Александр Генис: Сегодня мы с ведущим Кинообозрения АЧ режиссером Андреем Загданским обсуждаем американскую премьеру фильма, посвященного Пражской весне и ее разгрому.
Андрей Загданский: В моем любимом кинотеатре “Фильм-Форум” состоялась премьера-марафон — показ фильма, который идет четыре часа. Это картина Агнешки Холланд, называется она по-русски «Неопалимая купина». Фильм о самосожжении чешского студента Яна Палаха 16 января 1969 года. Ян Палах, как известно, облился горючей смесью и сжег себя в знак протеста против советской оккупации Чехословакии. С этого страшного события, восстановленного на экране лаконично, точно и абсолютно достоверно, начинается фильм. Все дальнейшее в картине о событиях в Праге, которые последовали за этим трагическим происшествием. Фильм сделан для европейского HBO на чешском языке с чешскими актерами. Но режиссер фильма Агнешка Холланд из Польши.
Западный и американский зритель хорошо знает Холланд по фильму «Европа, Европа» в первую очередь. В самой Европе Агнешку Холланд знают гораздо лучше. Почему же польский режиссер делает фильм о столь знаковом событии именно для Чехии — самосожжение Яна Палаха, советская оккупация, последствия 1968 года? Для этого много причин. У Агнешки Холланд, как мне кажется, идеальная творческая и личная биография для такого проекта. Ее мать - полька, отец - еврей, коммунист и журналист, который сотрудничал в свое время с Советским Союзом. Вернулся после войны в коммунистическую Польшу, был арестован, когда Агнешке было 13 лет. Тогда же покончил с собой или, по всей видимости, был убит во время допроса. Его родители погибли в варшавском гетто. Мать Агнешки - участница польского сопротивления. Вот такая по-своему типичная польская, еврейская, коммунистическая и антикоммунистическая судьба.
Интересно и важно то, что в 1968 году Агнешка училась в Пражской киношколе, и стала свидетелем и вторжения, и наступившей реакцией на советскую оккупацию. Если угодно, для Агнешки Холланд то, что мы видим на экране — это ее воспоминания, ее взгляд на годы и события, которые сформировали ее в юности ее мировоззрение, ее как человека. Ей тогда было всего лишь 20 лет.
Александр Генис: Интересный факт ее биографии. В эти годы существовала замечательное польское кино. Почему же она поехала учиться в Чехословакию?
Андрей Загданский: Помимо замечательного польского кино, было и совершенно замечательное чешское кино, которое пережило в период до 1968 года творческий расцвет, пик — это был настоящий ренессанс кинематографа европейского. Я вам могу назвать сразу несколько шедевров, например, Милош Форман, мой любимый его фильм - «Блондинка в любви».
Александр Генис: Тогда и я могу вспомнить его замечательный фильм «Бал пожарных», который я как раз смотрел совсем недавно и поражался тому, как глубоко, точно смешно и абсурдно восстанавливается социалистическая реальность, совсем не так, как это делалось в Советском Союзе, да и в других странах восточного блока. Это, я бы сказал, кафкианское прочтение советской реальности.
Андрей Загданский: Раз мы заговорили о чешском кино, то добавлю, что они не стареют. Я не так давно перестраивал «Блондинку в любви» - это совершенно актуальный, современным языком рассказанный фильм. Более того, я вижу, как из этой картины хватают современные режиссеры целыми кусками, заимствуют стилистику, эстетику этого фильма. Не устаревающая картина. Или другой чешский фильм, тоже мой любимый шедевр — это «Ромашки» Веры Хитиловой, сделанный совершенно в другом стиле.
Александр Генис: Да это просто дадаизм.
Андрей Загданский: Все это сделано до 1968 года. Каждый раз, когда я смотрю картины чешские - еще взять Иржи Мендела фильм «Поезд под пристальным наблюдением», так вот, каждый раз, когда я смотрю чешские фильмы этого периода, я думаю: боже мой, до какого же уровня все это дошло, как это все было высоко и сильно, и каким страшным, фатальным, роковым ударом в первую очередь по культуре, с моей точки зрения, было вторжение советских войск в 1968 году.
Александр Генис: Не только культура пострадала, это вторжение погубило целое поколение. То есть на поколение раньше чехи могли бы вернуться в Европу, если бы не русские танки, советские танки.
Андрей Загданский: Возвращаемся к картине. Весь фильм — это как концентрические круги, которые расходятся по поверхности воды после того, как упал камень. Есть центральное событие-всплеск, поступок Яна Палаха, а все, что происходит потом — реакция разных слоев общества, реакция полиции, реакция чешского КГБ, реакция брата Яна, его материи, реакция врачей в клиники, студентов, юристов. То есть разные слои чешской интеллигенции. И вслед за событием сразу же или практически сразу начинается информационная война, которую мы с вами сегодня, конечно же, можем воспринимать исключительно в контексте событий, которые происходят в Украине тоже.
Что происходит? Власти боятся не без основания, что поступок Яна Палаха станет примером для многих молодых чехов и самосожжения станут массовыми. И здесь двойная опасность. Помимо того, что власти, по всей видимости, не без основания боятся за жизни молодых людей, они боятся еще и того, что такая волна самоубийств может подтолкнуть советские оккупационные власти к еще более широкому контролю. То есть тогда расследованием будет заниматься не чешское КГБ, не чешская полиция, а советская военная полиция, что с точки зрения чехов , конечно, гораздо хуже.
Итак, наступает в картине принципиальная коллизия: судебный иск матери и брата Яна Палаха к тому партийному функционеру, который оговаривает Яна в своей речи. Оговор тоже советский, похожий на то, что мы читаем сейчас: Ян якобы собирался толко инсценировать самосожжение, это не было на самом деле настоящее самосожжение. Но якобы секретные западные спецслужбы заменили химикаты и вместо холодного безопасного, если такой существует, получился настоящий огонь. Вот отчего Ян сгорел и погиб. То есть будто бы была задумана антисоветская провокация, а получилось по-настоящему страшно и трагично.
И вот молодая женщина, адвокат, соглашается представлять интересы семьи в этом иске. Это нечто немыслимое для Советского Союза даже и в более поздние времена: иск частного лица против партийного функционера. Адвокат, молодая красивая женщина, мать двоих детей, выступает против всей системы. Интересно, как поступок Яна Палаха приводит в действие всю систему сопротивления. Адвокат борется с партийным функционером, ее муж-врач, который изначально против того, чтобы она бралась за это дело, потому что он понимает, какие последствия для семьи повлечет, он прекрасно понимает, что их ждет. Но он любит свою жену, не может отказать ей в выборе и принимает свою кару, потому что, конечно же, советская чешская власть наступает и на него. В конце фильма из хорошей престижной клиники, где он работает в Праге, его переводят в какую-то дыру, и он должен вставать ни свет, ни заря и ехать на поезде в какую-то маленькую больницу, потому что за вызов системе следует наказание.
Есть в картине много поразивших меня деталей, эпизодов, точно психологически обрисованных характеров. Очень важно, что у Агнешки Холланд в фильме нет ни одного негодяя, ни одного положительного героя она не рисует однозначными красками, все испытывают страх, у всех есть неуверенность, у всех есть понимание, что их выбор может стать фатальным для их семьи, и приведет к страшным последствиям для их близких и любимых. У каждого, почти у каждого негодяя есть какая-то человеческая деталь.
В этом смысле совершенно замечательный персонаж - полицейский, который ведет расследование. Он - полицейский, ему нужно найти причины того, что это произошло. Он, конечно же, часть режима, но вместе с тем, он часть режима, которая не принимает перемну в режиме, не принимает новое советское давление. И в картине есть совершенно замечательный эпизод. Когда ему становится понятно, в каком направлении будут развиваться события, он берет отпуск, оставляет пистолет в ящике своего стола. И потом мы видим его с женой и двумя маленькими детьми, пересекающими границу из Чехии в Австрию. Полицейские, все понимая, на прощания ему говорят: «Хорошего отпуска, пан майор». Но на границе машина глохнет. Замечательное напряжение, как он стоит на этом мосту, автомобиль «Волга», по-моему, он сидит в нем с женой и двумя маленькими детьми. Потом выходит из машины и говорит жене: «Поставь на нейтральную, буду толкать». И он толкает машину, только чтобы бежать оттуда, только чтобы вырваться из этой системы. Второстепенный вроде бы персонаж, он не герой, но он человек, который не хочет делать гадости, не хочет участвовать в сплошной подлости, которая наваливается на страну, на Прагу, на окружающих его людей.
Александр Генис: Ужасно, что все это возвращает нас к нынешней ситуации. Я своим френлам в Фэйсбуке не устаю писать: все, кто не протестует против агрессии России в Украину, отвечают за нее и участвует в ней. То же самое было с немцами, за это приходится платить всем, в том числе и детям и внукам людей, которые терпели фашизм.
Яочень рад, что такой фильм появился на американских экранах, где, конечно, об всем это знают гораздо меньше. Еще лучше было бы посмотерть этот фильм российской молодежи.
Я хорошо помню события «пражской весны», ибо это был основополагающим моментом в моей жизни. В августе 1968 года мы с отцом были на Карпатах и видели, как советские танки, переходя ветхие австро-венгерские мосты, шли к Ужгороду и дальше в Чехословакию. Отец мне, мальчику (мне тогда было 14 лет) сказал: «Смотри, это - лицо твоей родины, оно бронированное».
Андрей Загданский: Патриота вырастили.
Александр Генис: Да уж. В комсомол отец меня так и не пустил. Но в 1969 году, когда случилась история с Палахом — она тоже имело гигантское влияние на меня, потому что у нас в Риге был свой Палах, студент физмата Илья Рипс, который поджог себя в знак протеста против вторжения Советского Союза в Чехословакию. Он облил себя бензином в смом центре, около памятника Свободы, его погасили и отправили в сумасшедший дом. Дальше начинается интересное. У меня, конечно, множество знакомых, которые учились с ним в университете, в конце концов, это наш университет, но я не знал, что с Илье случилось потом, пока сравнительно недавно не прочитал книгу американского классика Сола Белоу. В ней он описывает свое путешествие в Израиль, где встречается с Ильей Рипсом, который рассказывает ему свою историю. Оказывается Рипс стал математиком блестящим, каким он и был с самого начала. Очень его интересна одна подробность его пребывание в сумасшедшем доме в Риге, больница на Аптекарской, которую мы все в городе, конечно, прекрасно знали. Так вот, его привезли в сумасшедший дом, чтобы не давать делу огласки его объявили сумасшедшим, как часто это делалось в Советском Союзе.
Андрей Загданский: Нечто подобное тому, что происходило в Чехии.
Александр Генис: Рисп сказал: “Сначала было очень тяжело, потому что держали связанным, но потом дали стул и с тех пор было все в порядке, потому что я сидел на стуле и решал уравнения в уме”.
События «пражской весны» прошли через всю мою молодость. Когда я учился в университете, был у нас такой предмет для филологов «выразительное чтение», преподавала его женщина по фамилии Майорова, она была малограмотная, невежественная дама, но ее все боялись, потому что ее мужем был генерал Майоров, главнокомандующий Прибалтийского военного округа. Он же - душитель Чехословакии, это он командовал войсками, которые разгромили «пражскую весну». Майорова очень любила, чтобы студенты приходили к ней домой сдавать экзамены. Я не знаю, почему, но ей это нравилось. У них была огромная квартира возле улицы Ленина. Когда я пришел туда однажды сдавать экзамен, то встретил у дверей этого самого генерала Майорова. Как шпак, я не знал, как с генералами здороваться и просто сказал: «Добрый вечер». На что он мне ответил примерно так: «Ы!». Я понял, что членораздельной речью Майоров не владеет. Когда я вошел в эту квартиру, она выглядела как музей богемского хрусталя - вся уставлена этими украшениями, стаканами, бокалами, вазами хрустальными, а на стене висела картина Фалька, синяя на синем, на которую хозяева смотрели с отвращением. Когда Майорова увидела, что я рассматриваю стеллажи с этим хрусталем, она сказала: «Чешский народ подарил, не мог сдержать благодарности».
Вот так я вырос с «пражской весной».
Андрей Загданский: Вы знаете, чешский хрусталь в мои детские годы всегда ассоциировался с таким благополучным советским мещанством.
Александр Генис: Это была мечта городского обывателя.
Андрей Загданский: Фальк как-то несколько выпадает из этого ряда.
Александр Генис: Он явно не вписывался в эту интерьер, но ценность его была очевидна, поэтому на всякий случай генерал взял и его.
Андрей Загданский: Вы знаете, в картине есть один эпизод, который напоминает ваш опыт в Карпатах. Получается так, что известие о поступке Яна Палаха сначала сообщают его брату, и брат в больнице говорит: «Как же я скажу матери?». Врач больницы понимает, что нужно отправить брата Яна к матери на машине, потому что она должна узнать об этом от своего сына о событии, а не из газет и не от соседей. И вот он едет ночью к матери, в маленький городок под Прагой, везет его водитель «скорой помощи». Ночь, пустые дороги. Очень хорошо снят фильм, очень достоверно, очень реально. В какой-то момент машина останавливается на переезде, потому что шлагбаум закрывается перед ней. И мы не видим танки, но на ветровом стекле автомобиля отражаются платформы поезда, который везет танк за танком. И все, это - практически единственное напоминание о колоннах советских войск, которые вошли в Прагу.
Александр Генис: Знаете, эти танки пришли в Прагу, танки раздавили целое поколение, танки отбросили Чехословакию обратно к сталинскому прошлому. Но в 1995 году я был в Праге, ехал в такси и таксисту говорю: «Вы знаете, я могу с вами говорить либо по-английски, либо по-русски». Он сказал: «Будем говорить по-русски. Вы что, думаете, мы русский язык забыли? Хотите я вам буду читать «Евгения Онегина» пока мы едем». И мы ехали довольно далеко, в Трою, минут 20-30 езды от Карлова моста, и он успел прочитать первую главу и начало второй главы “Онегина”. Я подумал, что как же чехи нам простили это все? Может потому простили, что было 7 человек, которые вышли на Красную площадь, и сказали, что нет, не все советские люди сидят в этих танках.
Андрей Загданский: С одним из этих семерых, кстати, мы с вами знакомы.
Александр Генис: И я горжусь этим знакомством. Это - Павел Литвинов, который живет в Америке и сохранил все свои диссидентские азартные убеждения.
Андрей Загданский: Я когда пожал ему руку первый раз в жизни, у меня было ощущение, что я прикоснулся к феномену - историческому искуплению русских людей.
Александр Генис: Их назвали совестью России, так оно и осталось. Когда мы сегодня с ужасом говорим про эти проценты, про 85% россиян, которые поддерживают агрессию Путина в Украину, то я думаю про оставшиеся 15. Говорят, что это - мало, но тех-то было всего семеро и все-таки из запомнили.
Андрей Загданский: Раз уж мы говорим об украинском контексте, о том, что происходит сейчас, мне кажется, важным напомнить, что события 1968 года раскололи интеллигенцию, как и события сегодняшние, Крым, опять раскололи интеллигенцию. Как прошел раскол, где эта трещина пролегла, мы еще не знаем.
Александр Генис: Но мы это узнаем. Когда в 1968 году произошли эти события, то раскол произошел между интеллигенцией и властью. До 1968 года интеллигенция могла сотрудничать с властью, и она сотрудничала, была тогда идея честного коммунизма, считалось, что нужно вступать в коммунистическую партию и изнутри ее менять. Это была. пожалуй, доминирующая идея того общества. Никто иной как Солженицын говорил: “коммунизм нужно строить в людях, а не в камнях”. Можно было представить себе, что интеллигенция когда-нибудь найдет общий язык с властью. Но после 1968 года власть потеряла интеллигенцию навсегда, что и обернулось в конечном счете перестройкой. Беда в том, что слишком долго мы ждали этого. Дождемся ли на этот раз, я не не знаю.
Андрей Загданский: На такой печальной ноте мне не хотелось бы заканчивать наш разговор об этом фильме Агнешки Холланд «Неопалимая купина». Эта картина меня потрясла. Я вышел взволнованный. Я счастлив, что мой сын посмотрел эту картину месте со мной — это другое поколение, выросшее в Америке. Я хотел бы, чтобы он понимал, чувствовал события того времени так, как чувствую это я, вы, мы, чтобы он принадлежал к тому же кругу инакомыслия и нонконформизма, который сформировал меня. Эта картина — человеческий подвиг.
Когда большой художник делает вещи, которые его непосредственно эмоционально задевают, которые его сформировали — это всегда заметно на экране. У Агнешки Холланд получилась замечательная и очень талантливая картина.
