Пассажиры нью-йоркской подземки с огорчением заметили исчезновение одной из достопримечательностей сабвея – картины художника-самоучки Ральфа Фасанеллы, изображающей тех, кто на нее смотрит: пассажиров метро. Этот шедевр наивной живописи, который украшает остановку “53-я стрит”, временно отправился на передвижную выставку Музея фольклорного искусства, о драматической судьбе которого мы уже рассказывали. Сабвей, однако, не остался без искусства, давно уже ставшего неотъемлемой частью подземной жизни ньюйоркцев.
Два высших художественных достижения метро Нью-Йорка относятся к поэзии и к изобразительному искусству.
Первое мне особенно дорого, ибо оно напрямую связано с Бродским. Речь идет о существующей уже более 20 лет муниципальной программе – Poetry in Motion, "Поэзия в движении". Суть этой широкомасштабной акции в том, что в вагонах сабвея развешивают плакаты со стихами. За эти годы пассажиры прочли целую поэтическую антологию – короткие стихотворения Йетса, Эмили Дикинсон, Лорки, Дилана Томаса, Ленгстона Хьюза, Сильвии Плат, а не так давно – и нашей соотечественницы Веры Павловой.
Но начиналось все с Бродского. Именно его стихи я впервые увидал в манхэттенском поезде "А". В этом написанном по-английски двустишии обращают на себя внимание две особенности, которые Бродский особенно ценил в поэзии: изощренную грамматику и неожиданную рифму.
Sir, you are tough, and I am tough.
But who will write whose epitaph?
(Я попросил поэта Владимира Гандельсмана перевести эти стихи. У него получилось так:
Того, кто вздул меня, я тоже вздую.
Но кто кому закажет отходную?)
Поэзия попала в метро во многом благодаря деятельности Бродского на посту поэта-лауреата Америки. Занимая эту почетную общественную должность, Бродский решил употребить свое влияние на распространение поэзии в самых неожиданных местах. Он считал, что люди не читают стихи еще и потому, что они слишком редко попадаются им на глаза. Поэтому, говорил Бродский, следовало бы печатать поэзию в утренних газетах, раздавать листки с ней в супермаркетах, оставлять поэтические сборники в каждом гостиничном номере, как это делают с Библией. Часть этих предложений была подхвачена его сторонниками и частично осуществлена. Вышла даже специальная антология классики для мотелей. В ряду этих предложений по пропаганде поэзии и идея выставлять стихи в метро.
С точки зрения отцов города, успех этого предприятия бесспорный. Всем оно нравится – никто еще не жаловался. Оно и понятно. Метро – прекрасное место для поэзии. Представьте себе переполненный вагон, толпа такая, что газету не откроешь. Полчаса утомительной скуки, вычеркнутое из жизни время. Вот в этот глухой отрезок и входит, скажем, изящное четверостишие Эмили Дикинсон. Часто у вас бывает в жизни праздных полчаса на то, чтобы прочесть и обдумать одно-единственное стихотворение? А здесь деваться некуда. Поневоле каждый пассажир становится специалистом по "медленному чтению".
Второй предмет гордости сабвея – 17-метровое стенное панно, выполненное американским художником Роем Лихтенстайном по заказу Транспортного управления. Оно установлено на самой главной станции города: “42-я стрит”. Тут у этого произведения искусства каждый божий день полмиллиона зрителей.
Метро – чрезвычайно подходящая площадка для Лихтенстайна. Вместе с соратниками он зафиксировал судьбоносный переворот в искусстве ХХ века: переход от абстракционизма, занятого подсознанием личности, к поп-арту, призванному раскрыть подсознание уже не автора, а общества. С тревогой вглядываясь в современный мир, художник поп-арта старался понять, о чем проговаривается массовое общество, миллионами тиражирующее образы космонавтов и ковбоев, Ленина и Мэрилин Монро, Мао Цзэдуна и Микки Мауса. Можно сказать, что Лихтенстайн рассматривал нашу среду обитания как тотальное произведение фольклора, к которому так близка вездесущая и анонимная массовая культура.
Панно на 42-й стрит в определенном смысле подводит итог художественным исканиям мастера. Он взялся выполнять заказ с огромным энтузиазмом, благородно отказавшись от 200-тысячного гонорара. Коренной ньюйоркец, Лихтенстайн с шести лет ездил в метро. Этой работой он решил отблагодарить свой сабвей. Получив заказ в 1990 году, Лихтенстайн завершил его в 1994-м. К сожалению, финансовые и архитектурные трудности помешали своевременно установить панно. Художник, умерший в 97-м году, не дождался его открытия. Но в 2002-м оно наконец заняло свое место – под землей – с такой естественностью, как будто всегда там висело. Огромный и технически сложный проект объединил многие ранние сюжеты Лихтенстайна, чтобы рассказать историю нью-йоркского урбанизма. Однако это не настоящая, а придуманная история, история городской утопии. Поэтому наряду с деталями реального пейзажа здесь нашлось место для цитат из довоенных комиксов, созданных в том дешевом жанре научной фантастики, который тогда назывался "космической оперой". Отсюда пришли наивные антигравитационные поезда и неземная архитектура.
Соединив все это на пестром, но элегантном панно, художник развивал ностальгические возможности вошедшей теперь в моду ретрофантастики. Это – портрет того города, в котором мечтали жить ньюйоркцы три поколения назад. Оглядываясь на их простодушные фантазии, художник иронизирует над прогрессом, над тем уже почти забытым временем, когда мир тешил себя надеждой разрешить все проблемы техническими средствами.
Пожалуй, именно поэтому панно Лихтенстайна рождает у зрителей – а ими неизбежно становятся все пассажиры нью-йоркского метро – общую эмоцию. Ту смесь гордости, снисходительности, сарказма и умиления, которая свойственна этому городу.
Два высших художественных достижения метро Нью-Йорка относятся к поэзии и к изобразительному искусству.
Первое мне особенно дорого, ибо оно напрямую связано с Бродским. Речь идет о существующей уже более 20 лет муниципальной программе – Poetry in Motion, "Поэзия в движении". Суть этой широкомасштабной акции в том, что в вагонах сабвея развешивают плакаты со стихами. За эти годы пассажиры прочли целую поэтическую антологию – короткие стихотворения Йетса, Эмили Дикинсон, Лорки, Дилана Томаса, Ленгстона Хьюза, Сильвии Плат, а не так давно – и нашей соотечественницы Веры Павловой.
Но начиналось все с Бродского. Именно его стихи я впервые увидал в манхэттенском поезде "А". В этом написанном по-английски двустишии обращают на себя внимание две особенности, которые Бродский особенно ценил в поэзии: изощренную грамматику и неожиданную рифму.
Sir, you are tough, and I am tough.
But who will write whose epitaph?
(Я попросил поэта Владимира Гандельсмана перевести эти стихи. У него получилось так:
Того, кто вздул меня, я тоже вздую.
Но кто кому закажет отходную?)
Поэзия попала в метро во многом благодаря деятельности Бродского на посту поэта-лауреата Америки. Занимая эту почетную общественную должность, Бродский решил употребить свое влияние на распространение поэзии в самых неожиданных местах. Он считал, что люди не читают стихи еще и потому, что они слишком редко попадаются им на глаза. Поэтому, говорил Бродский, следовало бы печатать поэзию в утренних газетах, раздавать листки с ней в супермаркетах, оставлять поэтические сборники в каждом гостиничном номере, как это делают с Библией. Часть этих предложений была подхвачена его сторонниками и частично осуществлена. Вышла даже специальная антология классики для мотелей. В ряду этих предложений по пропаганде поэзии и идея выставлять стихи в метро.
С точки зрения отцов города, успех этого предприятия бесспорный. Всем оно нравится – никто еще не жаловался. Оно и понятно. Метро – прекрасное место для поэзии. Представьте себе переполненный вагон, толпа такая, что газету не откроешь. Полчаса утомительной скуки, вычеркнутое из жизни время. Вот в этот глухой отрезок и входит, скажем, изящное четверостишие Эмили Дикинсон. Часто у вас бывает в жизни праздных полчаса на то, чтобы прочесть и обдумать одно-единственное стихотворение? А здесь деваться некуда. Поневоле каждый пассажир становится специалистом по "медленному чтению".
Второй предмет гордости сабвея – 17-метровое стенное панно, выполненное американским художником Роем Лихтенстайном по заказу Транспортного управления. Оно установлено на самой главной станции города: “42-я стрит”. Тут у этого произведения искусства каждый божий день полмиллиона зрителей.
Метро – чрезвычайно подходящая площадка для Лихтенстайна. Вместе с соратниками он зафиксировал судьбоносный переворот в искусстве ХХ века: переход от абстракционизма, занятого подсознанием личности, к поп-арту, призванному раскрыть подсознание уже не автора, а общества. С тревогой вглядываясь в современный мир, художник поп-арта старался понять, о чем проговаривается массовое общество, миллионами тиражирующее образы космонавтов и ковбоев, Ленина и Мэрилин Монро, Мао Цзэдуна и Микки Мауса. Можно сказать, что Лихтенстайн рассматривал нашу среду обитания как тотальное произведение фольклора, к которому так близка вездесущая и анонимная массовая культура.
Панно на 42-й стрит в определенном смысле подводит итог художественным исканиям мастера. Он взялся выполнять заказ с огромным энтузиазмом, благородно отказавшись от 200-тысячного гонорара. Коренной ньюйоркец, Лихтенстайн с шести лет ездил в метро. Этой работой он решил отблагодарить свой сабвей. Получив заказ в 1990 году, Лихтенстайн завершил его в 1994-м. К сожалению, финансовые и архитектурные трудности помешали своевременно установить панно. Художник, умерший в 97-м году, не дождался его открытия. Но в 2002-м оно наконец заняло свое место – под землей – с такой естественностью, как будто всегда там висело. Огромный и технически сложный проект объединил многие ранние сюжеты Лихтенстайна, чтобы рассказать историю нью-йоркского урбанизма. Однако это не настоящая, а придуманная история, история городской утопии. Поэтому наряду с деталями реального пейзажа здесь нашлось место для цитат из довоенных комиксов, созданных в том дешевом жанре научной фантастики, который тогда назывался "космической оперой". Отсюда пришли наивные антигравитационные поезда и неземная архитектура.
Соединив все это на пестром, но элегантном панно, художник развивал ностальгические возможности вошедшей теперь в моду ретрофантастики. Это – портрет того города, в котором мечтали жить ньюйоркцы три поколения назад. Оглядываясь на их простодушные фантазии, художник иронизирует над прогрессом, над тем уже почти забытым временем, когда мир тешил себя надеждой разрешить все проблемы техническими средствами.
Пожалуй, именно поэтому панно Лихтенстайна рождает у зрителей – а ими неизбежно становятся все пассажиры нью-йоркского метро – общую эмоцию. Ту смесь гордости, снисходительности, сарказма и умиления, которая свойственна этому городу.
