессе. Доходило и до смешного, особенно в комедиях. В первоначальной заставке к фильму "Кавказская пленница" появлялся Трус в исполнении Георгия Вицина, который писал на заборе букву "Х". Затем подходил Бывалый, его роль исполнял Евгений Моргунов, и писал рядом букву "У". Третьим появлялся Балбес – Юрий Никулин, но, увидев милиционера, дописывал к буквам ХУ правильное окончание: "дожественный фильм". Цензура сняла заставку. В фильме "Бриллиантовая рука" управдом в разговоре с женой главного героя говорит: "Я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает синагогу". Цензура заменила синагогу любовницей.
Цензура была мелочна и контролировала каждое слово. Все вопросы работы СМИ за рубежом решались компетентными органами.
В 1979 году "Литературная газета" вознамерилась нагрузить своего корреспондента в ФРГ дополнительно работой в Голландии. По этому поводу было принято специальное постановление Секретариата ЦК КПСС. После того, как проголосовали все секретари ЦК и было получено согласие председателя КГБ СССР Крючкова, газете разрешили посылать своего корреспондента из Германии в соседнюю страну.
В 1989 году газета "Комсомольская правда" решила открыть свой корпункт в Канаде. Заурядное решение желтоватой газеты превратилось в событие государственного масштаба:
"Совершенно секретно. Особая папка. Выписка из протокола № 148 заседания Политбюро ЦК КПСС.
"1. Принять предложение Комитета Государственной безопасности СССР и ЦК ВЛКСМ об открытии корреспондентского пункта газеты "Комсомольская правда" в Канаде в составе корреспондента и секретаря-машинистки.
2. Установить, что должность корреспондента газеты "Комсомольская правда" в Канаде замещается офицером КГБ СССР".
Александр Подрабинек: Впрочем, в сотрудничестве "Комсомольской правды" со спецслужбами еще неизвестно, кто был заинтересован больше: партийные журналисты или офицеры КГБ. Охранительные традиции эта газета сохранила до сегодняшнего дня. Может быть, как раз этим и объясняется то, что "Комсомольская правда" послала в Канаду шпиона под видом журналиста. А, возможно, и шпионку под видом секретарши. Но ведь был уже 1989 год, разгар перестройки, можно было не бояться.
Что чувствовали тогда журналисты, писатели, кинематографисты? Они осознали в какой-то момент, что цензуры больше нет?
Владимир Панков: Это правило игры – кого можно трогать, кого нельзя. Это уже сложилось, и ты сам понимал, что лучше сказать это другими словами, и тогда пройдет. Мы обходили цензуру. Сейчас непонятно, почему часть сатирических организаций, не только "Фитиль", но и "Крокодил", и 16 полоса "Литературной газеты", и радиопередачи "Доброе утро", "Опять двадцать пять", вдруг перестали существовать. Это непонятно почему. Я факт для себя ставлю, а объяснить его не берусь.
Александр Подрабинек: Период отсутствия цензуры в России был недолгий, но он был. Это было счастливое для журналистики время. Впрочем, как и для всего общества. Как происходило освобождение прессы, как исчезала цензура?
Вспоминает президент Фонда защиты гласности Алексей Симонов.
Алексей Симонов: У меня такое ощущение, что этот процесс происходил параллельно с процессом разболванивания народа. Вообще я глубоко убежден, что проблема цензуры связана с проблемой нравственного климата в стране, не более того. И как только в климате начинаются какие-то послабления, когда вместо морозов начинает возникать близкая к комнатной температура, оно происходит само собой. Это фантастическая штука. В 1991 году, когда возникла история с ГКЧП, мы сидели, ждали Егора Яковлева в "Московских новостях" и вспоминали, что всего четырьмя годами раньше, в 1987 году, был чудовищный скандал по поводу опубликования некролога по Виктору Платоновичу Некрасову, который появился в "Московских новостях". Это был такой прорыв, это было такое ощущение вседозволенности в этой крохотной заметке с портретом Виктора Платоновича. В 1991 году это вспоминать было уже дико. За эти четыре года климат в стране совершенно поменялся.
Александр Подрабинек: В самом деле, что случилось в конце 80-х – власть разжала клещи цензуры или общество перестало игнорировать угрозы власти? Не получилось ли так, что именно самиздатский бум конца 80-х пошатнул устои цензуры? Тут надо вспомнить, что в 1987 году в Советском Союзе начали появляться независимые средства информации, и скоро их количество исчислялось десятками, потом сотнями, а их тиражи расходились по всей стране. Они объединялись в ассоциации, например, Клуб независимой печати, в который входило более 70 независимых изданий. Был создан профсоюз независимых журналистов, объединяющий работников неподцензурной печати. Существовало даже Восточно-европейское информационное агентство, объединяющее в информационный пул независимых журналистов из Польши, Болгарии, Чехословакии, Венгрии и Советского Союза.
Ослабла удавка и на шее легальной прессы. Как пользовалась она этим? Насколько надежен был законодательный запрет на цензуру? Предпринимались ли попытки цензурировать прессу, радио или телевидение?
Рассказывает Алексей Симонов.
Алексей Симонов: Попытки были все время, просто вопрос заключался в следующем. Я, например, написал, что отмена цензуры привела к шести разным видам цензуры: цензуры экономической, цензуры редакционной и так далее. На уровне теории я и не вспомню, какие бредятины сам тогда сочинял. Потому что закон в России никогда стопроцентно не работает – что закон запрещающий цензуру, что закон разрешающий цензуру, все равно.
Александр Подрабинек: Тем не менее, период относительного благополучия вскоре сменился наступлением на гражданские свободы и, прежде всего, на свободу слова и средств информации. Как это получилось? Чего не хватило, чтобы воспрепятствовать возрождению цензуры?
Алексей Симонов: Мне кажется, что на самом деле мы просто не успели выработать по большому счету каких-то защищающих правил. Поэтому оказалось, что вернуться к цензуре ничего не стоит. Ошибка была в нас самих. У нас это как с демократией, мы не приспособлены к демократии, нам она либо тесна, либо узка, либо слишком просторна. Короче говоря, демократии по нашему русскому размеру просто нет, точно так же, как нет этого применительно к цензуре. Я подозреваю, что возможность введения и уничтожения цензуры живет в нас самих. Мы так или иначе, как бы мы с этим ни боролись, тем не менее, мы готовы понять тех, кто это применяет. К сожалению, этого разделения общества на людей, которые приемлют цензуру и не приемлют цензуру, не произошло.
Александр Подрабинек: С 2000-х положение средств информации стало ухудшаться. Сначала незаметно и кое-где, затем все стремительнее и повсеместно.
О судьбе российской журналистики мы побеседовали с журналистом Игорем Александровичем Яковенко, бывшим секретарем Союза журналистов России, а ныне колумнистом Ежедневного Журнала, ведущим рубрики "Медиафрения". Каковы основные вехи становления цензуры, удушения свободы слова в новом уже столетии в России?
Игорь Яковенко: Они достаточно очевидны. Первая веха – это практически первое решение, первый указ президента Путина. Как только он стал президентом, он сразу же издал указ "О концепции информационной безопасности", и там уже все было. По сути дела, вместо закона о СМИ действовала эта политическая норма – концепция информационной безопасности, где уже разделили СМИ на хороших и плохих, хорошие – государственные, а плохие – антигосударственные.
Александр Подрабинек: Это какой год примерно был?
Игорь Яковенко: Это сразу, как только он стал президентом, – это 2000 год. И потом пошла реализация этой концепции. То есть первое, что сделал Путин, первое его сильное действие, помимо "мочить в сортире", помимо войны в Чечне, переход ее совершенно в другую фазу – это, безусловно, убийство НТВ. И мы понимаем прекрасно, что действительно в начале было слово. Для того, чтобы разобраться с экономикой, взять ее всю под себя, для того, чтобы ликвидировать федерализацию страны, для того, чтобы подавить гражданское общество, сначала надо было выключить в стране звук и свет. Это было начало, это был старт. Дальше цензура нарастала, пространство свободы слова сужалось. Причем несколькими методами. Во-первых, это, безусловно, было продолжение административной цензуры, когда постепенно, поэтапно все средства информации концентрировались в руках друзей Путина, прежде всего Ковальчуков. Сейчас медиаимперия Ковальчуков – самая, по сути дела, монополистическая империя, кроме государства. Сегодня средства информации, я имею в виду крупные СМИ, о которых может идти речь, как о средствах массовой информации, существуют либо в руках друзей Путина, либо в руках Путина через государство. Дальше постепенное сужение. Последний этап мы видим, буквально на днях мы его наблюдаем – это ликвидация "Ленты.Ру", додушивание "Дождя", смена директора на "Эхо Москвы". Очевидно, Венедиктов может сколько угодно хорохориться и говорить, что не будет смены информационной политики, но когда деньги в руках человека, преданного Кремлю, все более-менее понятно.
Александр Подрабинек: Игорь Александрович, прежде, чем мы дойдем до сегодняшнего момента, ведь цензура распространялась, очевидно, не только на средства информации, но и на книжный рынок?
Игорь Яковенко: Безусловно. Здесь есть несколько методов. Во-первых, есть книготорговля. Если вы зайдете в сегодняшний книжный магазин, не только в сегодняшний, но и в нулевые годы, то вы увидите, что книгоиздание устроено таким образом, что да, вы можете сегодня издать свою книжку, но она будет лежать где-то очень глубоко, далеко и так далее. А прилавки заполняют книги Никонова, Мединского и прочее. Это что-то, что издано на бумаге, но не является книгой.
Александр Подрабинек: Кроме того, применялись такие механизмы, как прямая конфискация книг. Вы помните эту историю с книгой "ФСБ взрывает Россию" Литвиненко и Фельштинского, когда был изъят тираж? Это была такая отдельная история в конце 2003 года.
Игорь Яковенко: Я думаю, что перечень инструментов цензуры, помимо того, что вводится законодательно, в формат нашей передачи просто не влезет, потому что этих инструментов больше ста.
Александр Подрабинек: Получается, что не хватает инструментов административного регулирования и переходят просто к прямым репрессиям?
Игорь Яковенко: Я уже не говорю о цензуре автомата Калашникова, который все-таки достаточно эффективно работает. По количеству убитых журналистов при исполнении своих служебных обязанностей Россия идет сразу после тех стран, где шла война, после Ирака, Афганистана и так далее. То есть войны вроде бы нет, по крайней мере, ее никто не объявлял, но идет вот эта не объявленная охота за журналистами. Я не буду называть имена, Политковская, Щекочихин, другие – это люди, которых просто убили за выполнение ими служебных обязанностей. И в принципе, это работает. Не потому, что все начинают бояться, а потому, что это же штучные люди. Устранив такого человека, мы изымаем из информационного рынка целый блок эксклюзивной информации, которую человек производил. Поэтому это невосполнимые утраты. Плюс к этому законодательство. Закон о средствах массовой информации просто на сегодняшний момент стал решетом дырявым, потому что это хороший закон, его хвалили, говорили, что он лучший в мире или в Европе, но во всяком случае хороший закон. То, что из него сделали, когда впихнули туда экстремизм, по сути дела неправовое понятие, по экстремизму можно запрещать чего угодно. Плюс к этому сейчас идет безумный закон имени Яровой по поводу наказания за искажение истории.
Александр Подрабинек: Интересно, что в советское время цензура существовала, хотя официально это не было признано, об этом как-то стеснялись говорить, запретов не было, списков, которыми запрещались какие-то книги. Сегодня цензура законодательно запрещена конституцией и другими законами, тем не менее, она существует, и существуют даже списки запрещенных изданий, которые в некоторых случаях общедоступны.
Что вы думаете о том, какова процедура запрета, насколько обоснованна процедура запрета и что будет дальше с этими списками? Они ведь растут, увеличиваются немыслимыми темпами.
Игорь Яковенко: Мы живем, как в таких случаях говорят, в удивительной стране. Советский Союз – это все-таки была страна каких-то абсолютно выморочных, но ясных устоев. Был Главлит, были люди, с которыми можно было договориться или не договориться. В нашей ситуации – это ситуация какого-то совершенно дикого постмодерна, когда никаких норм нет вообще, вообще все нормы устранены, начиная с международных. Нам говорят, что если из ПАСЕ нас уберут, мы смертную казнь заведем! Запретим гражданам России туалетной бумагой пользоваться в знак протеста! Здесь ситуация очень простая: закрыли одни из ведущих ресурсов, в том числе, в которых мы с вами публикуемся – "Грани", "ЕЖ", "Каспаров.РУ" и так далее. Никакого объяснения, никакого сигнала от прокуратуры, за что закрыли, почему закрыли, что надо сделать, чтобы открыли. То есть нет никаких правил игры, они просто ликвидированы.
Александр Подрабинек: Даже главные редакторы "Ежедневного журнала" и "Грани.Ру" Александр Рыклин и Владимир Корсунский не знают, за что именно заблокировали их интернет-издания.
Александр Рыклин: Мы не знаем, что послужило причиной и, соответственно, не можем исправить вот эти недочеты, которые, по всей видимости, по мнению Генпрокуратуры, есть внутри нашего формата, нашего сайта. Все наши попытки каким-то образом прояснить этот вопрос закончились ничем.
Владимир Корсунский: Национальной российской государственной идеей считается теперь мнение ее руководства, а мнение народа никого не интересует и не учитывается. Более того, он даже не успеет прокричать "я не согласен", его тут же блокируют, говорят, что он национал-предатель, враг народа и пятая колонна.
Игорь Яковенко: Я думаю, что сегодняшняя ситуация, конечно, свободнее, чем во времена Советского Союза, но она намного противнее.
Александр Подрабинек: Грубо говоря, есть два взгляда на цензуру – взгляд цензора и взгляд журналиста. С первыми все более или менее понятно. Что думают о будущем свободы слова в России журналисты?
Владимир Панков: Я временами в машине слушаю передачи "Эхо Москвы" и там говорят все. Причем то, что Путин допускает такую передачу, где и против него говорят, я считаю демократией, что хотят, то и говорят.
Алексей Симонов: На самом деле совершенно неизвестно, поскольку не упорядочена система отношений, совершенно неизвестно, во что это в конечном счете выльется. Поэтому я лично достаточно пессимистично отношусь к тому, что называется сегодня свободой слова. Потому что вообще свободы слова не существует, свобода слова – это линия горизонта, воображаемая линия, и она везде воображаемая, даже в Америке воображаемая. Но вопрос заключается в том, что в разных странах она на разной дистанции от нас.
Александр Рыклин: Мой прогноз относительно свободы слова в России крайне пессимистичен. Я считаю, что вся та политическая обстановка, которая тут у нас воцарилась и та общественная атмосфера, которая создана именно с помощью пропагандистских ресурсов в нашей стране, она не способствует развитию свободы слова.
Владимир Корсунский: Боюсь, что скоро мы не сможем пользоваться ни интернетом нормально для свободного обмена информацией, хотя вся сеть существует именно для этого, ни читать книги те, которые хотим, потому что вслед за интернетом в России под контроль возьмут, да и уже берут издательства. Не сможем вообще услышать ни одного вольного, свободного слова. Не удивлюсь, если 190-я и 70-я статья войдут опять в Уголовный кодекс России. Развитие событий в стране показывает, что если власть сказала "а", даже в какой-то момент ей захочется посопротивляться, чтобы сохранить алфавит, она обязательно скажет "я" и пройдет эту дорогу. Боюсь, уже никто не сможет образумить Путина, никто не может его заставить уйти, никто ему не сможет сказать, что надо вернуться к прежней конституции, где есть свобода выборов, где есть свобода мнений, где есть свобода слова, где власть слушает и выполняет то, что хочет общество, а не диктует и не навязывает обществу свою волю.
Первым отечественным цензурным документом стал принятый в 1551 году церковный сборник "Стоглав". Это была реакция на появление большего числа новых литературных памятников, содержание которых не всегда одобрялось церковью и властью. В следующие 10 лет было издано 12 грамот и актов, устанавливающих в соответствии со "Стоглавом" новые цензурные правила. Естественно, параллельно с запретами начались и репрессии. Так называемые отступники бежали за границу. Досталось и издателям. Первопечатник Иван Федоров был обвинен в ереси и бежал в Литву. Типографию его сожгли. Иван Федоров писал позже: "Зависть и ненависть нас от земли и отечества и от рода нашего изгнали и в иные страны, неведомые доселе". Тут надо заметить, что за политическими по сути обвинениями стоял, выражаясь современным языком, спор хозяйствующих субъектов: изобретенный Федоровым печатный станок отнимал работу у священников-переписчиков.
Цензура развивалась в России успешно как ничто другое. Типографии порой разрушали, книги уничтожали, а издателей и авторов иногда сжигали живьем. В разные годы и столетия цензуру осуществляли либо сами цари, либо созданные властью казенные учреждения – Духовный коллегиум, Святейший Синод, Изуграфская палата, Правительствующий Сенат, Главное управление цензуры, Академия наук, полиция, почтовое ведомство, университеты, Министерство народного просвещения и Министерство внутренних дел.
В 1917 году через день после Октябрьского переворота большевики выпустили "Декрет о печати", который предписывал закрывать все газеты, "сеющие смуту путем клеветнического извращения фактов".
Ленин писал, что "терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом". Социалистами они быть не перестали и скоро создали "Революционный трибунал печати". А затем цензурой занялись ВЧК, ОГПУ и, наконец, бессменный советский Главлит. Времена были уже не царские, писателей расстреливали и отправляли в концлагеря, и заметного сопротивления цензуре никто не оказывал.
С середины 60-х годов массовой реакцией на цензуру и политические репрессии стало распространение в Советском Союзе самиздата – художественной литературы, публицистики и документов, перепечатанных на пишущих машинках, размноженных на ротапринтах или воспроизведенных на обычных фотокарточках.
К этому добавились книги, выпущенные за рубежом, – их привозили в СССР западные журналисты, дипломаты и даже просто туристы. Со всей этой неподконтрольной властям формой издательской деятельности КГБ справиться был не в состоянии.
Был в СССР и другой способ получения неподцензурной информации – из передач западных радиостанций. Советская власть исключительно нервно реагировала на их работу.
"Постановление с грифом "совершенно секретно" Секретариата ЦК КПСС от 19 июля 1960 года:
"С марта с. г. непрерывно увеличивался объем антисоветских материалов и поэтому в марте-апреле они заглушались на 25-30 процентов, а в мае на 75-95 процентов их объема… В Таджикистане иностранные радиостанции слушаются не только на квартирах, но и в общественных местах (чайханы и т.д.)… В Грузии, Азербайджане, Пермской, Московской, Луганской и других областях широкий размах получила переделка радиоприемников для слушания иностранных радиостанций".
Александр Подрабинек: Партийные органы и госбезопасность предпринимали всевозможные меры, чтобы перекрыть каналы поступления в страну неконтролируемой информации. Это касалось не только антисоветских материалов, но и всего, что могло тем или иным образом посеять в советских гражданах сомнения в преимуществах социализма.
"Документ КГБ СССР от 19 апреля 1982 года № 782-А "О распространении в стране идеологически вредных видеофильмов иностранного производства".
"В последнее время в ряде городов страны установлены факты подпольной демонстрации фильмов иностранного производства идейно-ущербного и порнографического характера… Демонстрируемые фильмы пропагандируют жестокость, садизм, моральную распущенность, разлагающе действуют на советских людей".
Александр Подрабинек: Разумеется, цензура в Советском Союзе была сосредоточена не только на попытках контролировать любые способы получения информации, но и на строгом надзоре за легальными СМИ. Как часто приходилось деятелям советской культуры сталкиваться с цензурой и за кем оставалось поле боя?
Говорит многолетний ответственный секретарь сатирического киножурнала "Фитиль" драматург Владимир Александрович Панков.
Владимир Панков: Могу вам на примере "Фитиля" рассказать. Когда нас туда приглашали работать и чуть ли не первым делом сказали, что только нельзя членов политбюро и министров, заместителей министров можно, членов ЦК можно. Мы понимали, кого можно, кого нельзя и так далее. У нас за все время было всего три сюжета запрещены.
Александр Подрабинек: Цензура в кинематографе была, возможно, даже более жесткой, чем в печатной прессе. Доходило и до смешного, особенно в комедиях. В первоначальной заставке к фильму "Кавказская пленница" появлялся Трус в исполнении Георгия Вицина, который писал на заборе букву "Х". Затем подходил Бывалый, его роль исполнял Евгений Моргунов, и писал рядом букву "У". Третьим появлялся Балбес – Юрий Никулин, но, увидев милиционера, дописывал к буквам ХУ правильное окончание: "дожественный фильм". Цензура сняла заставку. В фильме "Бриллиантовая рука" управдом в разговоре с женой главного героя говорит: "Я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает синагогу". Цензура заменила синагогу любовницей.
Цензура была мелочна и контролировала каждое слово. Все вопросы работы СМИ за рубежом решались компетентными органами.
В 1979 году "Литературная газета" вознамерилась нагрузить своего корреспондента в ФРГ дополнительно работой в Голландии. По этому поводу было принято специальное постановление Секретариата ЦК КПСС. После того, как проголосовали все секретари ЦК и было получено согласие председателя КГБ СССР Крючкова, газете разрешили посылать своего корреспондента из Германии в соседнюю страну.
В 1989 году газета "Комсомольская правда" решила открыть свой корпункт в Канаде. Заурядное решение желтоватой газеты превратилось в событие государственного масштаба:
"Совершенно секретно. Особая папка. Выписка из протокола № 148 заседания Политбюро ЦК КПСС.
"1. Принять предложение Комитета Государственной безопасности СССР и ЦК ВЛКСМ об открытии корреспондентского пункта газеты "Комсомольская правда" в Канаде в составе корреспондента и секретаря-машинистки.
2. Установить, что должность корреспондента газеты "Комсомольская правда" в Канаде замещается офицером КГБ СССР".
Александр Подрабинек: Впрочем, в сотрудничестве "Комсомольской правды" со спецслужбами еще неизвестно, кто был заинтересован больше: партийные журналисты или офицеры КГБ. Охранительные традиции эта газета сохранила до сегодняшнего дня. Может быть, как раз этим и объясняется то, что "Комсомольская правда" послала в Канаду шпиона под видом журналиста. А, возможно, и шпионку под видом секретарши. Но ведь был уже 1989 год, разгар перестройки, можно было не бояться.
Что чувствовали тогда журналисты, писатели, кинематографисты? Они осознали в какой-то момент, что цензуры больше нет?
Владимир Панков: Это правило игры – кого можно трогать, кого нельзя. Это уже сложилось, и ты сам понимал, что лучше сказать это другими словами, и тогда пройдет. Мы обходили цензуру. Сейчас непонятно, почему часть сатирических организаций, не только "Фитиль", но и "Крокодил", и 16 полоса "Литературной газеты", и радиопередачи "Доброе утро", "Опять двадцать пять", вдруг перестали существовать. Это непонятно почему. Я факт для себя ставлю, а объяснить его не берусь.
Александр Подрабинек: Период отсутствия цензуры в России был недолгий, но он был. Это было счастливое для журналистики время. Впрочем, как и для всего общества. Как происходило освобождение прессы, как исчезала цензура?
Вспоминает президент Фонда защиты гласности Алексей Симонов.
Алексей Симонов: У меня такое ощущение, что этот процесс происходил параллельно с процессом разболванивания народа. Вообще я глубоко убежден, что проблема цензуры связана с проблемой нравственного климата в стране, не более того. И как только в климате начинаются какие-то послабления, когда вместо морозов начинает возникать близкая к комнатной температура, оно происходит само собой. Это фантастическая штука. В 1991 году, когда возникла история с ГКЧП, мы сидели, ждали Егора Яковлева в "Московских новостях" и вспоминали, что всего четырьмя годами раньше, в 1987 году, был чудовищный скандал по поводу опубликования некролога по Виктору Платоновичу Некрасову, который появился в "Московских новостях". Это был такой прорыв, это было такое ощущение вседозволенности в этой крохотной заметке с портретом Виктора Платоновича. В 1991 году это вспоминать было уже дико. За эти четыре года климат в стране совершенно поменялся.
Александр Подрабинек: В самом деле, что случилось в конце 80-х – власть разжала клещи цензуры или общество перестало игнорировать угрозы власти? Не получилось ли так, что именно самиздатский бум конца 80-х пошатнул устои цензуры? Тут надо вспомнить, что в 1987 году в Советском Союзе начали появляться независимые средства информации, и скоро их количество исчислялось десятками, потом сотнями, а их тиражи расходились по всей стране. Они объединялись в ассоциации, например, Клуб независимой печати, в который входило более 70 независимых изданий. Был создан профсоюз независимых журналистов, объединяющий работников неподцензурной печати. Существовало даже Восточно-европейское информационное агентство, объединяющее в информационный пул независимых журналистов из Польши, Болгарии, Чехословакии, Венгрии и Советского Союза.
Ослабла удавка и на шее легальной прессы. Как пользовалась она этим? Насколько надежен был законодательный запрет на цензуру? Предпринимались ли попытки цензурировать прессу, радио или телевидение?
Рассказывает Алексей Симонов.
Алексей Симонов: Попытки были все время, просто вопрос заключался в следующем. Я, например, написал, что отмена цензуры привела к шести разным видам цензуры: цензуры экономической, цензуры редакционной и так далее. На уровне теории я и не вспомню, какие бредятины сам тогда сочинял. Потому что закон в России никогда стопроцентно не работает – что закон запрещающий цензуру, что закон разрешающий цензуру, все равно.
Александр Подрабинек: Тем не менее, период относительного благополучия вскоре сменился наступлением на гражданские свободы и, прежде всего, на свободу слова и средств информации. Как это получилось? Чего не хватило, чтобы воспрепятствовать возрождению цензуры?
Алексей Симонов: Мне кажется, что на самом деле мы просто не успели выработать по большому счету каких-то защищающих правил. Поэтому оказалось, что вернуться к цензуре ничего не стоит. Ошибка была в нас самих. У нас это как с демократией, мы не приспособлены к демократии, нам она либо тесна, либо узка, либо слишком просторна. Короче говоря, демократии по нашему русскому размеру просто нет, точно так же, как нет этого применительно к цензуре. Я подозреваю, что возможность введения и уничтожения цензуры живет в нас самих. Мы так или иначе, как бы мы с этим ни боролись, тем не менее, мы готовы понять тех, кто это применяет. К сожалению, этого разделения общества на людей, которые приемлют цензуру и не приемлют цензуру, не произошло.
Александр Подрабинек: С 2000-х положение средств информации стало ухудшаться. Сначала незаметно и кое-где, затем все стремительнее и повсеместно.
О судьбе российской журналистики мы побеседовали с журналистом Игорем Александровичем Яковенко, бывшим секретарем Союза журналистов России, а ныне колумнистом Ежедневного Журнала, ведущим рубрики "Медиафрения". Каковы основные вехи становления цензуры, удушения свободы слова в новом уже столетии в России?
Игорь Яковенко: Они достаточно очевидны. Первая веха – это практически первое решение, первый указ президента Путина. Как только он стал президентом, он сразу же издал указ "О концепции информационной безопасности", и там уже все было. По сути дела, вместо закона о СМИ действовала эта политическая норма – концепция информационной безопасности, где уже разделили СМИ на хороших и плохих, хорошие – государственные, а плохие – антигосударственные.
Александр Подрабинек: Это какой год примерно был?
Игорь Яковенко: Это сразу, как только он стал президентом, – это 2000 год. И потом пошла реализация этой концепции. То есть первое, что сделал Путин, первое его сильное действие, помимо "мочить в сортире", помимо войны в Чечне, переход ее совершенно в другую фазу – это, безусловно, убийство НТВ. И мы понимаем прекрасно, что действительно в начале было слово. Для того, чтобы разобраться с экономикой, взять ее всю под себя, для того, чтобы ликвидировать федерализацию страны, для того, чтобы подавить гражданское общество, сначала надо было выключить в стране звук и свет. Это было начало, это был старт. Дальше цензура нарастала, пространство свободы слова сужалось. Причем несколькими методами. Во-первых, это, безусловно, было продолжение административной цензуры, когда постепенно, поэтапно все средства информации концентрировались в руках друзей Путина, прежде всего Ковальчуков. Сейчас медиаимперия Ковальчуков – самая, по сути дела, монополистическая империя, кроме государства. Сегодня средства информации, я имею в виду крупные СМИ, о которых может идти речь, как о средствах массовой информации, существуют либо в руках друзей Путина, либо в руках Путина через государство. Дальше постепенное сужение. Последний этап мы видим, буквально на днях мы его наблюдаем – это ликвидация "Ленты.Ру", додушивание "Дождя", смена директора на "Эхо Москвы". Очевидно, Венедиктов может сколько угодно хорохориться и говорить, что не будет смены информационной политики, но когда деньги в руках человека, преданного Кремлю, все более-менее понятно.
Александр Подрабинек: Игорь Александрович, прежде, чем мы дойдем до сегодняшнего момента, ведь цензура распространялась, очевидно, не только на средства информации, но и на книжный рынок?
Игорь Яковенко: Безусловно. Здесь есть несколько методов. Во-первых, есть книготорговля. Если вы зайдете в сегодняшний книжный магазин, не только в сегодняшний, но и в нулевые годы, то вы увидите, что книгоиздание устроено таким образом, что да, вы можете сегодня издать свою книжку, но она будет лежать где-то очень глубоко, далеко и так далее. А прилавки заполняют книги Никонова, Мединского и прочее. Это что-то, что издано на бумаге, но не является книгой.
Александр Подрабинек: Кроме того, применялись такие механизмы, как прямая конфискация книг. Вы помните эту историю с книгой "ФСБ взрывает Россию" Литвиненко и Фельштинского, когда был изъят тираж? Это была такая отдельная история в конце 2003 года.
Игорь Яковенко: Я думаю, что перечень инструментов цензуры, помимо того, что вводится законодательно, в формат нашей передачи просто не влезет, потому что этих инструментов больше ста.
Александр Подрабинек: Получается, что не хватает инструментов административного регулирования и переходят просто к прямым репрессиям?
Игорь Яковенко: Я уже не говорю о цензуре автомата Калашникова, который все-таки достаточно эффективно работает. По количеству убитых журналистов при исполнении своих служебных обязанностей Россия идет сразу после тех стран, где шла война, после Ирака, Афганистана и так далее. То есть войны вроде бы нет, по крайней мере, ее никто не объявлял, но идет вот эта не объявленная охота за журналистами. Я не буду называть имена, Политковская, Щекочихин, другие – это люди, которых просто убили за выполнение ими служебных обязанностей. И в принципе, это работает. Не потому, что все начинают бояться, а потому, что это же штучные люди. Устранив такого человека, мы изымаем из информационного рынка целый блок эксклюзивной информации, которую человек производил. Поэтому это невосполнимые утраты. Плюс к этому законодательство. Закон о средствах массовой информации просто на сегодняшний момент стал решетом дырявым, потому что это хороший закон, его хвалили, говорили, что он лучший в мире или в Европе, но во всяком случае хороший закон. То, что из него сделали, когда впихнули туда экстремизм, по сути дела неправовое понятие, по экстремизму можно запрещать чего угодно. Плюс к этому сейчас идет безумный закон имени Яровой по поводу наказания за искажение истории.
Александр Подрабинек: Интересно, что в советское время цензура существовала, хотя официально это не было признано, об этом как-то стеснялись говорить, запретов не было, списков, которыми запрещались какие-то книги. Сегодня цензура законодательно запрещена конституцией и другими законами, тем не менее, она существует, и существуют даже списки запрещенных изданий, которые в некоторых случаях общедоступны.
Что вы думаете о том, какова процедура запрета, насколько обоснованна процедура запрета и что будет дальше с этими списками? Они ведь растут, увеличиваются немыслимыми темпами.
Игорь Яковенко: Мы живем, как в таких случаях говорят, в удивительной стране. Советский Союз – это все-таки была страна каких-то абсолютно выморочных, но ясных устоев. Был Главлит, были люди, с которыми можно было договориться или не договориться. В нашей ситуации – это ситуация какого-то совершенно дикого постмодерна, когда никаких норм нет вообще, вообще все нормы устранены, начиная с международных. Нам говорят, что если из ПАСЕ нас уберут, мы смертную казнь заведем! Запретим гражданам России туалетной бумагой пользоваться в знак протеста! Здесь ситуация очень простая: закрыли одни из ведущих ресурсов, в том числе, в которых мы с вами публикуемся – "Грани", "ЕЖ", "Каспаров.РУ" и так далее. Никакого объяснения, никакого сигнала от прокуратуры, за что закрыли, почему закрыли, что надо сделать, чтобы открыли. То есть нет никаких правил игры, они просто ликвидированы.
Александр Подрабинек: Даже главные редакторы "Ежедневного журнала" и "Грани.Ру" Александр Рыклин и Владимир Корсунский не знают, за что именно заблокировали их интернет-издания.
Александр Рыклин: Мы не знаем, что послужило причиной и, соответственно, не можем исправить вот эти недочеты, которые, по всей видимости, по мнению Генпрокуратуры, есть внутри нашего формата, нашего сайта. Все наши попытки каким-то образом прояснить этот вопрос закончились ничем.
Владимир Корсунский: Национальной российской государственной идеей считается теперь мнение ее руководства, а мнение народа никого не интересует и не учитывается. Более того, он даже не успеет прокричать "я не согласен", его тут же блокируют, говорят, что он национал-предатель, враг народа и пятая колонна.
Игорь Яковенко: Я думаю, что сегодняшняя ситуация, конечно, свободнее, чем во времена Советского Союза, но она намного противнее.
Александр Подрабинек: Грубо говоря, есть два взгляда на цензуру – взгляд цензора и взгляд журналиста. С первыми все более или менее понятно. Что думают о будущем свободы слова в России журналисты?
Владимир Панков: Я временами в машине слушаю передачи "Эхо Москвы" и там говорят все. Причем то, что Путин допускает такую передачу, где и против него говорят, я считаю демократией, что хотят, то и говорят.
Алексей Симонов: На самом деле совершенно неизвестно, поскольку не упорядочена система отношений, совершенно неизвестно, во что это в конечном счете выльется. Поэтому я лично достаточно пессимистично отношусь к тому, что называется сегодня свободой слова. Потому что вообще свободы слова не существует, свобода слова – это линия горизонта, воображаемая линия, и она везде воображаемая, даже в Америке воображаемая. Но вопрос заключается в том, что в разных странах она на разной дистанции от нас.
Александр Рыклин: Мой прогноз относительно свободы слова в России крайне пессимистичен. Я считаю, что вся та политическая обстановка, которая тут у нас воцарилась и та общественная атмосфера, которая создана именно с помощью пропагандистских ресурсов в нашей стране, она не способствует развитию свободы слова.
Владимир Корсунский: Боюсь, что скоро мы не сможем пользоваться ни интернетом нормально для свободного обмена информацией, хотя вся сеть существует именно для этого, ни читать книги те, которые хотим, потому что вслед за интернетом в России под контроль возьмут, да и уже берут издательства. Не сможем вообще услышать ни одного вольного, свободного слова. Не удивлюсь, если 190-я и 70-я статья войдут опять в Уголовный кодекс России. Развитие событий в стране показывает, что если власть сказала "а", даже в какой-то момент ей захочется посопротивляться, чтобы сохранить алфавит, она обязательно скажет "я" и пройдет эту дорогу. Боюсь, уже никто не сможет образумить Путина, никто не может его заставить уйти, никто ему не сможет сказать, что надо вернуться к прежней конституции, где есть свобода выборов, где есть свобода мнений, где есть свобода слова, где власть слушает и выполняет то, что хочет общество, а не диктует и не навязывает обществу свою волю.
