Марина Тимашева: Передо мной – по-настоящему страшная книга. В ней, из множества триллеров, причём не выдуманных, а реальных, вырастает статистика. Дарья Халтурина и Андрей Коротаев, КомКнига, 2006 - «Русский крест». Русский крест – это график, на котором кривая рождаемости пересекается с кривой смертности, после чего линия жизни уходит вниз, а линия смерти – вверх. Комментирует историк Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Небольшая книга на добрую треть состоит из графиков и таблиц. Как продолжительность жизни соотносится с иными показателями, характеризующими эту самую жизнь: экономическими, медицинскими, образовательными и прочими.
Кто-то из слушателей вспомнит поговорку про ложь, наглую ложь и статистику. Действительно, злоупотребление математикой в общественных науках пагубно. Точные подсчёты непонятно чего. Даже такой, вроде бы, общепризнанный показатель, как Валовой Внутренний Продукт – ВВП – если вы начнёте всерьёз разбираться, как он высчитывается и что конкретно означает, боюсь, учебники экономики станут для вас уже не так авторитетны. Но статистика статистике рознь. Медицинская – из самых достоверных. И если разными способами, через разные институты и ведомства выводятся очень похожие данные – значит, им можно верить. Да прогуляйтесь по кладбищу: какие даты стоят на свежих могилах? Или встреча с друзьями: кто ещё умер за полгода? К сожалению, бытовой опыт вписывается в демографическую науку. Цитирую книгу: «В 1991 – 92 годах смертность сравнялась с рождаемостью, а вскоре и значительно превысила её», достигнув «аномального для развитых стран уровня 15, 7 смертей на 1000 человек». И если ситуация с рождаемостью сложная, но не уникальная, на фоне Западной Европы, а с 1999 года роддома даже показывают рост показателей, то смертность соответствует уровню неблагополучных по СПИДу стран Тропической Африки, просвета не видно, средняя продолжительность жизни мужчин 59 лет. Действительно, крест на всех проектах экономического и социального развития.
Естествоиспытатели порою взирают свысока на обществоведов, мол, что у вас за наука, если вы занимаетесь явлениями не повторяющимися и не воспроизводимыми, а то и вообще, незавершёнными. Действительно, в истории, тем более в социологии, нельзя обеспечить строгой объективности физического эксперимента. Но ведь и для врача пациент – явление индивидуальное и по определению незавершенное. Тем не менее, мы отличаем научную медицину от шарлатанства. Разница в подходе. Чтобы поставить правильный диагноз социальной болезни, историки Дарья Андреевна Халтурина и Андрей Витальевич Коротаев последовательно и непредвзято, как и положено в науке, рассматривают все гипотезы, выдвинутые специалистами для объяснения феномена «русского креста». Привлекают данные по другим странам. Данные очень интересные, например, о «венгерском кресте», возникшем на фоне политической стабильности и экономического процветания 70-х годов. Иногда неожиданные, парадоксальные: о смертности в странах СНГ и в разных регионах самой России. Лучшие показатели обнаруживаются вовсе не там, куда выстраивается очередь желающих переехать на ПМЖ. Конечно, к отдельным цифрам можно придраться, например, к статистике государств, которые не контролировали собственную территорию, но вся совокупность источников даёт, может быть, не окончательное, но очень солидное обоснование выводам, к которым приходят исследователи. Основная причина «сверхсмертности» – алкоголь, причём не всякий, а крепкий, плюс наркотики, опять же не всякие, а опиаты и наркотические стимуляторы – амфетамины. Вроде бы, просто. Слишком просто. Понятно же, что у алкоголизма и наркомании серьезные причины, и не биологические, а социальные. Но авторы книги выделяют ключевое звено в цепи, за которое можно потянуть – и вернуть общество в нормальное состояние.
Теперь о предлагаемых рецептах. Цитирую: «государственная монополия на оптовую торговлю обязательно должна быть дополнена государственной монополией на розничную продажу крепких алкогольных напитков» со значительным ростом цен и трудностей приобретения. В общем, назад в социализм. В отличие от горбачевской кампании, упор делается на замещение крепкого алкоголя менее крепким, а именно - вином и пивом. Здесь, опять же, возникают сомнения: ведь при Брежневе алкоголизм подпитывался как раз менее крепкими, чем водка, сладкими жидкостями, они оказались эффективным средством спаивания женщин и подростков. Но, может быть, натуральное сухое вино сблизит нас с современными испанцами, а не со сторожем Сергеевым из песни Гребенщикова. Рекомендуемый иностранный опыт достаточно разнообразен, источник его - это и страны Юго-Восточной Азии – «имеет смысл обсуждать такие варианты…, как введение высшей меры наказания за распространение тяжёлых наркотиков» – и Соединенные Штаты, и Северная Европа, успешно преодолевшая массовый алкоголизм. К сожалению, эти ссылки не всегда конкретные. И важные вещи недоговариваются. Ведь скандинавский опыт – это не только госмонополия и талоны на водку, но и такие меры, о которых стараются не вспоминать. (См http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/VIET/ROSS.HTM ). А без серьезного научного анализа «евгенической политики»во вполне демократических (подчёркиваю) странах, у нас нет гарантий, что нефтяные деньги, предназначенные для поощрения родителей к рождению и воспитанию нормальных детей, не будут потрачены на воспроизводство так называемых «семей» хронических алкоголиков и наркоманов.
При всех возможных разногласиях, книга «Русский крест» ориентирует общество на то, чтобы в главном, в том, что ясно и не вызывает сомнений, нормальные мыслящие люди определились. Ситуация не оставляет времени на крючкотворство и надежды на то, что с источником «сверхсмертности» можно договориться о мирном сосуществовании, как с драконом, которому отдавали ежегодно какое-то количество детишек. Либо у России есть будущее – либо ее добренькая интеллигенция будет и дальше защищать от злой прокуратуры издателей, поставивших на поток рекламу наркотиков. Или – или. Надо, наконец, что-то решать.
Марина Тимашева: "Русский карнавал" - так называется не театральная выставка двух театральных художников, Татьяны Сельвинской и Ксении Шимановской. О том, какой представляется им древнеславянская мифология, можно узнать, посетив московский выставочный зал "Новый Манеж". У микрофона Лиля Пальвелева
Лиля Пальвелева: В незапамятные времена, - утверждают авторы выставки, - у славянских народов были такие богини – Среча и Несреча (то есть, Встреча и Не встреча). На одной из работ они изображены как два слившихся в единое существо силуэта, один -темнее, другой – светлее и светлее. Так вот, встреча художников с героями их картин состоялась благодаря посредничеству исследователя. Говорит Татьяна Сельвинская.
Татьяна Сельвинская: Идея этой выставки принадлежит Марине Князевой, которая 20 лет занималась русским фольклором. Она нашла очень много персонажей русского язычества и фольклора, и она пришла ко мне с предложением писать эти картины. А Ксения Шимановская эти картины писала сама много раз. Она одна из моих любимых учениц, мне одной было скучно, так что я ее пригласила, и мы дружно, за два года написали около ста картин.
Лиля Пальвелева: Получается, что это не театральные работы?
Татьяна Сельвинская: Нет. Все мои ученицы (я их так учила, и сама так живу), они не только театром занимаются. Это чистая живопись, но мышление у нас театральное, и мы никуда не хотим от него деться.
Лиля Пальвелева: Татьяна Ильинична, как известно, о славянской мифологии мало достоверных сведений. Насколько ваши образы нафантазированы, а до какой степени они соответствуют научным изысканиям?
Татьяна Сельвинская: Они все нафантазированы. Марина - научный работник, она к нам приходила, что-то рассказывала. Но мы же театральные люди. Нам дают пьесу, и мы про нее сочиняем. Так что это, конечно, все наша фантазия, но на основе каких-то данных.
Лиля Пальвелева: На выставке в Новом Манеже преобладают яркие, праздничные цвета. Среди богов и божков Сельвинской и Шимановской можно встретить меланхолично-задумчивых, но большинство из них – исключительно радостные создания, вроде расплывшегося в счастливой улыбке Кота-Баюна Татьяны Сельвинской. По соседству с котом – кто-то свернутый клубком, лохматенький, живым любопытным зрачком поблескивает.
Татьяна Сельвинская: А вот справа это Меховица называется. Такая веселая, озорная. Она что-то крадет на свадьбах. Я не знаю - нечисть ли она. Она как бы не нечисть, она хорошая.
Лиля Пальвелева: Между тем, как и в любых других, в славянских мифах было немало злых и враждебных человеку существ. Однако, ни с одним из них авторы выставки связываться не захотели. И вот пояснения Ксении Шимановской.
Ксения Шимановская: Страшных я специально не писала, потому что уже в театре с этим столкнулась. То, что ты делаешь, то к тебе и приходит. Поэтому я теперь делаю только хорошее.
Лиля Пальвелева: Целая серия работ Ксении Шимановской посвящена солярным силам. Здесь всё вписывается и свивается в круг, в кольцо.
Ксения Шимановская: Это боги огня. Это бог плазмы. То есть, из чего зародилось все - весь огонь и вся жизнь. Рядом - богиня огня, которая зажигала деревья, леса, и рядом - птица Феникс, которая сама сгорает и потом возрождается.
Лиля Пальвелева: В славянском Пантеоне существовали Перун, Ярило и еще несколько богов, связанных с теми или иными стихиями. У вас они есть?
Ксения Шимановская: Вот Ярило. Он бог очень озорной, эротичный, огненный. Даже не в том смысле, что это огонь, но он огненный во всех человеческих проявлениях. Он всегда был такой разудалый, веселый, энергичный.
Лиля Пальвелева: А там такая пара влюбленных, это кто?
Ксения Шимановская: Это бог Коло. Бог свадеб, влюбленных, кольца. Там изображено кольцо, в котором такая пара. Это все солнечные солярные знаки. Поэтому они все круглые.
Лиля Пальвелева: Экспозиция выстроена, как диалог двух, давно и хорошо знающих друг друга художников, однажды надумавших создать свою версию славянских мифов, причем, решительным образом, ни на чью не похожую. Вопрос Ксении Шимановской. Когда вы работали, имели ли вы в виду какие-то древние живописные вещи - орнаменты, изображения ранние?
Ксения Шимановская: Нет, это не такое научное. Это - наша версия. Этот зал, в котором мы специально «висим» вместе. Это Макаш, Перун и Велес, Купала… Татьяна Ильинична написана Купало и Купалу, а рядом - я. Чтобы они рядом висели - моя версия, и ее версия.
Лиля Пальвелева: Получается, что это два персонажа – мужской и женский - Купало и Купала?
Ксения Шимановская: Да. Это день, когда Солнце и Луна встречаются ночью на небе. Она относится к луне, а он - как солнечный, огненный знак. Ее цветок – лилия, а его цветок - папоротник.
Лиля Пальвелева: Отчего-то перестали в последние годы справлять день Ивана Купалы. Истаял древний языческий праздник. А ведь, кажется, еще совсем недавно, в разгар каждого лета, всегда внезапно, наступал такой день, когда из окон на зазевавшихся прохожих опрокидывались ведра воды и носились по улицам дети, поливавшие всех подряд водой из бутылок. Никто не обижался. Праздник же.
Выставка живописи Татьяны Сельвинской и Ксении Шимановской хороша уже тем, что каждого пришедшего сюда неизбежно настигают воспоминания, причем, самые ранние, детские, едва ли не из подсознания выплывающие. Ах, не все ли равно, в какой это сказке герой бежал за волшебным клубочком? Главное, нить не заканчивалась. Клубки встречаются в нескольких работах Сельвинской, в том числе, в особой серии из семи натюрмортов.
Татьяна Сильвинская: Это называется «Благословенная неделька». Они - как радуга сделаны. Меня тема радуги почему-то очень волнует. Понедельник - лиловый, праздник – красный.
Лиля Пальвелева: Еще я обратила внимание, что в понедельник предметов очень мало. Мало того, что гамма более темная, но еще и очень скудно на столе. А потом все прибавляется.
Татьяна Сильвинская: Прибавляется ближе к воскресенью, к празднику. Совершенно правильно поняли. И клубки каждый день набираются, а уже в воскресенье они все объединились. Нити жизни, судьбы, линия судьбы идет, тянется.
Лиля Пальвелева: С картинами авторов выставки быстро вступаешь в эмоциональный контакт. На картине «Домовой» Татьяна Сельвинская нарисовала зеркальце, в котором отражается глаз.
Ксения Шимановская: Глаз Татьяны Ильиничны…
Лиля Пальвелева: На нас смотрит.
Марина Тимашева: «Дар слова – проективный словарь русского языка» - так называется новый проект филолога, профессора университета Эмери в Атланте, Михаила Эпштейна. Проект, пока существующий только в интернете, представлен в Петербурге, в музее Анны Ахматовой. С Михаилом Эпштейном беседует Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Михаил Эпштейн, как многие сегодня, озабочен состоянием русского языка, лавиной заимствований, в основном - американизмов. Но Михаил Эпштейн призывает не запрещать имеющееся, а творить новое, самим создавать слова и понятия. Пока - в еженедельном выпуске специального интернет-журнала.
Михаил Эпштейн: Задача филологов, писателей и журналистов, на мой взгляд, предлагать новые слова. Навязывать языку ничего нельзя. А предложить - можно. А наш язык оказался, на рубеже веков, в таком положении, когда он очень нуждается в энергии творческого развития на собственной корневой основе. Потому-то основную массу неологизмов, то есть новых слов в русском языке составляют заимствования, и язык меняется этим до такой степени, что, я думаю, через 10-20 лет встанет вопрос о том, чтобы он перешел на латиницу. Потому что большинство слов, уже сейчас составляющих лексический фонд русского языка, составляют слова с латинскими корнями.
Татьяна Вольтская: А разве в петровское время не происходило той же смой экспансии? Ведь мы же читаем в старинных документах о «фортециях», «реляциях»…. Большинство этих слов благополучно отвалились. Еще Лихачев говорил, что язык мудрее всех нас.
Михаил Эпштейн: Сам по себе язык ничего нового не рождает. Рожают люди. А язык принимает или не принимает то, что предлагают. Действительно, происходила экспансия немецких и голландских, в основном, слов в русский язык. Но русский язык ответил на это своим собственным взрывным творческим развитием, в том числе, в области лексики. И Ломоносов, и Карамзин ввели в русский язык те слова, без которых его нынче очень трудно представить. Такие, как промышленность, влюбленность, созвездия, насос, чертеж. Вот эти повседневные слова, это Ломоносовские слова. Промышленность – карамзинское слово. И сейчас, в результате экспансии английского языка в русский, создается ситуация, настоятельно требующая индивидуальной инициативы. Я, в каждом выпуске, предлагаю 5-6-7 новых слов, которые, на мой взгляд, могли бы войти в русский язык. Возьмем, например, любовную лексику. Русский язык резко дуальный. Есть слова высокого уровня, архаически-книжного, канцелярско-бюрократического склада. Есть известные всем, но не употребляемые в приличном обществе слова низкого, крайне просторечного склада. А вот средней стилевой зоны, то есть слов, говорящих про это и, вместе с тем, годных к употреблению, очень мало. Один из многих разделов моего словаря посвящен любовной лексике. 150 новых слов про любовь. Предлагается, в частности, слово «любь». Это не когда человек уже любит кого-то, а когда ему любится, когда на сердце у него «любь», когда душа его расположена к любви.
Татьяна Вольтская: Свои изобретения Михаил Эпштейн снабжает подробными примерами.
Михаил Эпштейн: «Напала на него тогда великая любь - сонная, мечтательная. Дурь, - назвал он это про себя. Не то, чтобы он кого-то любил, но сердце просило любви, и даже не любви, а какой-то безбрежной любви, любимых и любящих лиц, глаз, голосов». Или «безлюбье», «нелюбь». Это состояние противоположное любви. «Безлюбье», этого когда некого или некому любить. «На безлюбье и мимолетная встреча кажется, порой, обещанием вечной любви». А «нелюбь» - это состояние, когда не любится, жизнь без любви.
Татьяна Вольтская: А «равнолюбие»?
Михаил Эпштейн: Есть слово «равнодушие» - безразличное отношение. А «равнолюбие» - одинаково любовное отношение к разным людям.
Татьяна Вольтская: Вообще, я смотрю, у вас сверху, на этой распечатке, везде написано: «Языководство».
Михаил Эпштейн: Так называется моя книга. А подзаголовок – «Словарь творческого обновления русского зыка». «Языководство» - это не мое слово, это слово Хлебникова. Но я использую его активно, поскольку я верю, что языковедение, то есть изучение языка, должно органически переходить в языководство, то есть, практическую помощь языку. Надо сказать о расширении грамматических моделей русского языка. Например, считается, что в русском языке не может быть причастия будущего времени, а только прошедшего и настоящего. А я пытаюсь обосновать наличие причастий будущего времени. Таких, как «сделающий», «увидящий». Почему мы не можем сказать: «студент, прочитающий учебник Виноградова получит дополнительный балл на экзамене». Или: «критик, никогда ничего не написавший и не напишущий, считает возможным критиковать Чехова». Вот вам причастия будущего времени, которые естественно звучат в языке. Гоголь их употреблял: «человек, не предьявящий паспорт», и тому подобное. Почему их нужно запрещать? Или модель переходности в русском языке. Переходный глагол передает действие во всем его объеме. В русском языке преобладают непереходные глаголы. Я предлагаю употреблять некоторые глаголы без частицы «ся». Например, слово «общаться». Глагол употребляется только как возвратный, по нынешним нормам русского языка. А как обозначить такой процесс, когда нужно «общать» людей? «Гордиться» – возвратный глагол. Почему нельзя так сказать: « не надо его все время нахваливать, ты его разгордишь, он тебя же первый запрезирает». «Гордить» – то есть делать так, чтобы кто-то гордился. «Сомневать» – делать так, чтобы кто-то сомневался. «Я был в Катьке, как в себе уверен. А теперь ты меня засомневал». «Очнуть». «Народ такой – очнешь его от спячки, а он первым движением тебя же придавит». Язык сам к этому очень расположен.
Татьяна Вольтская: Дети маленькие делают это просто в массовом порядке.
Михаил Эпштейн: Например, ребенок говорит: «Папа, полетай меня». То есть, подкинь меня в воздух, поноси, побросай. Или «поплавай меня». Как это заменить? Я и предлагаю, чтобы каждый непереходный глагол мог бы употребляться и в качестве переходного. Например: чашка упала, это ты ее упал? Можно сказать: уронил, сдвинул, рукавом смахнул, и так далее. Но нам нужно иметь обозначение для того действия, которое причиняет действие, обозначающее результат с тем же самым глаголом. Если чашка упала, то кто-то «ее упал».
Татьяна Вольтская: Невозможно не согласиться, но, в то же время, вы играете с огнем. Потому что как-то в языке отбиралось это, почему-то это было отвергнуто. Детская речь является какой-то стадией, которая показывает пути языка. Были такие пути но…
Михаил Эпштейн: Язык развивается, и граница между переходностью и не переходностью очень подвижна в языке. Когда-то были глаголы «каять», «трудить». Потом, с развитием непереходности в составе русского мышления… Я думаю, что это еще и идеологически продиктованный процесс. Потому что не переходное сознание, это сознание результатов, у которых как бы нет причиняющих действий. Как бы мир сам по себе происходит.
Татьяна Вольтская: А может это с крепостным правом связано?
Михаил Эпштейн: Это связано со многими особенностями и русской ментальности, и языка. У нас же до сих пор не говорят: « я имею дом». А говорят: «у меня есть дом». Субъект экономической собственности в языке выступает как косвенное дополнение. Дом есть сам по себе, он у меня, то есть, «я» стою в родительном падеже. Можно десять раз менять экономический строй, переделывать собственность, а ментальность изменяется не быстрее, чем изменяется сам язык. Вот почему Конфуций, когда он получил высокую государственную должность и его спросили, с чего он начнет, сказал, что начнет с исправления имен. Ученик говорит: «Не слишком ли это далеко от ваших прямых целей и обязанностей (в смысле, не утопия ли это) ? Он сказал, что там, где слова употребляются неправильно, там и дела неправильно делаются. Потому что дела делаются по словам. Нужно начать с исправления имен.
Татьяна Вольтская: Этой задачей исправления имен и служит проект Михаила Эпштейна «Дар слова».
Марина Тимашева: Свердловская, а ныне Екатеринбургская рок-группа «Урфин Джюс» отмечает свое 25-летие. По этому поводу давно не выступавшие вместе музыканты собрались, чтобы сыграть единственный концерт. С подробностями - Денис Каменщиков.
Денис Каменщиков: Шесть лет жизни. Три студийных альбома. Двадцать пять концертов. Победы на фестивалях в Баку и Вильнюсе. Статус легендарной рок-группы и прозвище «дедушка уральского рока», прилепившееся к основателю «Урфин Джюса» Александру Пантыкину.
Александр Пантыкин: Группа «Урфин Джюс» была радикальной, в свое время, и она радикальна по сей день именно одной своей главной фишкой: соотношения музыки и текстов в песнях. Русский рок был изначально роком текстуальным, и все основные группы, которые составлялись в это время, были группами текстуальными. Это группы: «Машина Времени», «Воскресение», «Аквариум». Все эти группы, прежде всего, обращали внимание на текст. Музыкальная составляющая у них всегда была на втором, а иногда и на третьем, месте. В группе «Урфин Джюс» это соотношение было принципиально другим. Тексты и музыка были всегда на равных друг с другом. И я считаю, что до сих пор, групп равных «Урфин Джюсу», в этом смысле, по большому счету, не появилось.
Денис Каменщиков: Первый концерт «для своих» «Урфин Джюс» (в составе Александр Пантыкин – бас-гитара, Иван Савицкий – барабаны и Юрий Богатиков – гитара), отыграл 29 декабря 1980 года. Но днем рождения группы музыканты договорились считать день записи первого альбома «Урфин Джюса» «Путешествие», в котором участвовал уже другой барабанщик Александр Плясунов, а все тексты написал будущий автор песен «Наутилуса Помпилиуса» Илья Кормильцев. Записывали альбом в мае 81-го года на Свердловской Государственной Телерадиокомпании. Предприятие было и остается режимным – вахта, охрана, сторожевые собаки – и Пантыкину сотоварищи пришлось проникать на территорию едва ли не через забор. Но договорились с тамошними «звукарями». И пролезли. И абсолютно бесплатно проработали в павильоне три дня. И записали «Путешествие».
(Отрывок из песни «…Я умер все в порядке…»)
Денис Каменщиков: Чтобы заработать на жизнь, музыканты играли по ресторанам. А первый настоящий концерт «Урфина Джюса» состоялся в июне 81-го года. В Свердловском Архитектурном институте был организован рок-фестиваль. Событие, по тем временам, невероятное и даже фантастическое. Формально его пришлось маскировать под студенческий вечер, - вспоминает один из организаторов фестиваля, штатный фотограф «Урфин Джюса», а ныне руководитель сразу двух екатеринбургских телекомпаний Олег Ракович.
Олег Ракович: Пантыкин - мощный басист, мощный вокалист. Неземная энергетика просто. Тем более, что они открывали фестиваль, их звучание легло на тишину, еще не было послевкусья. Они были первооткрыватели, но это был не салат – это было основное блюдо. С точки зрения музыки.
Денис Каменщиков: Вскоре Пантыкину стало ясно – его команда, что называется, «не тянет». Гитариста Богатикова гораздо больше рок-н-ролла интересовал джаз и авангард, а барабанщик Плясунов крепко пил. И тогда Пантыкин решил поменять его на Владимира Назимова, никому в ту пору неизвестного 18-летнего парня из небольшого городка Верхняя Пышма под Екатеринбургом.
Владимир Назимов: Я умудрился сесть в таком месте, где было слышно текст, а писал же тексты Кормильцев, я был просто прибит… Я понял, что дано человеку писать.
(Отрывок из песни «Последний день воды»).
Владимир Назимов: А первое впечатление, я бы не назвал его позитивным. Я просто не понял. Качество аппарата, уровень исполнительского мастерства – все было, мягко говоря, в начинающемся режиме. Поэтому восторга большого не было, но общее ощущение было, что люди занимаются серьезным делом. И, потом, Сашка же был знаком с огромным количеством классической музыки. А это откладывает отпечаток, когда человек пишет.
Денис Каменщиков: Следующим стал гитарист Егор Белкин. Тоже музыкант из Верхней Пышмы, игравший с собственной командой «Р-Клуб». Уже осенью того же 81-го Пантыкин, Назимов и Белкин отправились на рок-фестиваль Азербайджанского инженерно-строительного института в Баку.
Егор Белкин: Это был наш первый крупный выезд. В другую страну, где еще играли комсомольскую музыку. А мы сыграли довольно скованный репертуар, и нас так здорово приняли. Для меня это было важно, потому что это происходило тогда, когда вы еще не знаете, понравится это публике или нет. Важно, чтобы вас, хотя бы поначалу, поддержали. Когда вы уже заматереете, вас трудно будет обидеть, а поначалу эта поддержка была очень важна. Это был фантастический прием. Бедные комсомольцы просто обкакались, потому что они не знали, что делать: то ли ментов вызывать, то ли что?
Денис Каменщиков: Если вам кто-нибудь скажет, что «Урфин Джюс» – азербайджанская группа, верьте, шутит теперь барабанщик Владимир Назимов.
Владимир Назимов: Там буква «ж» звучит очень мягко, и я помню, мы от этого очень сильно тащились, а они еще говорили «Урфин Дж-ж-жю-ю-юс, да?»
Денис Каменщиков: После возвращения из Баку музыканты обосновались в Верхней Пышме, в клубе при заводе игрушек «Радуга». Руководство игрушечной фабрики так гордилось «собственной» рок-группой, что когда «Урфины» задумали писать на Свердловской киностудии свой новый альбом, безропотно оплатило аренду тон-ателье и работу звукооператоров. Александр Пантыкин теперь называет эту запись самым ярким событием в истории группы.
Александр Пантыкин: Это когда, несмотря ни на что, был сделан абсолютно колоссальный вклад в культуру нашей страны (как сейчас я это понимаю), потому что альбом «Пятнадцать» - классический альбом, равных которому, с точки зрения текстов, музыки, аранжировок, использования оркестра нет. Плюс, мы были пионерами на канальной записи. Тогда еще никому и не снилось так записываться. То есть, это альбом, который я могу совершенно откровенно отнести к неким вершинам своей творческой деятельности.
(Песня «Человек наподобие ветра»)
Денис Каменщиков: С песнями из «Пятнадчика» группа отправилась на рок-фестиваль «Опус» в Вильнюс, где получила Гран-при, а Егор Белкин был признан лучшим гитаристом.
Егор Белкин: Я Саше очень благодарен за то, что он меня заставлял клавишные вещи, которые он писал, исполнять на гитаре, а это удовольствие особого рода, но зато у меня выработался свой стиль игры… Дело в том, что тогда считалось, что в группе не должно были играть больше троих. Все должно быть на гитаре. Насколько я понимаю, в качестве модели выбраны были Led Zeppelin и канадская группа Rush , которые тоже играли втроем.
Денис Каменщиков: И тут началось. За группу взялись партийные функционеры. Играть «Урфину Джюсу» практически не давали – в составе «официальной» группы «Глобус» музыканты «лабали» песни советских композиторов на праздниках в ЦПКиО, где вместе с ними «пилил» на гитаре, живший тогда в Свердловске Юрий Шевчук. Жил он то в парке, в каморке за сценой, то на балконе в квартире у Пантыкина… Впрочем, Шевчук – это совсем другая история… А «Урфин Джюс»? Как это ни странно, катался по стране – концерты в Волгограде, Челябинске, Казани – везде успех, овации, поклонники. А дома - вызовы в обком партии и назидательные многочасовые беседы. Вскоре подключилась пресса. «Кому нечего сказать, громче всех кричит», - обвиняла газета «Литературная Россия», «Злой волшебник «Урфин Джюс», - обзывалась «Вечерняя Казань». Пантыкин пытался объясняться.
Александр Пантыкин: «Урфин Джюс» мне понравился тем, что из злого военачальника, который случайно нашел некий порошок, с помощью которого оживлял деревянных солдат, превратился в доброго садовника, который под конец своей жизни, начал выращивать цветы и приносить людям красоту.
Денис Каменщиков: Третий альбом «Жизнь в стиле heavy metal » записывали труднее всего. И получился он какой-то усталый и блеклый. «Залитовать» его так и не удалось. И 21 ноября 1984 года городской отдел культуры официально объявил о расформировании группы. Свой последний концерт на первом фестивале Свердловского рок-клуба «Урфин Джюс» отыграл в июне 86-го. Вместе с «Наутилусом» и «Чайфом». Выступление, как теперь вспоминает очевидец событий Олег Ракович, вышло провальным.
Олег Ракович: Самое яркое отрицательное событие в истории группы «Урфин Джюс» – это появление группы «Наутилус Помпилиус». Потому что Славка стал успешным и всех утянул за собой. И «Урфин Джюс» доразломался…
Денис Каменщиков: Конечно, никто никуда не делся. Пантыкин организовал собственную студию. Пишет музыку для театра и кино, детские сказки, симфонии. Много работает на заказ. Кормильцев прошел шумный путь с «Наутилусом», перебрался в Москву, где ныне возглавляет издательство «УльтраКультура». Назимов играл в «Чайфе», в «Наутилусе», в «Апрельском марше». Ушел в бизнес. Потом вернулся и часто работает с Пантыкиным в качестве сессионного музыканта. Белкин поработал с Бутусовым, вместе с Настей Полевой организовал группу «Настя» и переехал в Питер. Все отлично выглядят, да и чувствуют себя, кажется, тоже отлично. А раз в пять лет собираются и играют юбилейный концерт.
Марина Тимашева: Действительно, судьба разных людей и сложилась по-разному. Александр Пантыкин пишет дивную музыку – и симфоническую, и для кино, и к театральным спектаклям. Илья Кормильцев, в то же время, издает книжки, которые видимо очень радуют подростков (про наркотики), и затевает ссоры со своими бывшими друзьями. Но, как бы то ни было, вместе с Денисом Каменщиковым я поздравляю рок-группу «Урфин Джюс» с ее 25-летием.
Марина Тимашева: С 11 по 18 августа пройдет 14-й кинофестиваль «Окно в Европу». Там, где обычно – в Выборге. Выборг во всем, что касается природы, небывало красив, как самые дорогие районы Финляндии. Эх, сюда бы финнов – тогда, глядишь и по части человеческой деятельности, что-то наладилось. Финны, впрочем, на фестиваль приедут, но не строители и не ландшафтные дизайнеры, а продюсеры и документалисты. Наверное, увезут из России уйму впечатлений. Ведь "Окно в Европу" предлагает панорамный обзор российской кинематографии. В его конкурсные программы включены игровые, документальные и анимационные ленты. Фильмов в России снимается все больше, и выборгский фестиваль в его нынешнем виде может не повторять афишу "Кинотавра". Я обращаюсь к Президенту фестиваля Армену Медведеву с вопросом. Фестивалю уже 14 лет. У вас есть ощущение, что он был разбит на какие-то периоды?
Армен Медведев: Конечно. Когда появился Выборгский фестиваль, с одной стороны, он заявил свою доминанту, которая не исчезает и по сию пору. Это городской фестиваль. Мы растворены в городе во всех смыслах. Фестиваль начинался с того, что стоял заиндевевший, старый кинотеатр «Выборг», в который поначалу люди пошли просто, поскольку туда пускали бесплатно. Это был первый этап. Только тогда, в первую пору, для кинематографиста было просто счастьем показать свою картину где-нибудь, кому-нибудь. Это и определяло характер фестиваля. Сейчас, когда фестивали даже не заменяют прокат, а работают на него, силен диктат владельцев фильмов. Это характеристика нового этапа. Я думаю, что когда это пройдет; когда у нас установится цивилизованный прокат, тогда можно будет думать о следующем этапе развития фестивального движения. А что фестиваль хочет выразить? Какое кино? Мы сейчас за все кино, лишь бы оно было живо. Я, правда, никогда не верил в кризис кино (это был кризис страны). Ну, а сейчас страна выходит из кризиса, и кино продолжают делать. Это основные этапы. Дальше все будет меняться.
Марина Тимашева: Если не вспоминать долго, какие из фильмов, которые вы показывали за последние 14 лет, вспоминаете сразу?
Армен Медведев: Я, к сожалению, не с самого начала работал на Выборгском фестивале. Для меня, один из самых памятных сеансов, это показ «Русского ковчега» Сокурова.
Марина Тимашева: Но это не значит, что в идеале вы бы составляли программу из фильмов такого свойства?
Армен Медведев: Это хорошее предложение, потому что именно сейчас для меня главная проблема – сохранение достоинства в кино. Насмешить или взбудоражить подростков уже научились; громким звуком и спецэффектами овладели. Но когда я вижу в фильме желание автора взять какую-то планку, пусть это будет в любом жанре.
Марина Тимашева: В конкурсе этого года фильмов Александра Сокурова нет. В него вошло 10 игровых фильмов, и их мало кто видел. Да и фамилии режиссеров, за исключением Сергея Снежкина и Андрея Эшпая, не слишком на слуху. Об игровом смотре я разговариваю с отборщиком фестиваля Татьяной Сергиенко.
Ну, все ясно: взяты фильмы, которые, по возможности, не участвовали в других фестивалях, или участвовали, но во внеконкурсной программе. С другой стороны, пытались взять что-то новое, неожиданные имена. Но, наверное, есть еще что-то, из-за чего вы выбирали эти, а не те картины?
Татьяна Сергиенко: Если хоть один отборщик любого фестиваля вам скажет, что он не думает о качестве фильма, когда он отбирает их в свою программу, то он – лжец. Прежде всего, конечно, думаешь о качестве программы и о качестве каждого отобранного фильма, который становится участником конкурса. Особенно конкурса, потому что конкурс, так или иначе, репрезентативен, но по опыту разных лет и разных фестивалей нам показалось, что негоже в одну упряжку - коня и трепетную лань. Если привести совсем грубый пример, то, скажем, не имело смысл помещать в одну конкурсную программу «Бриллиантовую руку» Гайдая и «Зеркало» Тарковского, потому что жюри тогда не знает, что делать. У нас конкурс в этом году небольшой, 10 фильмов, поэтому мы очень старались, чтобы все эти фильмы, во-первых, могли бы быть сопоставляемыми, сравнимыми для жюри и для зрителей. У нас неслучайно слоган фестиваля «Российское кино – прогноз на завтра». Много дебютантов участвует в конкурсе, много очень интересных картин, которые снимает молодежь, а она вовсе не стремится снимать блокбастерную продукцию, которая неконкурентоспособна, как мы понимаем, и как они сами понимают. Подросли талантливые люди. Они хотят делать талантливое кино, и мне кажется, что оно у нас на фестивале будет, а дальше уже судить зрителю и судить жюри.
Марина Тимашева: А нет противоречия в том, что с одной стороны, фестиваль называется «Окно в Европу», с другой стороны, Армен Николаевич всегда говорит, что этот фестиваль в первую очередь связан с городом и с людьми, которые в нем живут, с третьей стороны, кино часто слишком сложное, невнятное не только для городского жителя, но и для меня с высшим искусствоведческим образованием… Как это все одно с другим соединяется?
Татьяна Сергиенко: «Окно в Европу», как известно, существует как в одну сторону, так и в другую. Можно смотреть тенденции приходящие из Европы, а можно предложить Европе что-то свое. В данном случае, география все правильно продиктовала. Мы открываем это окно, чтобы нас увидели. Поэтому мы старается подобрать что-то, что имеет перспективу развития. Да, это кино фестивальное, но я никакого противоречия тут не вижу, потому что залы у нас обычно заполнены, и на любое кино находится зритель, даже на самое сложное кино. С другой стороны, у нас какая-то странная привычка, идущая от телевидения, которое переаншлагило, переразвлекало публику: «Публика это не поймет». Публика, на самом деле, понимает гораздо больше, чем мы думаем.
Марина Тимашева: На всех фестивалях, которые только что закончились, например, «Кинотавр», или ММКФ, в отборе фильмов проявлялись какие-то социальные мотивы. Например, в программе ММКФ было огромное число фильмов, где женщина есть единственная опора и скрепа мира. На «Кинотавре» было множество фильмов, связанных с тем, что люди не умеют разговаривать, с косноязычием мира, с тем, что человек то ли не верит в силу слов, то ли он просто не учен, то ли все это вместе, и люди разговаривают какими-то междометиями. В вашей программе есть какие-то вещи, которые если не художественно, то социально показывают какую-то картину?
Татьяна Сергиенко: Я, кстати, не разглядывала программу с этой точки зрения. Мне кажется, что это, скорее, тема для социальной психологии. Наверно, можно найти что-то общее в судьбе этих героев, потому что они все живут в одной стране. Они современные люди, и у них у всех есть проблемы, общие для нас всех. Можно, наверное, сделать такой социальный анализ, но мне хочется не столько объединить все эти фильмы, сколько, наоборот, разъединить. Как мне кажется, у основного количества картин конкурса не общее выражение лица.
Марина Тимашева: Итак, в программе много лент, снятых дебютантами и вторых-третьих фильмов молодых режиссеров. Даже открывать фестиваль будет фильм-дебют ученика Алексея Германа Равиля Салахутдинова "Кружение в пределах Кольцевой дороги". И, как можно было понять Армена Медведева, он связан с новой кинематографической тенденцией
Армен Медведев: Может быть, я буду субъективен, но мне кажется, что сегодня тенденция кинопотока такова: авторы, пытаясь, сохранить достоинство художника, тем не менее, пытаются (и это не всегда удается) нащупать какие-то пути к зрителю. Это интересная тенденция. На меня произвела таким образом одна картина на фестивале в Сочи, где она, к сожалению, ничего не получила. Мы не имели формального права пригласить ее в Выборг. Это картина «Перегон» Рогожкина. Или, например, мне понравились «72 метра» Хотиненко. Я вспомнил этого молодого человека, Равиля Салахутдинова. В его картине есть все: и школа учителя, Алексея Германа-старшего, и несомненное уважение к зрителю. Эту тенденцию было бы интересно проанализировать, насколько она перспективна, насколько она своевременна, и насколько она плодотворна.
Марина Тимашева: Судя по всему, программу старались сформировать из таких фильмов, которые не пренебрегают интересными и внятными для зрителя историями, но излагают их необычным языком, пользуются непривычными выразительными средствами. Жюри на выборгском фестивале - четыре, три профессиональных и одно - зрительское, которое оценивает игровые ленты всех программ, а не только конкурса. В этом году профессиональное жюри - впервые в практике российских фестивалей - в публичной дискуссии, открыто объяснит по окончании фестиваля, какими критериями оно руководствовалось в своем выборе.
Армен Николаевич, в этом году, действительно, что-то необычное для России. Мы привыкли делать все непрозрачно, а вы фактически принуждаете членов жюри выйти на открытое общение со зрителями, с журналистами. Почему вы решили это сделать?
Армен Медведев: Я скажу только вам. Кончился прошлый фестиваль (13-й). Раздали призы, все хорошо. Собралась традиционная пресс-конференция, чтобы подвести итоги. Ничего уже нельзя было переиграть, и, вдруг (я помню, это было с подачи члена жюри Валентина Черныха), развернулся интереснейший разговор о программе. И я подумал, почему это нужно откладывать на момент, когда пакуют чемоданы и собираются садиться на поезд? Давайте это сделаем до объявления результатов смотра. Давайте, разговор с претензиями к программе, к кинематографу состоится. Мы, кстати, членов жюри подбирали именно так: думающих и разговаривающих. Может получиться очень интересно и полезно.
Марина Тимашева: А конфликта вы не боитесь?
Армен Медведев: Нет. Такого быть не должно.
Марина Тимашева: В прошлом году конфликт был. По окончании фестиваля член жюри, сценарист Валентин Черных высказал свое возмущение фильмом «Полумгла», а точнее - отношением молодого режиссера к военной истории страны и отношением немолодого продюсера к сценарию, от которого остались только рожки да ножки. Об этом я рассказывала год тому назад. Надеюсь, что «полумглы» больше не будет.
