Александр Генис: Век, особенно с такой богатой культурой и такой трагической историей, как ХХ, - естественная мера и подходящая дистанция, чтобы рассмотреть сегодняшний день в дальней перспективе и адекватном историческом контексте.
“История, - сказал Марк Твен, - никогда не повторяется, но она часто рифмуется”.
Особенно в последнее время - опасное время Украинского кризиса, когда пугающая тень 1914 года падает на все, о чем мы говорим и думаем.
Впрочем, тогда, в июне 1914, все еще мало кто ждал той чудовищной катастрофы Мировой войны, которую историки теперь называют “почти удавшимся самоубийством западной цивилизации”. Не веря в беду и боясь ее накликать, мир жил, как обычно, не зная, в отличие от нас, как опасно не извлекать уроков из истории.
Итак, в эфире - очередной выпуск нашего культурно-исторического цикла:
1914 - век спустя:
парадоксы и аналогии
Вопросы, которые передачи нашего цикла задают прошлому, звучат так:

Что было?
Что стало?
Что могло бы быть?

(Музыка)

Сегодня мы поговорим об одном из самых главных литературных событий 1914 года, которое, конечно, тогда никто таковым не считал.
В 1914 году вышел сборник рассказов Джеймса Джойса «Дублинцы». Вы совершенно правильно засмеялись, Соломон, когда я сказал, что это важное событие. Потому что на самом деле...

Соломон Волков: Как сейчас любят говорить, в хорошем смысле и в плохом смысле. Оно было важным событием в плохом смысле в том смысле, что встретили этот сборник в штыки.

Александр Генис: И это те, кто книгу заметил. Известно, что выпустили 500 экземпляров, продано было через год 354 экземпляра, причем 120 из них купил сам Джойс. Но тем не менее, эту книгу заметили те, кому нужно было заметить. Например, Йейтс, который сказал, что в литературе появился новый голос, или Эзра Паунд, который очень много сделал для того, чтобы Джойса узнали и полюбили многие.
Сейчас к столетию “Дублинцев” вышло новое издание: ирландское издательство «Трам Пресс» выпустило специальный юбилейный ктом под названием «Дублинцы 100», в которой современные писатели заново вообразили дублинских героев, то есть переписали Джойса. Интересно, конечно, сегодня прочитать Джойса так будто мы его не знали. Ведь когда эта книга появилась, еще, конечно, не было «Улисса», поэтому никто не знал, во что это выльется. Но попробовать прочесть раннего Джойса, не зная позднего, очень трудно.

Соломон Волков: Сквозь призму «Улисса» его надо читать.

Александр Генис: Совершенно верно, потому что иначе его очень трудно понять и признать. Что такое «Дублинцы»? Это сборник рассказов. Что тогда было удивительно, так это то, что все действие всех новелл происходило в одном городе. Тогда еще не было принято писать сборники рассказов на локальном материале. Позже появился сборник рассказов «В наше время» Хемингуэя, который был построен именно по такому принципу.
Надо сказать, что «Дублинцы» вызвали возмущение у самих дублинцев, которые находили крайне обидным все, что написал Джойс о них. Хотя ничего особо оскорбительного, на наш взгляд, там и не было.

Соломон Волков: Что интересно, Джойс, когда он заявку своему издателю посылал на эту книгу, он широковещательно позиционировал Дублин как столицу мировой культуры на протяжение многих лет, как город, который в два раза больше Венеции и так далее. То есть в заявке он описывал Дублин как важнейший центр традиционной и современной мировой культуры, в то время как в самой книге Дублин выглядит довольно таким скучным и даже душным местом — это “кладбище душ”, как его тогда охарактеризовали.

Александр Генис: Совершенно справедливо. Дело в том, что и то, и другое мнение справедливо, и то, и другое мнение верно. Ведь Дублин — действительно был вторым по значению городом Британской империи. Огромный город с великолепным университетом, (Джойс как раз в нем учился, потому что он был католиком, для католиков были другие университеты), с замечательными культурными традициями, блестящей театральной жизнью. То есть это - настоящая культурная столица, такой она и остается до сегодняшнего дня. Джойс впоследствии даже жалел, что изобразил Дублин таким унылым местом. Но его интересовало другое. Что такое «Дублинцы»? Это - импрессионистские рассказы. Когда критики позднее обсуждали этот сборник, то многие говорили о французском импрессионизме, вспоминали Мопассана.

Соломон Волков: Флобера даже.

Александр Генис: Но главное, конечно, - влияние Чехова. Для нас с вами, для людей русской культуры совершенно немыслимо прочитать «Дублинцев», не вспомнив Чехова — это те же самые персонажи: “хмурые люди”. Однако сам Джойс категорически отрицал воздействия Чехова, и клялся, что еще не читал Чехова, когда писал эти рассказы.

Соломон Волков: Это мы понимаем...

Александр Генис: То ли это правда, то ли нет — я не знаю. Но вообще-то он очень внимательно читал русскую литературу, особенно Льва Толстого. Важно, жанровое сходство: рассказы вне фабулы, как и у чеховских рассказов. Конечно, эта традиция внефабульного рассказа, рассказа-настроения, рассказа, где все спрятано очень глубоко, где нет авторского мнения, где читатель сам должен догадываться, что происходит и, главное, чувствовать, что испытывают персонажи, в таких рассказах слова и мысли мерцают и переливаются, как музыка Дебюси. И в этом отношении «Дублинцы» рассказы совершенно чеховские. Все, что можно сказать о Чехове, там уже есть.
Именно поэтому мне кажется, что это - конечная книга. Представим себе на минутку, что «Улисс» не написан, что Джойс продолжает сочинять такие же рассказы, какими были «Дублинцы». Допустим, что в 1914 году эта книга произвела бы достаточно сильное впечатление, и воодушевленный успехом Джойс продолжал бы сочинять в таком же духе один сборник за другим. Был бы Джойс сегодня? Нет. Потому что таких рассказов и без него написали достаточно.
Сомерсет Моэм сказал, что Чехов погубил английский рассказ, потому что из-за него все остальные авторы, которые не умеют писать как Чехов, стали строчить рассказы без фабулы, которые скучны до невыносимости. Джойса, конечно, скучным не назовешь, его рассказы очень тонкие, музыкальные. И тем не менее, они мне теперь кажутся вторичными по сравнению с Чеховым, конечно. Против Чехова не попрешь, сильнее автора в жанре рассказов просто не было. Именно поэтому любопытно, как они преобразовались в «Улиссе». Ведь мы на самом деле узнаем «Дублинцев» в «Улиссе».

Соломон Волков: Да, мы прослеживаем эти связи.

Александр Генис: Там есть те же персонажи, те же улицы и, главное, та же гипер-локальность. Джойсу было чрезвычайно важно вспомнить каждую улицу, каждый дом, не говоря уже о квартал. Его почти патологическую страсть настолько сильно проявилась в прозе, что автор нам ложную память о Дублине, даже если мы, как я, например, никогда не был в этом городе. Джойс однажды сказал: “Если бы Дублин исчез с лица земли, то его можно было бы восстановить по моим сочинениям”.

Соломон Волков: Интересно, что, как вы сказали, до Джойса такой традиции сборника рассказов или коротких повестей, объединенных местом действия, вообще не существовало. В этом смысле Джойс был новатором. После Джойса эту технику подхватили, сборник рассказов об одном городе, причем обыкновенном, провинциальном городе, не главном городе. Простой пример: о Петербурге есть сборник такой? Нет. О Москве есть?

Александр Генис: А вот о Таллине есть: довлатовский «Компромисс»!

Соломон Волков: Но я хотел вам другой привести. В американской литературе мы знаем авторов, которые пошли совершенно сознательно вслед за Джойсом — это Шервурд Андрерсон со своим «Уайнсбург, Огайо» и Фолкнер с сборником рассказов об его вымышленном окргуе Йокнапотфа. Я стал думать: в русской литературе кто-нибудь сделал что-то похожее? У меня есть ответ: да, один человек сделал. Не знаю, он ориентировался при этом на Джойса или нет. Потому что параллели тут не очень видны, так скажем.

Александр Генис: Кого вы имеете в виду?

Соломон Волков: Я имею в виду «Одесские рассказы» Бабеля. Смотрите, другого такого примера я в русской литературе не знаю, когда человек взял город - Одесса -культурный центр вроде Дублина, их можно сравнить, она была крупным культурным центром в дореволюционной России, но не самого первого ряда, не столица, не Москва, не Петербург. Разница, конечно, бросается в глаза в том смысле, что у Джойса это чрезвычайно унылое место и в таких импрессионистических тонах. У Бабеля, напротив, «Одесские рассказы» брызжут солнцем — это очень яркие, сочные зарисовки и скорее они экспрессионистские, а не импрессионистские по духу своему. Мне как раз любопытно, что я никогда не встречал имя Джойса в связи с Бабелем и с этой его идеей.

Александр Генис: Это любопытно, надо об этом подумать внимательно. Я тожде о таком сближение не слышал. Хотя в принципе Бабель очень внимательно следил за современной зарубежной литературой. В частности, я вижу параллели между Бабелем и Хемингуэем. Рассказ «Нефть» Бабеля написан в хемингуэевской стилистика: когда все профессионально, технично и вдруг в текст врывается ослепительно яркая эмоциональная деталь. Это очень похоже на то, что делал Хемингуэй.

Соломон Волков: Интересна еще одна вещь. Тут есть общие корни, если мы подумаем. И на Джойса, и на Бабеля существенное влияние оказали французы, Флобер и в особенности Мопассан, влияние которого Бабель открыто признавал.

Александр Генис: Это верно. Но мне кажется, что параллель между Бабелем и Джойсом функциональна, и тот, и другой играют в своей культуре роль аутсайдера, маргинала, который взрывает стилевую манеру доминирующей культуры. Так Бабель стал одним из лидеров юго-западной школы, которая резко изменила, я бы сказал, тот самый чеховский стиль, который преобладал в культуре.
Что касается Джойса, то он, конечно, взорвал английскую литературу, сказав, что это - месть ирландцев Англии, которые всю жизнь будут читать его книги с ирландским акцентом.
Все это очень любопытно. Но есть у критиков и более конкретное толкование книги. Суть “Дублинцев” заключалась в том, что сборник объясняет, почему Джойс покинул Ирландию, почему он навсегда уехал с родины.
Потому отвечают они, что, как вы совершенно правильно сказали, писатель увидел и этот город, и эту страну как “кладбище душ”. Он сам сказал, что Дублин для него — это “центр паралича, охвативший Ирландию”, и от этого паралича он бежал навсегда. Куда? К солнцу — в Италию.
Джойс был большим полиглотом, в школе он замечательно занимался языками, они ему прекрасно давались. Но вместо древнегреческого языка, который он мог бы изучить, он занимался итальянским. Потом он жил долго в Италии, в Триесте, но всегда жалел, потому что не мог для «Улисса» прочесть Гомера в оригинале. Собственно, поэтому его главная книга называется не «Одиссея», а «Улисс»: латынь он знал, а древнегреческий не знал.
Любопытно, что унылый характер того Дублина, который описал Джойс в «Дублинцах», резко контрастирует с Дублином «Улисса». Что угодно можно сказать об этой книге, но унылой ее никак не назовешь. Никаких чеховских мотивов там уже не найдешь. Сам Джойс считал, что «Улисс» - смешная книга. Все то, что казалось ему пошлым, скучным — дождливый Дублин, в «Улиссе» преобразован в мифологическую яркую картину. Почему это произошло? Потому что изменился автор, его голос исчез, ибо вместо него говорит миф.
- Журналист пишет о необычном, - говорил зрелый Джойс, - писатель о заурядном.
Чтобы выполнить эту задачу, он мифологизировал будни, сделав их возможными для описания - для романа. Так сказал Элиот.

Соломон Волков: Скажите, по-вашему, «Улисс», который оказал такое огромное влияние на всю англоязычную литературу, он сказался с такой же силой в русской литературе?

Александр Генис: Это любопытная ситуация. Потому что три классика модернизма — Кафка, Пруст и Джойс, вот это три кита, три короля модернизма, конечно, оказали огромное влияние на всю мировую литературу. И «Улисс» Джойса официально признан главным романом ХХ века. Просто собрание критиков решило раз и навсегда отдать этот пост Джойсу. Что касается русской литературы, то это мучительная история. Потому что «Дублинцев» переводили в 1930-е годы, но перестреляли половину переводчиков. Сталинские репрессии их очень сильно задели. После этого очень долго Джойса не было в русской литературе. И если в те же 1930-е годы в «Интернациональной литературе» печатались главы из «Улисса»...

Соломон Волков: Я до сих пор помню, как я брал этот журнал «Интернациональная литература» в библиотеке специально для того, чтобы почитать «Улисса».

Александр Генис: Но потом полвека мы жили без «Улисса» и поэтому нас миновала эта мифологизация быта, то самое, что оправдало роман ХХ века, сделало его возможным. Мы не знали этого, мы были лишены и поэтому для нас многое было непонятным и многое мы перенимали из вторых рук. Например, книга Апдайка «Кентавр», она произвела громадное впечатление на нас именно потому, что мы не читали «Улисса» и не понимали, как это делается. Ведь что такое «Кентавр»? Это мучения школьного учителя, которые наложены на миф о Кентавре. То же самое, что сделал Джойс с «Улиссом», со своим Блумом, которого он превратил в персонажа древнегреческого мифа. Таким образом идея наложения современного и древнего для нас была очень новой, поэтому Апдайк такой был популярный писатель, конечно же. Отчасти, то же произошло и с “Мастером и Маргаритой”, публикация которого стала поворотным пунктом для литературной эволюции в советской словесности.
Но появление «Джойса», я думаю, оказало очень большое влияние на культуру перестройки, Роман рифмовался с новой свободой. Я помню, как появился «Улисс» в «Иностранной литературе» в 1990, и я подписался ради этого специально на журнао, год я его читал, он печатался в 12 номерах. Я думал, что так будет всегда, потому что я привык каждый месяц читать по новой главе. И очень много сделано для этого и переводчиками, и комментаторами. Особенно хочу отметить роль Гениевой. Екатерина Гениева, директор Библиотеки иностранной литературы, она написала первую диссертацию в Советском Союзе о Джойсе. Она же составила потрясающие комментарии к «Улиссу», которые, собственно, и сделали его возможным к прочтению русскими читателями. Я сравнивал с английскими и американскими комментариями, мне кажется, что наши лучше. В Москве в Библиотеке иностранной литературы есть дворик, где стоят памятники писателям, там и Павич есть, и Джойс. Я бы там жил.
И все же в целом Джойс, в отличие от Кафки, не стал еще частью русской литературы, что может быть и к лучшему. Потому что подражать Джойсу невозможно — это будет скучно. Такая книга может быть только одна - он поставил точку, дальше него идти нельзя. Причем интересно, что сам-то он пошел и после «Улисса» написал книгу, которая, по-моему, не поддается чтению: «Поминки по Финнегану». Я вам скажу честно, что 4 месяца ее читал, прочитал 11 страниц, но и их я не понял. Джойс перешагнул ту границу, которую он сам себе установил.
Для меня параллель Джойсу — Алексей Герман. Кино Германа развивалось, на мой взгляд, так же, как книги Джойса.
«Проверка на дорогах» — это «Дублинцы». Фильм «Мой друг Иван Лапшин» - «Улисс», а уже совсем сложный «Хрусталев, машину» - это «Поминки по Финнегану». Но последнего его фильма я не видел, я его не буду смотреть до тех пор, пока картину не покажут на большом экране - как следует, а не на краденом экранчике компьютере. Слишком уважаю Германа для того, чтобы смотреть его просто так.
Однако вернемся к «Дублинцам». Когда выпустили последнее издание «Дублинцев» в России, (очень хорошее издание, та же самая Гениева и выпускала его), то предисловие написал посол Ирландии в России, который сказал, что эта книга объяснила, почему Джойс уехал из Ирландии. И объясняет это последний рассказ книги «Мертвые» (это - лучшая новелла в книге, она была экранизирована, да и вообще считается классикой новеллистики). Последний абзац этой книги объясняет, почему он уехал из Ирландии. Сейчас я вам его прочту.
“Легкие удары по стеклу заставили его взглянуть на окно. Снова пошел снег. Он сонно следил, как хлопья снега, серебряные и темные, косо летели в свете от фонаря. Настало время и ему начать свой путь к закату. Да, газеты были правы: снег шел по всей Ирландии. Он ложился повсюду -- на темной центральной равнине, на лысых холмах, ложился мягко на Алленских болотах и летел дальше, к западу, мягко ложась на темные мятежные волны Шаннона.
Снег шел над одиноким кладбищем на холме, где лежал Майкл Фюрей. Снег густо намело на покосившиеся кресты, на памятники, на прутья невысокой ограды, на голые кусты терна. Его душа медленно меркла под шелест снега, и снег легко ложился по всему миру, приближая последний час, ложился легко на живых и мертвых”.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, перейдем к музыкальной части нашей передачи.

Соломон Волков: Во-первых, нужно сказать, что Джойс, согласно имеющимся у нас сведениям, был очень хорошим музыкантом. С детства увлекался музыкой, думал о том, чтобы стать профессиональным музыкантом. У него был хороший голос — тенор. Он пел, участвовал в любительских оперных спектаклях. Он играл, был неплохим пианистом. Он даже пробовал сочинять. Так что интерес к музыке у него был то, что называется выше среднего. Поэтому неслучайно, что музыка занимает существенное место и в его произведениях. Но здесь я должен внести скептическую ноту. Джойс делает акцент в своих произведениях, когда он вводит музыку, на ирландской музыке, он все-таки остается во многом ирландским патриотом. И для него очень важна ирландская народная музыка, популярные песни того времени. Кстати, Джойс пропагандировал крупнейшего тенора своего времени Джона Маккормика ирландского происхождения, много сил вложил в пропаганду его исполнительной деятельности. В произведениях Джойса ирландские песни народные, популярные в Ирландии, играют очень большую роль. К сожалению, этот репертуар никогда не стал для меня родным, таким же, как, скажем, немецкая песня, я не говорю о песне русской, в какой-то степени и французской, американской, меньше английской, и гораздо меньше ирландской. Я плохо знаком с этим репертуаром, а у Джойса он присутствует. Тем не менее, мы знаем, что в тех же «Дублинцах», о которых мы сегодня специально говорим, присутствуют ирландские народные песни. Фрагменты из них мы покажем нашим слушателям. В рассказе «Мать» присутствует песня, фрагмент из которой сейчас прозвучит.

(Музыка)

Соломон Волков: А вот какая песня звучит в рассказе «Эвелина». «Девушка, которая любит матроса», так примерно можно перевести название этой песни.

(Музыка)

Соломон Волков: И наконец рассказ, который вы справедливо оценили, как самый сильный во всем сборнике — это «Мертвые», который безусловно является самым знаменитым рассказом «Джойса». Там песня на эту тему, которую сейчас вы услышите.

(Музыка)

Александр Генис: Наша следующая рубрика «Волков рекомендует» сегодня будет особенная. Дело в том, что недавно мы получили интересное письмо. Как знают наши постоянные слушатели, на все письма мы отвечаем обязательно, но в частном порядке. Иногда, однако, письмо настолько любопытно, что стоит его вынести на обсуждение. Вот письмо от нашего слушателя Виктора Стадниченко. Он пишет:
«Большое спасибо за ваши замечательные передачи. Может быть вы с Соломоном Волковым как-нибудь смогли бы обсудить тему современной американской академической музыки. Мне это очень интересно, я думаю, многим это будет интересно. Лично мне кажется, что ее просто нет. Но может быть Соломон знает какую-то хорошую современную американскую академическую музыку? Ну не дается американским композиторам тональная мелодия, и все. Один только раз Барберу удалось написать его гениальное Адажио, а после этого пустота. Недавно мы обсуждали эту тему с друзьями, и я должен сказать — мы все находимся в затруднении. Еже один наш товарищ собирается в ближайшие дни выступить на конференции и поднять общественную дискуссию о том, что в Америке музыки нет, а то, что есть — не музыка. Заранее благодарю».
Ну что, Соломон, есть в Америке серьезная музыка или нет?


Соломон Волков: Это интересное письмо. Вы знаете, я могу себя поставить на место автора этого письма в том смысле, - как говорят в таких случаях, есть такое мнение - что в Америке нет музыки. Есть такое мнение, что и в России нет современной интересной академической музыки. Более того, есть мнение, что во всем мире сегодня композиторы, которые пишут музыку, которая может заинтересовать более или менее широкую аудиторию, они все уже не самые молодые по своему возрасту. А следующее за ними поколение обращает на себя внимание все более и более сужающейся аудиторией. Это общая проблема, ничего с этим не поделаешь. Тут есть некоторая закономерность, и ее люди отмечают, которые занимаются историей современной музыки, что каждое последующее поколение, такова ситуация, увы, каждое последующее поколение композиторов привлекает все более узкую аудиторию.
Тем не менее, музыка в Америке - серьезная академическая, как ее правильно характеризует автор письма, - существует, и мы с вами говорим время от времени о ней. У нас есть свои любимцы, мы оба являемся поклонниками, если можно так сказать, того, что называется минимализмом. Это - специфическая американская музыкальная школа, которая возникла как реакция на переусложненную послевоенную европейскую музыку. Это школа дала как минимум трех выдающихся композиторов: Филипа Гласса, Стива Райха и Джона Адамса. Каждый из которых конечно, перерос рамки этого лейбла, так всегда бывает, и создает музыку, написанную на своем индивидуальном музыкальном языке. Это огромное достижение, должен я вам сказать. Гласс всегда любит говорить, что его музыку можно узнать после первых нескольких тактов. И правильно, так оно и есть. Этого добиться очень нелегко. Другое, дело, что отношение к ней разное. Но мы с вами Гласса любим, еще больше любим мы Стива Райха, а к Джону Адамсу у нас вообще особое отношение, потому что это человек, который в наибольшей степени отошел от первоначальных принципов минимализма, его музыку уже нельзя назвать минималистской ни под каким видом.

Александр Генис: Мне очень нравится ваше определение. Потому что это имеет отношение не только к музыке. Все ведь композиторы, художники, поэты начинают в какой-то школе и все они эту школу превосходят. Нам интересен именно тот момент, когда корни не отрублены, но их уже не узнать — это уже крона, а не корни. Адамс, конечно, преодолел минимализм настолько, что стал по-своему барочным композитором. Он на самом деле очень широк и глубок и очень разный. Это уже целый концерт, а не один солист, потому что Адамса много, и он всюду разный, а это очень трудно. Тут и политические оперы, и работа с народной американской музыкой, например с музыкальными традициями секты шейкеров.

Соломон Волков: Адамс действительно очень много сделал именно для того, чтобы показать разноликость современной американской музыки. Он сейчас живет в Калифорнии, и все больше и больше завоевывает место такого калифорнийского композитора номер один, в истории американской музыки, другого такого нет. Я думаю, на очень долгое время понятие о калифорнийской музыке будет связано именно с фигурой Адамса.
Поэтому, говоря о том, есть ли в Америке стоящая внимание и заслуживающая внимания, вызывающая интерес серьезная академическая музыка, я отвечу, показав сегодня фрагмент из новейшего сочинения Адамса, это 2013 год, концерт для саксофона с оркестром. Саксофон, кажется, что это такой самый американский из возможных американских инструментов. Для саксофона должно бы быть море всякой музыки написано, в том числе и в серьезном ключе, что называется, саксофон не только основной джазовый инструмент, каковым он является. Но нет, это не так — для саксофона написано очень немного в академической сфере. И сам Адамс говорит, что когда он решил написать такое произведение для своего приятеля, одного замечательного саксофониста, что он стал искать какие-то модели, образцы и ничего такого не нашел. Ему пришлось обратиться к воспоминаниям о том, как его отец, который был саксофонистом, играл, какие он пластинки слушал. И все это сплелось в воображении Адамса в некое полотно, которое хоть и проникнуто джазовыми интонациями, и слушатели наши это уловят, безусловно, но не является джазовым по-настоящему, хотя в нем сохранена джазовая пульсация, которая вообще типична для Адамса. В его музыке роль такого пульсирующего ритма всегда очень велика. Я лично как раз возвожу эту особенность в музыке Адамса к влиянию Стравинского, который очень существенный композитор для Адамса. И мне это как раз очень в Адамсе нравится — это является одной из привлекательных черт его творчества. Итак, концерт для саксофона с оркестром Джона Адамса, как свидетельство того, что американская серьезная академическая музыка существует.
Рекомендую!